Сын менестреля

Пассажир, поняв, что его осадили, уткнулся подбородком в колени и шумно вздохнул. Брид и Морил по очереди смотрели на него через край повозки. Хоть он и был моложе Дагнера, но он был одного с ним роста и более крепкого сложения. И выглядел он более интересно из-за странного сочетания темного и светлого. Волосы у него были цвета песка, и их было много – как львиная грива, только более растрепанная, а глаза – светлые, голубовато-зеленые. Но брови у него были густые и черные, а кожа – очень смуглая. Нос напоминал орлиный клюв. И парень по-прежнему выглядел недовольным, так что брат и сестра решили, что причина его недовольства не в одной только жаре.

– Может, у него умирает дед и за ним послали, а он не хотел ехать, – предположила Брид.

Морилу не хотелось прояснять причины. Зачем, ведь и так хорошо. Он только надеялся, что пассажир не станет вымещать свое раздражение на них.

Проехав пару миль, Кленнен сказал:

– Мы не слышали твоего имени, парень. Я всегда считаю, что имя говорит о многом. Какое оно?

– Киалан, – ответил пассажир.

– И все? Что-то слишком короткое, – заметил Кленнен.

– А чего ты от меня хочешь? Уж какое есть! – запротестовал пассажир.

– Мне нравятся длинные имена, – объяснил Кленнен. – Кленнен, по мне, тоже слишком короткое имя. И у Линайны – моей жены – тоже слишком короткое. А вот у всех моих детей хорошие просторные имена, потому что их я выбирал сам. Парень, который держит вожжи, – это Дастгандлен Хандагнер, моя дочь – Ценнорет Маналиабрид, а тот рыжик – Осфамерон Танаморил.

Морил стиснул зубы, ожидая, что пассажир расхохочется. Но тот был явно потрясен.

– О! – сказал он. – Э-э… И вы их так называете, когда хотите с ними поговорить?

– А нашего умного-ленивого коняжку зовут Барангаролоб, – добавил Кленнен совершенно серьезно, словно ему просто хотелось, чтобы Киалан это узнал.

Дагнер отрывисто хохотнул получилось похоже на ржание Олоба. Вид у Киалана стал довольно несчастный.

– Не бери в голову, – сказала ему Линайна. – Коротко их зовут Дагнер, Брид и Морил. А конька – Олоб.

Похоже, Киалана это успокоило. Он снова шумно вздохнул, потом еще раз – и снял куртку. Ему было в ней жарко: куртка была толстая, из хорошей ткани. Брид шепнула младшему брату, что это, наверное, «куртка для торжественных случаев», но Морил уже утратил интерес к пассажиру и пропустил ее слова мимо ушей. Киалан сложил куртку – не так аккуратно, как заслуживала столь хорошая одежда, – и, подложив ее под голову, сделал вид, что уснул. Брид поняла, что он только притворяется, потому что Киалан вздрагивал всякий раз, когда мимо них кто-нибудь проезжал, и украдкой выглядывал из-под навеса, пытаясь рассмотреть, кто это.

Впрочем, других повозок на дороге было мало. По большей части это были медлительные фургоны, которые Олоб легко обгонял рысцой, Поднимая колесами фонтаны белой пыли, так что у Морила, который бежал за повозкой, волосы вскоре стали такого же цвета, как у Кленнена. Однако изредка на дороге появлялись всадники и обгоняли Олоба так же легко, как Олоб обгонял повозки. Один раз мимо них проехало сразу много всадников, которые подняли тучу пыли и за которыми Киалан наблюдал с немалым интересом. А один из всадников, похоже, так же живо заинтересовался повозкой музыкантов. Он даже повернулся в седле, чтобы как следует ее рассмотреть.

– Кто был этот тип? – спросил Кленнен у Линайны.

– Не могу сказать, – ответила она.

– Забавно, – сказал Кленнен. – Сдается мне, я его уже видел.

Но поскольку всадник выглядел совершенно неприметно: не юноша уже, но и не старик, волосы не слишком темные, но и не светлые, то Кленнен так и не смог его вспомнить и вскоре перестал напрягать память.

Некоторое время спустя, когда солнце стояло уже низко, Олоб по собственной воле сошел с дороги. Повозка, подпрыгивая на кочках, проехала через кусты дрока и оказалась на вересковой поляне. Конек остановился у ручья.

– Олоб считает, что это подойдет, сказал Кленнену Дагнер. – Он прав?

– Вы что, позволяете вашей лошади самой решать, где остановиться? – поразился Киалан.

– Он нас почти никогда не подводил, – ответил Кленнен, осматривая поляну. – Да, очень славно. У коней есть дар находить хорошие местечки, Киалан. Запомни это.

На лице пассажира застыло выражение недовольства. Он довольно презрительно наблюдал за тем, как Дагнер распрягает Олоба и ведет поить, как Морил стирает с повозки пыль и как Брид собирает хворост.

– Не предлагай свою помощь, ладно? – пробормотала Брид, адресуя эти слова ему.

Пока Линайна готовила ужин, Кленнен взял с повозки большую квиддеру, тщательно ее настроил и поманил к себе Морила. Морил неохотно подошел. Он немного робел перед большой квиддерой. Ее блестящее круглое брюшко было даже более внушительным, чем животик Кленнена. Инкрустация на верхней деке и на грифе, сделанная из перламутра, слоновой кости и разноцветного дерева, складывалась в причудливые и непонятные узоры. А когда на квиддере играли, ее голос был таким удивительно сладким, что совершенно не походил на звучание других инструментов. Кленнен относился к ней столь трепетно, что Морилу до сих пор иногда казалось – а в раннем детстве он был в этом снято уверен, – будто квиддера составляет дополнительную, особую часть Кленнена, гораздо более важную, чем рука или нога, нечто вроде деревянной души.

– Ну-ка давай послушаем ту песню Осфамерона, – сказал Кленнен.

Старые песни были Морилу не по душе, и оттого ему стоило немалых трудов заучить их. Дело шло медленно. Кленнен поправлял его, заставлял вернуться к самому началу и дважды остановил во время второго куплета. Что еще неприятнее, к ним подошел Киалан и встал напротив Морила, слушая его. Морил, желая спрятаться от назойливого внимания, между двумя нотами погрузился в грезы и замолчал. Он был с Адоном на зеленой дороге Севера.

– А что, его действительно нужно учить? – спросил Киалан.

– А как иначе, по-твоему, он научится? – вопросом на вопрос ответил Кленнен.

Казалось, Киалан немного смутился.

– Ну… я вроде как думал, что они это усваивают… во время представлений, – ответил он.

– Или мастерство растет само, как волосы и ногти? предположил Кленнен.

– Нет, я… уфф, чепуха какая! – заявил Киалан и, к великому облегчению Морила, отошел в сторону.

Но он подошел снова, когда Морил закончил и его место заняла Брид. Киалан поймал Морила за рукав:

– Слушай, вы все знаете всю эту музыку, но ты небось не умеешь даже читать и писать, так?

Морил высвободил свой рукав.

– Конечно умею, – сказал он. – Мама нас научила.

И не дав Киалану времени задать еще какие-нибудь нахальные вопросы, улизнул через кусты к ручью. Морил сел на берегу и стал смотреть на сверкающую воду, бегущую по камешкам, блестящим и не очень. Так он и сидел, пока его не позвала Брид.

– Ужин! Умывайся, Морил!

Ужин получился не особенно удачным, да и остатки хлеба оказались совсем черствыми.

– Послушайте, у этого какой-то странный вкус! – объявил Киалан, размазывая свою порцию по тарелке.

Лицо Линайны, никогда не отличавшееся выразительностью, стало совершенно каменным.

– Я собиралась купить в Деренте хлеб и лук, – сказала она. – Но времени не было.

Повисло тяжелое молчание, а потом Кленнен сказал:

– Знаешь, парень, нам предстоит ехать вместе больше ста пятидесяти миль – тебе и нам. Тебе не кажется, что тут следует проявить немного взаимной уступчивости? Мне бы страшно не хотелось разбить о твою голову хорошую квиддеру.

В это время солнце как раз садилось, и лучи его были красными. Но Морил решил, что цвет лица, который сделался у Киалана, объясняется не только закатом. Однако Киалан ничего не сказал. Он молча принял протянутый ему стакан вина и выпил его, но заговорил только гораздо позже, К тому времени Кленнен очень развеселился от выпитого. Широко улыбаясь в свете костра, он привалился спиной к колесу повозки и сказал Дагнеру: