Страница 50 из 62
237
Во время редакционных совещаний в издательстве «Всемирной литературы при Коммиссариате Народного Просвещения», созданного Горьким и чаще всего проходивших под его председательством, Алексей Максимович поражал всех своими сведениями о мировой литературе. В своих выступлениях он называл имена второстепенных писателей, о которых не слышали даже профессора. Они, как не выучившие урока школьники, опускали глаза, а Горький им говорил:
— У этого автора есть такие-то и такие-то вещи… Эта вещь слабоватая, а эта — превосходная, ее-то и следует издать…
Однажды после заседания Алексей Максимович попросил остаться Корнея Ивановича и вместе с ним позавтракать. После этого завтрака Корней Чуковский записал в своем дневнике 18 апреля 1919 года:
«Во время беседы с Горьким я заметил его особенность: он отлично помнит сотни имен, отчеств, фамилий, названий городов, заглавий книг. Ему необходимо рассказывать так: это было при губернаторе Леониде Евгеньевиче фон Краузе, а митрополитом был тогда Амвросий, в это время на фабрике у братьев Кудашиных — Степана Степановича и Михаила Степановича был бухгалтер Коренев, Александр Иванович. У него-то я и увидел книгу Михайловского „О Щедрине“ издания 1889 года. Думаю, что вся его огромная и потрясающая эрудиция сводится именно к этому — к номенклатуре. Он верит в названия, в собственные имена, в заглавия, в реестр и каталог» /курсив автора — БД./.
238
Жил в конце ХVIII — начале XIX века литератор Алексей Данилович Копьев, перу которого принадлежит несколько комедий. Одна из них, опубликованных в 1794 году, называлась «Что наше, тово нам и не нада». В ней он попытался графически передать фонетические особенности разговорной речи, типа: «што йта за дьявальске навадениё». И в таком духе написана вся пьеса.
Естественно, подобные «художественные» откровения не минуют внимания охотников на меткое словцо. А посему о Копьеве существовало немало баек в литературной среде. В частности, в книге «Записки о моей жизни» Николая Ивановича Греча, ученого-лингвиста и главного редактора журнала «Сына Отечества» рассказывается о таком эпизоде.
Когда Павел I вступил на престол, он ввел безобразную форму мундиров. Ее обязаны были носить военные чины. А Копьев — бывший адъютант князя Зубова, фаворита Екатерины II, очень болезненно воспринял необходимость своей поездки в Москву с какими-то приказаниями.
И он решил посмеяться над новой формой: сшил себе перед отъездом мундир с длинными широкими полами, привязал шпагу к поясу сзади, подвязал косу до колен, взбил себе преогромные букли, надел уродливую треугольную шляпу с широким золотым галуном и перчатки с крагами, доходившими до локтя. В этом костюме он явился в Москву и уверял всех, что такова, действительно, новая форма.
Об этом узнал Павел и велел привезти Копьева в Петербург, а по прибытии представить к нему в кабинет.
Увидев шутовской наряд, Павел произнес:
— Хорош! мил! — и добавил: — В солдаты его!
Приказание было исполнено.
Копьеву в тот же день забрили лоб и зачислили в один из армейских полков в Петербурге. И надобно же было случиться, что оказался он под началом некоего Чулкова, который прежде стоял у него в передней.:
Естественно, Чулков не преминул потешиться над бывшим своим начальником. Призвал его к себе, осыпал ругательствами и насмешками, а потом спросил:
— Да говорят, братец, что ты пишешь стихи?
— Так точно, писывал в былое время, ваше высокородие…
— Так напиши мне теперь похвальную оду, слышишь ли! Вот перо и бумага!
— Слушаю, ваше высокородие! — ответил Копьев, подошел к столу и написал: «Отец твой чулок, мать твоя тряпица, а ты сам что за птица!»..
239
Поэт Владимир Александрович Лифшиц, автор сатирических стихов, дружеских шаржей, вспомнил про случай, происшедший во время войны в Алма-Атинском военном госпитале. Там состоялось выступление Михаила Михайловича Зощенко. В одном из коридоров госпиталя собралось немало ходячих раненых, чтобы послушать рассказ любимого писателя. Михаил Зощенко читал им свои ранние рассказы «Аристократка», «Баня», «Нервные люди» и другие. Смех в коридоре не замолкал ни на минуту.
Неожиданно в проходе появился начальник госпиталя и, извинившись, что прервал выступление Зощенко, обратился к раненым с вопросом:
— Челюстники есть?
И когда последовал утвердительный ответ, приказал:
— Челюстникам в палаты!
Неохотно поднялись люди с забинтованными лицами и разошлись по палатам.
— У них ранения в челюсти. Им вредно смеяться, — объяснил начальник и, еще раз извинившись, попросил писателя продолжать выступление…
240
На кафедре творчества в Литературном институте имени Горького в семидесятых годах нередко возникали «творческие» паузы, во время которых мастера делились своими воспоминаниями об ушедших из жизни друзьях, о забавных случаях и значимых эпизодах в биографиях известных поэтов и писателей.
Во время одной из таких пауз вспоминали Бориса Леонидовича Пастернака, который одно время вел поэтическую мастерскую в стенах Литературного института.
Так вот Борис Леонидович поведал своим товарищам, как он оказался на каком-то праздничном приеме в Кремле. Было это перед войной.
К их столу подошел Сталин с бокалом в руках. Видимо, хотел выпить шампанского с именитыми гостями.
И тут артист МХАТ Борис Ливанов бросился к нему, но тут же был остановлен охранником.
Сталин отреагировал немедленно:
— Почему не пускаете ко мне Ливанова, когда он хочет пагаварить?!
А Ливанов, который собирался играть в МХАТе Гамлета, возьми и спроси:
— Иосиф Виссарионович, хочу спросить вас: будь вы актером, как бы вы стали играть Гамлета?
Видимо, он хотел услышать из уст вождя какую-нибудь шутку на сей счет, что позволит ему играть Гамлета так, как ему хочется.
А Сталин возьми и спроси в свою очередь:
— А кто у вас руководитель?
— Немирович-Данченко.
— Это опытный режиссер. Он вам, товарищ Ливанов, и объяснит, как надо играть Гамлета.
После короткой паузы Сталин продолжил:
— Но если хотите знать мое личное мнение, то я бы вообще не стал ставить «Гамлета».
— Почему? — вместе Ливановым обратились все участники происходящего за столом разговора.
Сталин ответил:
— Пьеса упадочная, психологическая…
Так и не был поставлен в МХАТе «Гамлет», и Ливанову не удалось сыграть роль принца Датского…
241
Ректор Литературного института Владимир Федорович Пименов часто вспоминал свою деятельность на ниве театрального искусства.
Однажды он вспомнил про своего давнего друга писателя Леонида Николаевича Рахманова, который написал немало рассказов и повестей, выходивших в сборниках «Очень разные повести», «Люди — народ интересный» и др.
Но подлинный успех принес ему сценарий фильма «Депутат Балтики», в основу которого была положена его пьеса «Беспокойная старость».
Фильм, действительно, имел огромный успех. Но критика, высоко оценивая фильм, почему-то обошла вниманием его литературную основу. Это всерьез огорчило и возмутило Леонида Николаевича.
Свои чувства на сей счет он выразил в статье «Дневник сумасшедшего», которую опубликовал в журнале «Звезда».
В ней он пунктуально цитировал газетные статьи, посвященные фильму, и комментировал их.
В частности, приводил следующую цитату из газеты «Литературный Ленинград»: «Герой фильма профессор Полежаев встал в один ряд с Чапаевым и Максимом, артист Черкасов встал в один ряд с Бабочкиным и Чирковым, режиссеры Зархи и Хейфиц встали в один ряд с Козинцевым и Траубергом…»
Комментарий Леонида Рахманова звучал так: «Словом, все встали в ряд. А куда же прикажете встать сценаристу?..»