Страница 50 из 71
– Говорю же, сначала выкурю сигарету. – Он бросил на меня тяжелый укоризненный взгляд: «Все это из-за тебя!»
Зорба курил и, медленно выпуская дым из ноздрей, продолжал смотреть на море.
– Завтра будет сирокко, – сказал он. – Погода изменится. Деревья набухнут, груди молодых девушек тоже, им не удержаться больше в корсажах. Плутовка весна, приди же, дьявольская выдумка!
Старый грек замолчал, затем через минуту продолжил:
– Все, что есть в этом мире хорошего, – это выдумки дьявола: красивые женщины, весна, жареный поросенок, вино. А вот Господь Бог сотворил монахов, посты, настой ромашки и безобразных женщин, черт возьми!
Говоря это, он бросил свирепый взгляд на бедную мадам Гортензию, которая слушала его, съежившись в углу.
– Зорба! Зорба! – молила она.
Но он закурил новую сигарету и вновь стал смотреть на море.
– Весной сатана царствует. Развязываются пояса, расстегиваются корсажи, старухи вздыхают… Эх, мадам Бубулина, прочь руки!
– Зорба! Зорба! – снова взмолилась бедная женщина. Она наклонилась, взяла маленький носовой платок и вложила Зорбе в руку. Тогда он бросил свою сигарету, схватил узелок и развязал его.
– Что это такое, мадам Бубулина? – спросил он с отвращением.
– Кольца, маленькие кольца, мое сокровище. Обручальные кольца, – судорожно шептала старая соблазнительница. – Свидетель есть, ночь прекрасна, Господь Бог смотрит на нас… Поженимся, мой Зорба!
Зорба смотрел то на меня, то на мадам Гортензию, то на кольца. Казалось, у него в груди безуспешно боролись между собой множество чертей. Несчастная в ужасе смотрела на него.
– Мой Зорба! Мой Зорба! – ворковала она.
Я вытянулся на своей постели и ждал. Перед ним открыты все пути, какой же выберет Зорба? Зорба вдруг тряхнул головой. Он принял решение, лицо его озарилось. Хлопнув в ладоши, он поднялся рывком.
– Выйдем! – воскликнул он. – Выйдем к звездам, чтобы сам Господь Бог нас увидел! Пойдем, возьми кольца, ты умеешь читать псалмы?
– Нет, – ответил я, забавляясь. Ну, неважно, я уже спрыгнул на пол и помог доброй женщине подняться.
– Я-то умею. Забыл тебе сказать, что ребенком пел в церковном хоре; я сопровождал попа на свадьбах, крестинах, похоронах и выучил церковные песнопения наизусть. Идем, моя Бубулина, идем, моя курочка, подними паруса, мой французский фрегат, и встань справа от меня! Из всех бесов Зорбы верх одержал добросердечный бес-весельчак. Мой товарищ сжалился над старой певицей, сердце его разрывалось при виде ее увядших глаз с таким беспокойством глядевших на него.
– К черту, – пробормотал он, решаясь, – я еще могу дать радость женщине, вперед!
Взяв под руку мадам Гортензию, Зорба устремился на берег, передал мне кольца, повернулся к морю и затянул молитву: «Благословен будь наш Господь во веки веков, аминь!»
Потом старый хитрец обратился ко мне:
– Вот, смотри, хозяин. Когда я крикну: «Ой-е! Ой-е!» передашь нам кольца. Он снова заревел своим грубым ослиным голосом:
– За раба божьего Алексиса и рабыню его Гортензию, жениха и невесту, за их спасение, помолим Всевышнего!
– Слава Господу! Слава Господу! – пел я, с трудом сдерживая смех и слезы.
– В молитве есть еще слова, – сказал Зорба, – но пусть меня повесят, если я их вспомню! Однако перейдем к делу. – Жених подпрыгнул и крикнул, протягивая мне свою лапищу:
– Ой-е! Ой-е!
– Дай и ты свою ручонку, дама моего сердца, – сказал Зорба невесте. Та протянула изъеденную стиркой, дрожащую руку. Я надел им кольца, в то время как Зорба неистово, словно дервиш, заклинал: «Раб божий Алексис соединяется в браке с рабой божьей Гортензией во имя Отца и Сына, и Святаго Духа, аминь! Раба божия Гортензия соединяется в браке с рабом божьим Алексисом…»
– Ну вот, теперь все кончено! Иди сюда, моя курочка, я поцелую тебя первым в твоей жизни законным поцелуем!
Но мадам Гортензия рухнула на землю. Она сжимала ноги Зорбы и плакала. Жених с состраданием покачал головой.
– Бедная женщина! – прошептал он.
Мадам Гортензия встала, оправила юбки и раскрыла объятия.
– Нет! Нет! – вскричал Зорба. – Сегодня святой вторник, будь умницей! Сейчас пост!
– Зорба мой… – шептала она в изнеможении.
– Потерпи, моя хорошая, подожди до Пасхи, вот тогда поедим мясного. И похристосуемся крашеными яичками. Теперь же тебе пора возвращаться домой. Что скажут люди, увидев, что ты в такое позднее время на улице!
Взгляд Бубулины умолял его.
– Нет! Нет! – Зорба был непреклонен. – До Пасхи! Пойдем с нами, хозяин. Он прошептал мне на ухо:
– Не оставляй нас одних, ради самого Господа Бога! Я сейчас совсем не в форме. Мы пошли по дороге в деревню. В небе сияли звезды, пахло морем, где-то кричали ночные птицы. Старая русалка покорно тащилась, повиснув на
руке Зорбы, грустная и счастливая. Наконец-то она бросила якорь в столь желанном порту. Всю жизнь она пела, распутничала, высмеивала порядочных женщин, но никогда не была счастлива. Проходя по улицам Александрии, Бейрута, Константинополя, надушенная, намазанная, одетая в кричащие наряды, она видела женщин, кормящих младенцев. Грудь ее покрывалась мурашками, набухала, соски напрягались, подстерегая маленький детский ротик. «Замуж, замуж, иметь ребенка…» – вздыхая, мечтала эта женщина всю свою долгую жизнь. Но ни одной живой душе не раскрывала она своих страданий. А теперь, слава Богу! Хоть и поздновато, но лучше поздно, чем никогда: потрепанная волнами, потерявшая управление, она входила в столь желанный порт.
Время от времени она поднимала глаза и украдкой смотрела на огромного верзилу, который шел рядом. «Это, конечно, не богатый паша, – думала она, – в феске с золотой кистью, это не прекрасный сын бея, но это лучше, чем ничего. Будь благословен Господь! Он будем моим мужем, моим настоящим мужем».
Зорба тащил ее на себе, торопясь быстрее прийти в деревню и избавиться от нее. Несчастная спотыкалась о камни, ногти на больших пальцах были сбиты, мозоли причиняли ей боль, но она молчала. Зачем говорить? Зачем жаловаться? В конце концов все хорошо!
Мы прошли смоковницу и сад вдовы. Вот и первые дома. Мы остановились.
– Доброй ночи, мое сокровище, – нежно проворковала старая русалка, становясь на цыпочки и пытаясь дотянуться до губ жениха.
Но Зорба не наклонился.
– Может, мне броситься к твоим ногам, чтобы их целовать, любовь моя? – спросила женщина, готовая упасть на землю.
– Нет! Нет! – волнуясь, запротестовал Зорба, обнимая ее. – Это я должен целовать тебе ноги, сердце мое, это я, но у меня приступ лени. Доброй ночи.
Мы оставили ее и молча двинулись в обратный путь, вдыхая ароматный воздух. Вдруг Зорба повернулся ко мне:
– Что же теперь делать, хозяин? Смеяться? Плакать? Посоветуй мне что-нибудь! Я не ответил, у меня самого сжималось горло – то ли от слез, то ли от смеха.
– Хозяин, – сказал вдруг Зорба, – как же зовут того мерзавца, древнего бога, на которого не могла пожаловаться ни одна женщина? Я кое-что слышал об этом. Он тоже, похоже, красил бороду, татуировал на руках сердца, стрелы и русалок; он принимал образ быка, лебедя, барана, ягненка, осла. Скажи мне его имя.
– Я полагаю, ты говоришь о Зевсе. Почему ты его вспомнил?
– Пусть земля ему будет пухом! – сказал Зорба, воздев руки к небу. – Уж он-то всего насмотрелся! Как он страдал! Великомученик, можешь мне поверить, хозяин, уж в этом-то я разбираюсь! Ты вот проглатываешь все, что говорят твои книги. Однако люди, которые их пишут, просто болваны! Что они в действительности могут знать о бабах и бабниках? Как бы не так!
– Почему же ты сам не пишешь, Зорба, чтобы объяснить нам все тайны мира? – усмехнулся я.
– Почему? Да просто потому, что я их видел, все эти тайны, о которых ты говоришь, но у меня не было времени о них писать. То мне мешала война, то это были женщины, иногда вино, иногда сантури, где найти время, чтобы взяться за это болтливое перо? Вот потому-то такое важное дело попадает в руки этим писакам. Тем, кто сам переживает эти чудеса, как видишь, некогда писать, а те, у кого есть время, не переживают чудес. Ты понял?