Страница 10 из 17
Глава пятая
Я очнулся от того, что Лев Ильич окатил меня целым потоком ледяной воды. Бр-р-р… Такой холодной, что даже бачок с ней он держал, надев варежки. Я взлетел чуть не под потолок, как… Как ошпаренный. Холодом, оказывается, тоже можно ошпарить. Женька уже сидел в кресле, укутанный дюжиной махровых простыней.
Когда меня, как и Женьку, запеленали и усадили в кресло, Лев Ильич скрестил на груди руки и сказал:
— С легким паром, молодые люди. Вижу, вы жаждете объяснений. Пожалуйста: никакой катастрофы не произошло, если не считать а-а-агромаднейшей шишки на голове у Яна.
Я инстинктивно схватился за лоб. Так и есть!
— Но я думаю, что эта шишка произведет в вашем классе не меньший фурор, чем боевой орден. Ведь получена она не в рядовой потасовке — в опасной экспедиции. Женька, завидуй, у тебя такой нет!
Женька то ли захрюкал, то ли засмеялся. Мне почему-то было не до смеха. Шишка начала болеть.
— А теперь попрошу внимания! — заявил Лев Ильич и, посмотрев зачем-то на потолок, вдруг гаркнул:
— Ннн-о-о!!!
— Р-р-рь… игого-ооо!
Оглушенные, мы молчали. Удивительно жизнерадостное, полное ликования ржание. Откуда оно? Это не розыгрыш, я помнил, что такие же чарующие звуки слышал перед тем, как потерял сознание. Стало быть…
— Стало быть, это «Гамаюн»? — спросил Женька.
— Совершенно верно, — согласился дед. — Именно «Гамаюн». После разрешения на самодеятельность наш уважаемый звездолет одним махом пролетел через «Крымское» и, значительно превысив скорость света в подпространстве, домчал нас до первой цели нашего путешествия. Правда, для этого ему пришлось произвести некоторую реконструкцию собственного двигателя. Я даже не мгу сейчас объяснить, по какому именно принципу мы двигались вперед с такой сумасшедшей скоростью. Кроме того, «Гамаюн» так распоясался, что позволил себе шутки ради позабавить нас непременным атрибутом быстрой езды — заливистым конским ржанием. Я доступно излагаю?
— Не совсем. — Я снова потрогал шишку. — Как же мы смогли проскочить через устье, не пройдя через все шлюзы, постепенно, один за другим? Это же невозможно.
— Это возможно, — ответил дед, — потому что при сверхсветовой скорости подпространство приняло не сам звездолет, а его ИНФОРМАЦИОННЫЙ ШИФР. Превысив скорость света, мы превратились как бы в ничто. Но в этом «ничто» содержались все данные и характеристики, в соответствии с которыми мы и материализовались в первозданном… ах, прости, Ян. Не совсем в первозданном виде. Шишки у тебя до нашего рывка не было.
Шериф постучал сам себя по железной голове, послушал гулкий звук и засмеялся. А через минуту он вместе с Гулливером готовил к старту один из космоскафов, который должен был доставить нас на Нулиарду.
Небо там почти такое же голубое, как у нас на Земле. А всю поверхность планеты занимала вода — океан, который не знает ни бурь, ни штормов. Полный штиль кругом. И посреди этого штиля, над многокилометровой пучиной, плавает станция глубоководных рыбаков.
Космоскаф плавно опустился на ее пластиковую поверхность, отчего станция чуть-чуть качнулась, но сейчас же вновь приняла устойчивое положение. Из четырехэтажного здания, расположенного в ее центре, выскочило несколько забавных существ: что-то вроде кенгуру, но с громадными круглыми головами, над которыми развевались очень красивые и длинные розовые волосы.
— А мы вас так быстро не ждали, — удивленно заявил тот, кто допрыгал до нас быстрее всех. — Ах, извините, мы с вами незнакомы. Прушковец! — Существо сунуло мне для лапопожатия восемь мягоньких пальцев. Мы с Женькой тоже представились.
— Быстро же вы добрались! — радостно загалдели остальные обитатели станции, сбежавшиеся, чтобы встретить гостей. — Мы только три часа назад гравиграмму отправили, а вы уже здесь.
— Если сильно поспешишь, в послезавтра угодишь, — Лев Ильич приветственно помахал ладонью над головой. — Сейчас мы этого самого Трысьбу в два счета сыщем. Показывайте, где силовое поле пробито.
Вся компания изъявила желание показать нам дорогу к тому участку океанической поверхности, где рубиновому злодею кто-то открыл лазейку. Не долго думая, нулиардцы попрыгали в люк космоскафа, и мы полетели куда-то на юг. На бреющем добрались до небольшого бакена, которым нулиардцы отметили место побега. Космоскаф приводнился, и Прушковец первым выпрыгнул из люка прямо в воду. За ним сиганул Шериф, потом мы с Женькой и, наконец, Лев Ильич.
К нашему удивлению, нам не пришлось даже рукой шевельнуть, чтобы удержаться на поверхности. Вода сама держала, даже выталкивала нас. Женька попробовал пройтись пешком, но было скользко.
— Тяжелая вода, — констатировал Лев Ильич. — Образовалась в результате тахионного взрыва.
— Но ведь это же прекрасно! — возликовал Прушковец. — Ведь теперь найти Трысьбу легче легкого!
Нам действительно повезло. Тахионный взрыв оставляет после себя очень сильный, хотя и безвредный радиационный след. Трысьба как бы помечен тахионной радиацией, и всюду, где бы он ни появился, он оставит за собой «ниточку», по которой мы его найдем. У Прушковца даже специальный индикатор нашелся, маленький приборчик размером с карандаш. У него внутри начинает что-то щелкать, если поблизости присутствуют продукты тахионного распада.
— Вот и чудесно, — сказал Маковкин, когда индикатор перекочевал в карман его космофлотской куртки. — Погоня начинается. Экипаж прошу занять места в космоскафе.
Мы выбрались из воды.
Нулиардцы возмущенно запрыгали на своих длинных задних лапах и стали уговаривать нас остаться хоть на недельку. Они, мол, приготовили для нас чудеснейшую уху. Какую мы никогда не пробовали. Из настоящих уфрюгоней. Это не осетрина какая-нибудь, а уникальный реликтовый суп, приправленный местными водорослями. Но Лев Ильич, высушившись под калорифером, стал неумолим.
— На обратном пути — сколько угодно, — говорил он. — Поставьте уху на мармит. А сейчас нам некогда.
Повздыхав, нулиардцы отпустили нас. Маковкин, верный своей привычке, выгрузил на станцию несколько килограммов сувениров, и мы вернулись на звездолет.
Первым делом Лев Ильич облачился в скафандр и четыре часа бродил по космосу, отыскивая «ниточку» тахионного следа. В конце-концов он определил направление, в котором неизвестные похитители уволокли Трысьбу. Мы соотнесли этот вектор со звездной картой, и пришли в уныние: «ниточка» вела в неизвестность. Впереди лежали абсолютно неисследованные районы. Не унывал только Маковкин.
— Это же прекрасно! — сказал он. — Мы не только разыщем пирата, но и совершим несколько великих космографических открытий. По крайней мере, нанесем на карту сведения о космических «белых пятнах». Женька, ты хотел бы, чтоб какая-нибудь открытая нами планета получила твое имя?
— Только напополам с Яном, — серьезно ответил мой друг.
— Можно и напополам, — милостиво согласился дед. — Главное, подходящую планету найти. А теперь попрошу всех в рубку. Через сорок секунд — старт.
Сломя голову, мы побежали в рубку. Снова в иллюминаторе перед нами открылась картина космоса. Звездное месиво, кипящее пузырьками рождающихся и лопающихся галактик, стало стремительно разлетаться, и «Гамаюн» ринулся туда, где ждали нас крабовидные и спиральные туманности, кроваво-золотые вспышки сверхновых звезд, дикие астероидные смерчи, окруженные коконами безмолвия черные дыры, из которых вдруг начинают хлестать фейерверки невесть откуда взявшихся комет. А ведь всего восемь часов назад мы с Женькой швыряли в слуховое окно дачного чердака в Пальниках почтовых голубей, если окрошку с только что сорванными огурцами. И вдруг… Вдруг появилась мысль, пугающая, как внезапная невесомость. Ведь это нам только кажется, что мы находимся в полете восемь часов. Мы-то летели быстрее света. Значит, на Земле времени прошло гораздо больше, чем на борту звездолета. Может, год… А может, лет пятьдесят. Из школы нас точно выгнали. Пятьдесят тысяч уроков прогула — это не шутка. Я поделился своими сомнениями с Маковкиным.