Этот идеальный день

Завтра ночью.

– У нее появился кто-то другой, – ответил он, – ты моя подружка.

– Нет, – сказала она, – по крайней мере, не в субботу ночью. Наши советчики будут ломать себе голову, почему мы выбрали себе кого-то из другого дома. У меня есть замечательный абсолютно нормальный Боб из другого конца холла, а у тебя – замечательная нормальная Йин или Мария. Но если ты дашь ей больше, чем один раз и быстро, я сверну тебе шею.

– Завтра ночью я ей и этого дать не смогу.

– Все в порядке, – сказала она, – ты еще считаешься выздоравливающим, – она строго посмотрела на него, – в самом деле, – добавила она, – ты должен помнить, чтобы не становиться слишком страстным ни с кем, только со мной. И носить довольную улыбочку между первым и последним сигналом. И работать как следует над своим поручением, но только не перебарщивать.

Надо так же притворяться, когда получаешь ослабленные лечения, как и тогда, когда только хочешь этого добиться, – она снова легла на спину рядом с ним и обняла себя его рукой. – Драка, – сказала она, – сейчас я тебе дам что-то для курения.

– Это в самом деле так приятно?

– Мм, хммм. Особенно в такие моменты, как этот.

– Мне придется попробовать.

Они лежали, разговаривая и лаская друг друга, еще какое-то время, а затем Снежинка попыталась раскрутить его еще раз:

– Кто не пытается, тот не выигрывает, – сказала она, но все, что она делала, не возымело эффекта. Она ушла около двенадцати. – В воскресенье в одиннадцать, – сказала она от двери, – Поздравляю.

В субботу вечером Чип познакомился в нижнем холле с членом по имени Мария КК, друга которой перевели в Кан за несколько дней до этого. В месте обозначения года рождения на ее браслете стояло 38, таким образом, ей было двадцать четыре года.

Они пошли на традиционные пения перед Марксовым Рождеством в Парк Равенства. Пока они сидели, ожидая, когда амфитеатр весь заполнится, Чип рассматривал ее вблизи. Подбородок у нее был острый, но в остальном она была как все: смуглая кожа, чуть приподнятые вверх уголки глаз, коротко стриженные черные волосы, желтый комбинезон на изящной худой фигуре. Ноготь на одном из пальцев ноги был необычного цвета, сине-фиолетовый. Она сидела, улыбаясь, глядя на противоположный скат амфитеатра.

– Откуда ты? – спросил Чип.

– Из Рос, – ответила она.

– Какая у тебя классификация?

– Один – сорок Б. Техник-офтальмолог.

– Что ты делаешь? Она повернулась к нему:

– Я ставлю контактные линзы, – ответила она, – в детском отделении.

– Тебе это нравится?

– Конечно, – она посмотрела на него несколько растерянно, – Почему ты меня так много спрашиваешь? – спросила она. – И почему ты так на меня смотришь – как будто никогда раньше не видел члена?

– Я раньше не видел тебя, – ответил Чип. – Я хочу узнать тебя.

– Я ничуть не отличаюсь от других членов, – сказала она. – Во мне нет ничего необычного.

– У тебя подбородок чуть острее, чем обычно.

Она отпрянула, чувствуя себя задетой и сконфуженной.

– Я не хотел тебя обидеть, – сказал Чип, – я просто хотел сказать, что в тебе есть что-то необычное, даже если это и не так важно.

Она внимательно посмотрела на него, а потом снова перевела взгляд на противоположный склон амфитеатра. Она покачала головой.

– Я не понимаю тебя, – сказала она.

– Извини, – ответил Чип, – я был болен до вторника. Но мой советчик отвел меня в Главный Медицентр, и меня вылечили. Я сейчас еще поправляюсь. Не волнуйся.

– Ну, что ж, хорошо, – сказала женщина. Через секунду она повернулась к Чипу и весело ему улыбнулась. – Я прощаю тебя, – сказала она.

– Спасибо, – ответил Чип, неожиданно почувствовав к ней жалость.

Она снова отвернулась.

– Я надеюсь, что мы будем петь «Освобождение Масс», – сказала она.

– Будем, – ответил Чип.

– Я так люблю это, – добавила Мария ,и принялась напевать мелодию.

Чип продолжал смотреть на нее, пытаясь смотреть обычным, нормальным взглядом. То, что она сказала, было правдой: она не отличалась от всех остальных членов. Что могут значить острый подбородок или необычного цвета ноготь? Она была точно такая же, как любая Мария, или Анна, или Мир, или Йин, которые когда-либо были его подружками: смиренная и добрая, готовая помочь и любящая работать. Но в то же время она вызвала в нем жалость. Почему? И могли ли те, другие, вызвать в нем жалость, если он посмотрел на них вблизи, так, как он смотрит на нее, если он вслушается в то, что они говорят?

Он посмотрел на членов по другую сторону от себя, на массы членов на нижних ярусах, на массы членов на верхних ярусах… Все они были похожи на Марию КК, все улыбались и все были готовы петь свои любимые Рождественские Марксовы песни, и все они вызывали жалость, каждый член в этом амфитеатре, сотни, тысячи, десятки тысяч членов. Их лица заполняли огромный котел рядами, как коричневые бусы, лежащие огромными, прилегающими друг к другу овалами.

Лучи света осветили золотой крест и красный серп в центре гигантского котла. Раздались четыре знакомые ноты трубы, и все запели:

Одна могучая Семья, Единый организм:

Без злобы, жадности, и ей Неведом эгоизм.

Каждый член дает Семье все, что он должен дать, И все, для жизни нужное, он может получать!

Но они совсем не могучая Семья, подумал Чип. Они – слабая Семья, печальная и достойная жалости Семья, заторможенная химическими препаратами и обездушенная браслетами. Только Уни действительно могуч.

Одна могучая Семья, Один большой народ – Своих сынов и дочерей Он храбро в космос шлет…

Он автоматически пел слова, думая, что Лайлак была права: ослабленные лечения принесли новые несчастья.

В воскресенье, в одиннадцать вечера, Чип встретился со Снежинкой в прогале между домами на Нижней Площади Христа.

Он обнял ее и с благодарностью поцеловал, радуясь ее сексуальности, юмору и бледной коже, и еще горькому запаху табака – всему тому, что составляло ее и никого больше.

– Христос и Веи, я рад тебя видеть, – сказал он.

Она крепче прижалась к нему и счастливо ему улыбнулась.

– Быть с нормальными – это просто облом, правда? – спросила она.

– И какой! – ответил Чип. – Сегодня утром мне хотелось бить не по мячу, а по футболистам.

Она рассмеялась.

Чипу было плохо с момента пения, но сейчас он почувствовал, что его отпустило, что он счастлив и даже стал выше.

– Я нашел подружку, – сказал он, – и, подумай только, я трахнул ее без всяких затруднений.

– Драка.

– Не так много, без такого удовлетворения, как было у нас, но совсем без затруднений, а ведь даже и суток не прошло.

– Я обойдусь без подробностей.

Он усмехнулся, провел руками по ее бокам и обхватил за бедра.

– Я думаю, что я даже смогу сделать это сегодня, – сказал он, дразня ее своими большими пальцами.

– Твое «эго» растет не по дням, а по часам.

– Не только «эго», а все.

– Пойдем, брат, – сказала она, снимая его руки и беря его под одну из них, – лучше довести тебя до закрытого помещения, пока ты не начал петь.

Они вышли на площадь и пересекли ее наискосок. Флаги и обвисшие украшения к Марксову Рождеству неподвижно висели над ней, постепенно теряясь в мерцании огней в далеких переулках.

– Куда же мы идем? – спросил Чип, радостно шагая, – где это тайное место сбора больных совратителей здоровых молодых членов?

– До-Объединение, – сказала Снежинка.

– Музей?

– Правильно. А ты можешь придумать место лучше для компании обманывающих Уни ненормальных? Именно там нам и место. Все просто, – сказала она, оттянув его назад за руку. – Не надо идти так энергично.

Из прохода, в которой они собирались войти, вышел какой-то член. В руке он нес то ли чемоданчик, то ли телекомп.

Чип пошел рядом со Снежинкой обычным шагом. Член, поравнявшись с ними – он нес телекомп, – улыбнулся и кивнул.

Они улыбнулись и кивнули в ответ и разминулись с ним.

Спустились на несколько ступенек и вышли с площади.