Аметистовый венец

– Будьте осторожнее, миледи, – произнес Эверард, становясь перед ней. – Он же совершенно полоумный.

При звуках голоса Эверарда пленник рванулся к нему. В тот же момент рыцари налегли на веревку, накинутую на его шею. Они едва смогли удержать гиганта. С громким ревом он едва не оторвал цепи, укрепленные в днище фургона.

– Дайте мне хлыст, – приказал Эверард.

Кто-то из его подчиненных бросил ему хлыст. Взмахнув им, Эверард изо всех сил хлестнул жонглера по лицу. По его лбу, щекам вниз к подбородку полилась кровь. Эверард размахнулся еще раз. Но светловолосый пленник, словно не замечая боли, только изрыгал проклятия, пытаясь дотянуться до Эверарда. Двое рыцарей крикнули своему начальнику, чтобы он поостерегся.

Констанс шагнула вперед, намереваясь прекратить кровопролитие.

– Пресвятая Мать! Перестаньте его бить.

Эверард повернулся к ней, его глаза пылали гневом.

– Миледи, мы избили его, прежде чем заковать в цепи. Но его невозможно укротить. Он настоящее животное. Да еще и сумасшедший.

– Сумасшедший? – Они едва не подпрыгнули, услышав это слово, громко выкрикнутое на французском языке.

Пленник схватил веревку своими скованными руками. Ослабив ее натяжение, он устремил взгляд своих голубых глаз на приора и заговорил с ним на каком-то незнакомом языке.

Констанс показалось, что это латынь, которой она не знала. Но, внимательно слушая пленника, приор и молодой монах побледнели.

– Да хранит нас святой Георгий! – весь дрожа, воскликнул старик. – Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так бегло говорил на латыни. Это просто чудо. И все сплошь ругательства! – сплюнув, добавил он. – Да убережет господь слух бедных христиан от таких мыслей и слов. Человек он испорченный – кажется, его устами говорит лишь порок и враг божий.

– Что же он все-таки говорит?

– Не могу же я пересказать вам такое, молодая леди. Могу только упомянуть, что он не пощадил никого из нас. Он…

– Эй, ты! – Звеня кандалами, пленник приблизился к борту фургона и уставился заплывшими глазами на Констанс. – Да, ты! – выкрикнул он по-французски. – Угодливая вдовушка, готовая выполнить любое желание короля Генриха. Почему ты еще не замужем, милашка? Из-за чего задержка? Уж не вымерзло ли на осеннем холоде твое лоно, битком набитое богатствами и сокровищами? Где же все эти благородные нормандцы, гоняющиеся за тобой со своими дубинками?

Констанс не сразу поняла, что он говорит. А когда поняла, жадно глотнула воздух. Двое рыцарей кинулись было к нему, но она остановила их властным движением руки.

– И он в совершенстве знает латынь?

Мельклан скривил рот:

– В последнее время развелось множество менестрелей и бродячих школяров. Они изучают латинский и греческий языки в парижских школах, а затем разбредаются по всей Аквитании. Там они становятся еще и трубадурами. Это сущая чума. Они восторгаются собой, но на самом деле они просто буяны, задиры да еще и богохульники.

Гигант ухмыльнулся. На его распухшем лице улыбка напоминала страшную гримасу и казалась зловещей.

– Кто сегодня завалится в твою постель, графиня? – прохрипел он. – И чем ты его наградишь за усердие? Деревней? А может быть, своим замком?

Она хмуро оглядывала его, пропуская мимо ушей извергаемые им грубости.

Когда-то он, несомненно, был хорошо одет: его рубашка была вышита золотом, сапоги еще не утратили своего щеголеватого вида. Туго облегающие ноги и бедра панталоны, хотя и рваные, были сшиты из хорошей шерстяной ткани. Судя по вздувшимся в паху панталонам, его мужские достоинства соответствовали его росту и силе.

«Может быть, он беглый монах?» – мелькнуло в голове у Констанс. Но она тут же отмела эту мысль. В нем нет ничего общего с приором, молодым монахом-ирландцем и ее исповедниками. Уж не разорившийся ли он рыцарь?

Но среди рыцарей не так уж много образованных людей. А с бродячими певцами и школярами из Франции ей до сих пор не доводилось встречаться. Неудивительно, что она была в недоумении.

Пленник молча наблюдал за ней, крепко сжимая цепи, приковывавшие его к днищу фургона.

– О леди, – произнес он волнующе-чувственным голосом, – если бы только ты пустила меня сегодня в твою мягкую постель, уж я бы… – Он закончил грубой непристойностью. – Может быть, тогда ты избавила бы меня от своего вонючего рыцаря и цепей, в которые он меня заковал. – Тряхнув длинными волосами, пленник повернулся к монахам: – А заодно и от этих глупых церковных крыс, которые привезли меня сюда.

Видя, что Эверард весь дрожит от ярости, Констанс быстро коснулась его руки.

– Если этот бедняга и впрямь полный безумец, мы не можем передать его в руки епископа Честерского.

Ее губы дрогнули. Не так-то часто приходится сталкиваться с христианским милосердием, слыша таких сквернословов, как этот пленник. Можно вообще о нем забыть. Епископ, конечно же, объявит его еретиком и тут же вздернет.

Но ведь нельзя же пинать сумасшедшего за то, что он сумасшедший. Констанс смотрела на его широкую, всю в крови, грудь, вздымающуюся с каждым вдохом. Она стояла на безопасном расстоянии, обеспокоенная тем, что этот человек не только повергает ее в дрожь, но и вызывает какое-то странное, не слишком приятное возбуждение.

Подавляя это чувство, Констанс встретила его взгляд с высоко поднятой головой. Его сощуренные кобальтовые глаза были испещрены желтыми, нет, золотыми, мысленно поправилась она, точками, которые так гармонировали с цветом его волос.

– Заберите пленников с собой, когда поедете к себе домой, в Баксборо, – настойчиво сказал приор. – Там, в своем поместье, вы сможете спокойно провести суд над жонглером и колдуньей.

Пленник вдруг откинул назад голову и негромко запел. Голос у него был не такой уж выдающийся, но достаточно приятный. Зато мотив необыкновенно захватывающий, хотя слов она не понимала.

Когда Констанс повернулась к приору, тот закатил глаза к небу:

– Он поет по-саксонски. Я не очень-то хорошо знаю этот язык, я ведь ирландец. Но, насколько я могу понять, это какая-то военная песня. Из тех, что зовут на битву.

Пленник был явно безумен. Освободись он от своих оков, наверняка тут же напал бы на Эверарда. И какой разумный человек стал бы выкрикивать всякую похабщину на латинском языке? А теперь он вдруг запел боевую песню саксов. Однако Констанс знала, что, если не заберет пленников с собой, на них тут же предъявят свои права епископ и аббат монастыря Святого Ботольфа.

– Ну так что, графиня? – сказал приор.

Констанс взглянула на женщину в рваном платье, которая стояла в другом конце фургона. Очевидно, она не испытывала никакого страха перед сумасшедшим.

– Насколько прочно он прикован к фургону?

Двое рыцарей переглянулись.

– Графиня, – сказал Эверард, – ради бога, даже и не думайте взять на себя заботу об этом умалишенном. Если бы вы только понимали, какие гадости изрыгает его рот…

– Там, где я буду находиться, вряд ли я смогу услышать его. – Она подняла глаза, зная, что он взбешен ее словами. – А если он не будет вести себя тихо, заткните ему рот.

Пленник тут же резко оборвал свое пение.

– Ах ты, сука! Ты приказываешь заткнуть мне рот? – Он безуспешно попытался достать ее своей огромной ручищей. – Послушай, освободи меня, и я ублажу тебя, как ни один другой мужчина. Ты просто будешь выть от удовольствия. Но клянусь распятием, если ты прикажешь этому черному псу заткнуть мне рот, я так глубоко загоню в тебя свой…

Рыцари натянули веревку, накинутую ему на шею, и конец фразы прозвучал нечленораздельно. Но пленник не унимался. Он повернулся к Констанс.

– Я сложу о тебе песню, вавилонская блудница, – прохрипел он. – Твоего черного пса я убью его же собственным проклятым хлыстом. Но тебя… тебя я…

Приор в ужасе отвел ее прочь.

– Пусть с ним управляются ваши рыцари. Когда будете ехать домой, держитесь от него подальше. Его гнусные слова не для вашего слуха.

«Этот жонглер самый что ни на есть безумец, – решила Констанс. – А ведь, пока не спятил, он, вероятно, был интересным человеком. По прибытии домой его надо будет отправить в какой-нибудь дальний шотландский монастырь. Нет никакой надобности наказывать человека не в своем уме».