Картина без Иосифа

Сент-Джеймс почувствовал, как по его затылку и шее пробежал ток предостережения. Ее финальное утверждение, как он знал по опыту, могло привести их на скользкую почву. Почву их обычных разногласий. Он промолчал и ждал, что она скажет дальше. Она так и сделала, рисуя пальцем узоры на стеганом покрывале.

— Ведь это существо росло внутри нее девять месяцев, слушало биение ее сердца, делило с ней ее кровь, брыкалось ножками и шевелилось в последние месяцы, давая знать о себе. Мэгги вышла из ее тела. Она сосала молоко из ее груди. Узнавала ее лицо и ее голос уже через несколько недель. Я думаю… — Ее пальцы застыли на месте. Тон попытался переключиться на практичность, но не получилось. — Мать должна быть готова на все ради защиты своего ребенка. То есть… Разве она не пошла бы на любые меры ради защиты созданной ею жизни? И тебе не кажется, что и на убийство тоже? Где-то внизу Дора Рэгт кричала:

— Джозефина Юджиния! Где тебя носит? Сколько раз тебе говорить… — Хлопнувшая дверь отрезала остальные слова.

— Не все такие, как ты, милая моя, — сказал Сент-Джеймс. — Не все смотрят так на ребенка.

— Но если это ее единственный ребенок…

— Рожденный при каких-то там обстоятельствах? Чтобы он определял всю ее жизнь? Всячески испытывал ее терпение? Кто знает, что происходит между ними? Ты не должна смотреть на миссис Спенс и ее дочь сквозь фильтр собственных желаний. Ты не можешь влезть в ее шкуру, поставить себя на ее место.

Дебора с горечью усмехнулась:

— Я знаю.

Он видел, как она вцепилась в его слова и перевернула их обидным для себя образом.

— Оставь, — сказал он. — Ты не знаешь, что готовит тебе будущее.

— Когда прошлое стало его прологом? — Она тряхнула головой. Он не видел ее лица, просто кусочек щеки, словно узкий серпик луны, почти закрытый волосами.

— Иногда прошлое становится прологом для будущего. Иногда нет.

— Размышляя подобным образом, чертовски легко уклониться от ответственности, Саймон.

— Возможно, ты права. Но это также может стать способом мириться с вещами, не так ли? Ты всегда оглядываешься назад для своих пророчеств, милая моя. Но по-моему, это не приносит тебе ничего, кроме боли.

— Зато ты вообще не нуждаешься в пророчествах.

— Это очень плохо, — согласился он. — Не нуждаюсь. По крайней мере, в отношении нас.

— А для других? Для Томми и Хелен? Для твоих братьев? Для сестры?

— Для них тоже. В конце концов, они идут своей дорогой, несмотря на мои советы, которые иногда помогали им принимать решение.

— Тогда для кого?

Он не ответил. Дело было в том, что ее слова пробудили в его памяти фрагмент разговора, и ему захотелось подумать. Однако он опасался менять тему, потому что она могла истолковать это как еще одно свидетельство его равнодушия к ее боли.

— Скажи мне… — Она начинала злиться. Он видел это по тому, как ее пальцы судорожно комкали покрывало. — Что-то у тебя сейчас появилось на уме, и мне совсем не нравится, что ты отсекаешь меня во время нашего разговора…

Он стиснул ее руку:

— К нам это не имеет никакого отношения, Дебора. Или к нашей теме.

— Тогда… — Она быстро читала его мысли. — Джульет Спенс?

— Твоя интуиция обычно хорошо помогает тебе при общении с людьми и в разных ситуациях. Моя нет. Обычно я ищу голые факты. Тебе легче жить с твоими догадками.

— Ну и?…

— Это то, что ты сказала о прошлом, которое служит прологом для будущего. — Он расслабил галстук и снял через голову, бросив в сторону комода. Он не долетел и повис на одной из ручек — Полли Яркин подслушала в день смерти Сейджа его разговор по телефону. Он говорил о прошлом.

— С миссис Спенс?

— Мы полагаем, что так. Он говорил что-то про суд… — Сент-Джеймс замер и перестал расстегивать рубашку. Он искал слова, которые процитировала им Полли Яркин. — «Вы не можете судить, что случится потом».

— Несчастный случай на водах.

— Пожалуй, именно это меня и глодало с тех пор, как мы покинули дом викария. Такие слова не вяжутся с его интересом к Социальной службе, насколько я могу судить. Но что-то мне подсказывает, что куда-то это должно лечь. Он весь день молился, по словам Полли. И отказался от пищи.

— Постился.

— Да. Но почему?

— Возможно, просто не был голоден. Сент-Джеймс назвал варианты:

— Самоотречение, епитимья.

— За какой-то грех? В чем он заключался?

Он покончил с пуговицами и швырнул рубашку вслед за галстуком. Она тоже не долетела и упала на пол.

— Не знаю, — ответил он. — Но я готов поспорить на что угодно, что миссис Спенс знает ответ на этот вопрос.

КОГДА ПРОШЛОЕ СТАЛО ПРОЛОГОМ

Глава 24

Старт в ранний час, задолго до того, как солнце выглянуло из-за склона Коутс-Фелла, позволил Линли к полудню оказаться в пригородах Лондона. Транспортная сутолока города, с каждым днем все больше напоминавшая гордиев узел на колесах, добавила еще час к его поездке. Лишь в половине второго он подъехал на Онслоу-сквер и стал ждать парковочное место, которое занимал «мерседес-бенц» с помятой, словно старый аккордеон, дверцей водителя и его хмурым владельцем в гипсовом ошейнике.

Он не позвонил ей из Уинсло и не стал звонить по дороге. Сначала он говорил себе, что слишком рано — когда это Хелен без крайней необходимости поднималась утром раньше девяти? — а позже решил, что не хочет нарушать ее планы. Она была не из тех женщин, которые готовы явиться по первому зову мужчины, и он не собирался навязывать ей эту роль. В конце концов, ее квартира не так далеко от его собственного дома. Если она куда-то вышла, он просто дотопает пешком до Итон-террас и съест ленч там. Он похвалил себя за либерализм своих решений. Это оказалось проще, чем признать очевидную правду: он хотел ее видеть, но опасался пережить разочарование, если у Хелен уже расписан весь день.

Он нажал на кнопку домофона и стал ждать, созерцая небо, по цвету напоминавшее десятипен-совую монету, и размышляя, скоро ли прекратится дождь и означает ли дождь в Лондоне снег в Ланкашире. Он позвонил вторично и услыхал из домофона ее голос, искаженный разрядами статического электричества.

— Ты дома, — сказал он.

— Томми, — произнесла она и впустила его. Она встретила его в дверях. Без косметики, с

зачесанными назад волосами, стянутыми остроумной комбинацией атласной и эластичной лент, она напоминала подростка.

— Утром жутко поругалась с папой, — сообщила она, когда он ее поцеловал. — Собиралась встретиться с Сидни и Гортензией и пойти с ними на ленч. Сид открыла в Чисуике армянский ресторан и клянется, что он абсолютно небесный, если только возможно сочетание армянской кухни, Чисуика и небес, — но вчера приехал в город по делам папа, ночевал тут, а утром мы с ним поскандалили.

Линли снял пальто. Она наслаждалась редкой роскошью дневного камина. На кофейном столике перед огнем он увидел утренние газеты, две чашки с блюдцами и остатки завтрака, состоявшего, по-видимому, из переваренных и недоеденных яиц и обугленного тоста.

— Я и не знал, что вы с отцом не ладите, — заметил он. — Это что-то новое? Я был уверен, что ты его любимица.

— Вообще-то у нас все нормально, и он меня любит, по крайней мере говорит, что любит, — ответила она. — Так что нехорошо с его стороны предъявлять мне такие претензии. «Пойми меня правильно, дорогая. Мы с матерью ни разу не упрекнули тебя, что ты пользуешься этой квартирой», — заявил он своим звучным голосом. Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Да, его знаменитый баритон. И что же, он хочет выставить тебя из квартиры?

— «Твоя бабушка оставила ее для всей семьи, и, поскольку ты часть семьи, мы не можем обвинить тебя или себя в нарушении ее воли. Тем не менее, когда мы с твоей матерью раздумываем над тем, как ты проводишь время…» — и так далее и тому подобное, в чем он так преуспел. Терпеть не могу, когда он шантажирует меня этой квартирой.