Страница 13 из 29
Палата номер 18. Комната Люка. Он лежал, привязанный ремнями к кровати, приподнятой под углом тридцать градусов. Все тело опутано прозрачными трубками. Один зонд вставлен в ноздри, другой проходит через рот и соединяется с черными мехами, которые поднимаются и опускаются, издавая звук, похожий на хлопок. К шее подсоединена капельница, трубка от другой капельницы тянулась к внутренней стороне локтевого сгиба. Датчик на одном из пальцев светился рубиновым светом. Справа по черному экрану бежали зеленые волнообразные линии. Над кроватью — прозрачные пакеты с растворами.
Я подошел ближе. Кажется, с людьми, находящимися в коме, надо разговаривать. Я даже открыл рот, но в голову ничего не приходило. Оставалось только молиться. Я преклонил колени, перекрестился, закрыл глаза и прошептал, склонив голову: «К Тебе взываю, к Отцу, Сыну и Святому Духу…»
Но так и не смог собраться. Мое место не здесь. Я должен быть на улицах в поисках истины. Тогда я поднялся с колен, уверенный в том, что смогу его разбудить. Я могу его спасти, но только если найду причину его поступка. Мой собственный свет вернет его из Чистилища!
В приемном отделении я обратился к секретарю и попросил позвать доктора Эрика Тюилье — невропатолога, с которым накануне мне посоветовал поговорить анестезиолог. Мне пришлось подождать, и через несколько минут появился врач. На вид лет сорока, но похож на прилежного студента, оксфордская рубашка, свитер под горло, вельветовые брюки, слишком короткие и мятые. Взъерошенные волосы придавали его облику небрежность, которую компенсировали очки в тонкой оправе.
— Доктор Тюилье?
— Да, это я.
— Майор Матье Дюрей. Уголовная полиция. Я близкий друг Люка Субейра.
— Вашему другу сильно повезло.
— У вас есть несколько минут, чтобы поговорить об этом?
— Мне нужно на другой этаж. Пойдемте со мной.
Я пошел за ним по длинному коридору. Тюилье начал свой рассказ, но не сообщил ничего нового.
— У него есть шанс выйти из комы? — прервал его я.
— Не знаю, что и сказать. Он в глубокой коме, но я видел и похуже. Каждый год более двухсот тысяч человек впадают в кому, и только тридцать пять процентов выходят из нее невредимыми.
— А что с остальными?
— Смерть. Инфекция. Некоторые превращаются в овощи.
— Мне сказали, что у него клиническая смерть длилась почти двадцать минут.
— У вашего друга кома была вызвана остановкой дыхания. Не вызывает сомнений тот факт, что его мозг некоторое время оставался без кислорода. Но сколько именно? Конечно, миллиарды нервных клеток были разрушены, особенно в церебральной зоне, они управляют когнитивными функциями.
— А в чем это проявляется?
— Если ваш друг выйдет из комы, скорее всего, у него будут осложнения. Может быть, легкие, а может, и тяжелые.
Я почувствовал, что бледнею, и сменил тему:
— А мы? Я хочу сказать, окружение. Мы можем что-нибудь сделать?
— Вы можете взять на себя уход за ним. Например, делать ему массаж. Или втирать бальзам, чтобы предотвратить высыхание кожи. Это все, чем вы можете ему помочь на данном этапе.
— Надо ли с ним разговаривать? Говорят, что это может сыграть положительную роль.
— Если честно, я об этом ничего не знаю. И никто не знает. Судя по моим тестам, Люк реагирует на некоторые раздражители. Это называется «проявлением остаточного сознания». Вообще, почему бы и нет? Может быть, голос близкого человека пойдет ему на пользу. Говорить с больным полезно также и для того, кто говорит.
— Вы встречались с его женой?
— Ей я сказал то же, что и вам.
— Какой она вам показалась?
— Потрясенной. И еще, как бы это сказать… несколько упертой. Положение трагическое. Надо принять неизбежное — другого выхода нет.
Он толкнул дверь и пошел вниз по лестнице. Некоторое время я шел за ним. Он бросил через плечо:
— Я хотел спросить у вас. Ваш друг от чего-то лечится? Ему делают инъекции?
Уже второй раз мне задавали этот вопрос.
— Вы спрашиваете из-за следов от уколов?
— Вам известно их происхождение?
— Нет, но могу поклясться, что он не употреблял наркотики.
— Отлично.
— Это бы что-нибудь изменило?
— В своем диагнозе я должен учесть все.
Дойдя до нижнего этажа, он повернулся ко мне, на его губах появилась смущенная улыбка. Он снял очки и потер переносицу.
— Ну вот и все. Мне надо идти. Остается только одно: ждать. Решающими будут первые недели. Звоните мне в любое время.
Он попрощался со мной и исчез за распахнувшимися дверями.
Я спустился в вестибюль. Я пытался и не мог представить себе Люка в шкуре наркомана. Но откуда тогда взялись эти следы? Неужели он болел? И разве мог он скрывать это от Лоры? Это я тоже должен был выяснить.
Во дворе отделения скорой помощи, около центра, куда привозили больных заключенных, людей в синей форме собралось не меньше, чем в белых халатах. Мне с трудом удалось протиснуться между двумя полицейскими фургонами и добраться до входа.
В этот момент я почувствовал, что за мной следят, и резко обернулся. Несколько пустых инвалидных кресел были вдвинуты одно в другое, как тележки в супермаркете. В первом сидел Дуду. Он до отказа опустил спинку кресла и расположился в нем как в шезлонге. В правой руке у него была сигарета, и он не сводил с меня глаз. Я слегка кивнул ему и прошел в двери. Было ощущение, что мне в спину целится снайпер.
«Тайна, — подумал я. — У парней Люка наверняка есть какая-то тайна, черт бы ее побрал».
11
— Не шуми, девочки спят.
Лора Субейра посторонилась, чтобы пропустить меня в дом. Я машинально посмотрел на часы: было 20.30. Она добавила, закрывая дверь:
— Они жутко устали, совсем без сил. А завтра в школу.
Я согласно кивнул, хотя не имел ни малейшего представления о том, когда дети должны ложиться спать. Лора взяла у меня плащ и проводила в гостиную.
— Хочешь чаю или кофе? А может, выпить?
— Кофе, спасибо.
Она ушла. Я сел на диван и огляделся. Субейра жили в скромной четырехкомнатной квартире у ворот Венсен, в одном из кирпичных домов, возведенных в Париже по плану массовой застройки. Они ее купили сразу после женитьбы, для чего взяли кучу кредитов. Все здесь было дешевым: хлипкий паркет, мебель из ДСП, грошовые безделушки… Приглушенно работал телевизор.
Об этой квартире Люк мог бы сказать как о своей женитьбе: «Побыстрее уладить это дело и поскорее о нем забыть». В сущности, ему было безразлично, где жить. Живи он один, его жилище было бы похоже на мое: без мебели, без всего личного. Оба мы были безразличны к житейским благам, в особенности к буржуазному комфорту. Но Люк внешне следовал правилам игры. Квартира в Париже, загородный дом…
Вернулась Лора с подносом, на котором стояла стеклянная кофеварка, две фарфоровые чашки, сахарница и вазочка с печеньем. Казалось, она двигалась из последних сил. Ее длинное лицо, из-за серых кудряшек казавшееся еще уже, было напряженным и усталым.
В тысячный разя задал себе все тот же вопрос: почему Люк женился на этой невзрачной глуповатой женщине, подруге детства из его родного села? Она была медсестрой и разговаривала, с трудом подбирая слова. Мне вспомнилась сальность, которую Люк частенько отпускал в ее адрес: «только миссионерская поза, без вариантов». Стало гадко.
Она села на табурет напротив меня. Нас разделял только низенький столик. Я подумал: на что теперь будут жить Лора и девочки? Надо будет выяснить, какое пособие получают жены полицейских, покончивших с собой. Но сейчас был неподходящий момент для обсуждения материальных вопросов. После нескольких банальных фраз о состоянии Люка Лора заявила:
— Я устраиваю для Люка мессу.
— Что? Но ведь Люк не…
— Я не о том. Я подумала…
Она замялась. Медленно потерла ладони.
— Я хотела собрать всех его друзей. Чтобы все объединились. Чтобы это был общий порыв…
— Ты хочешь сказать — призыв к Богу?