Искушение ночи

Когда спустя некоторое время вошел Рейберн, Виктория стояла без шляпы и вешала плащ на колышек в балке крыши. С нее стекала вода, волосы растрепались, глаза блестели, щеки пылали.

– Как бы не разболеться, – произнесла Виктория. – Я вымокла до нитки. А мне скоро уезжать, неделя на исходе.

Байрон снял пальто и шляпу и повесил рядом с ее плащом.

– Вряд ли это случится, вы достаточно выносливы, – произнес он.

Виктория усмехнулась:

– Могли бы притвориться, что раскаиваетесь.

– Притворился бы, если бы не видел, как вы веселитесь.

Виктория действительно сконфузилась.

– Значит, вы слышали?

– Как колокольчик. Это было, мягко говоря, неожиданно. – Рейберн вопросительно посмотрел на нее.

Виктория долго молчала, потом стала медленно стягивать перчатки.

– Вы, видимо, решили, что я сумасшедшая, – сказала она.

– Отнюдь нет. – Он тоже снял перчатки и взял ее за руку. Его рука была холодна, а у нее просто ледяная. Рейберн нахмурился. – Где-то здесь должны быть дрова.

Виктория высвободила руку и огляделась.

– Вон там, – сказала она, кивком указав в угол, где стояла койка пастуха, и добавила: – Мне не хотелось бы лишать кого-то возможности согреться.

Байрон махнул рукой и подошел к койке, из-под которой виднелись дрова.

– Пастухи приходят в свои укрытия за несколько недель до начала отела, чтобы проверить запасы. Им вовсе не обязательно пользоваться этой пристройкой. Так что считайте это платой за аренду.

И он посмотрел на обугленное пятно кострища на полу, которое еще больше потемнело от дождя, проникавшего сквозь отверстие в крыше.

– У двери? – спросила Виктория.

Байрон кивнул, взял охапку валежника и отнес к двери, где расположил ветки по одну сторону порога. Затем вынул спички из кармана, и с третьей попытки огонь разгорелся. Скачущие шипящие языки огня двинулись от растопки к дровам, которые разгорелись ровным пламенем.

Ее взгляд скользнул на дверной проем, закрытый завесой дождя. Байрон расстелил одеяло, расставил посуду и еду, которую привез для пикника.

Виктория вздохнула:

– Вам никогда не хочется улететь, парить в воздухе?..

Он вспомнил усмешку на лице Летиции, когда та, сидя в своей гостиной, оскорбляла его; охваченный безумным порывом, он поскакал на север в Йоркшир, затем отправился в Лондон прожигать жизнь после помолвки Шарлотты с Уиллом Уитфордом, а еще раньше в отчаянии принял решение никогда больше не раскрывать своих чувств перед другими, после того как Уилл был потрясен до ужаса, до отвращения.

Однако Виктория имела в виду не смятение, негодование и отчаяние. Он вспомнил свое детство, дни, проведенные в затененных комнатах, где за толстыми бархатными занавесями был целый мир света, который он мог видеть лишь изредка, когда наставники и няньки стояли к нему спиной. Он вспомнил, как украдкой впивался взглядом в синее небо и изумрудные лужайки, а на следующий день страдал от лихорадки и боли. Как служанки в детской клохтали над ним, удивляясь, что он умудрился обжечься. Как мог бы он объяснить, что лужайки и парк словно взывали к какой-то задыхающейся части его сердца? Как мог бы он сказать им, что поменялся бы местами с придурковатым сыном садовника, лишь бы иметь возможность бегать босиком, с непокрытой головой по траве, чтобы солнце целовало его лицо...

Он устремил взгляд на дождь, на окутанное тучами небо чуть светлее сумеречного. Это его мир – часы, когда солнце закрыто бурей, мгновения зимних рассветов и закатов, когда свет слаб и немощен. Ни к чему жаждать солнца, как тот глупый мальчик. Но какая-то его часть все еще жаждала.

Видя, что Рейберн мучительно размышляет, Виктория не сводила с него глаз. Лицо у нее было напряженное, она как будто ждала, что он отмахнется от нее, но под напряжением проскальзывали сочувствие и понимание.

– Кажется, я догадываюсь, о чем вы говорите, – произнес наконец Рейберн.

Дождь пошел на убыль и теперь моросил. Сквозь дверной проем Виктория видела местность ниже холма, где несколько мокрых овец сгрудились на поле, а дым из труб закручивался изящными струйками и снова прижимался к земле. Прохладный воздух был так влажен, что его почти можно было пить, и Виктория подумала, что на вкус он сладкий и коричневого цвета, как та земля, которой он пахнет.

– Что вы будете делать, Виктория?

Виктория очнулась, внезапно разбуженная звуком голоса Рейберна. Она хотела притвориться, будто не поняла, о чем речь, но подумала, что это бессмысленно.

– Когда вернусь домой? Буду принимать каждый день таким, каков он есть. Что еще мне остается? Вы упрекали меня в том, что я лгу сама себе. Но как я могу строить планы, если сама не знаю, чего хочу?

– Разумно.

Виктория обернулась, чтобы взглянуть на него, подхлестываемая тем же ощущением преграды, расстояния между ними, которое преследовало ее с самого приезда в Рейберн-Корт.

– А вы... чего хотите вы?

Байрон невесело улыбнулся из сумрака у дверей, куда он отошел, когда дождь стал стихать. Его волосы высохли и превратились в беспорядочные пряди, придавая его грубой внешности нечто роковое.– Я герцог Рейберн. Чего я могу желать? Виктория усмехнулась:

– Достроить Дауджер-Хаус. Сделать Рейберн-Корт пригодным для жилья, а земли – приносящими доход. Жениться – пусть не на Легации. Иметь наследника, вы ведь детскую не просто так построили. Вы хотите счастья, как и все люди.

Лицо его помрачнело.

– А вы не считаете меня счастливым?

Слова эти прозвучали спокойно, но в них содержалось угрожающее напряжение, которое два дня назад заставило бы Викторию переменить тему. Но теперь – нет. Она не отвела глаз, когда он на нее посмотрел.

– Нет. Я не считаю вас счастливым. Вы страдающий, одинокий человек, и чем больше пытаетесь скрыть это, тем больше предаете себя самого. Вы признаете, что стали строить Дауджер-Хаус для себя, а не для Летиции. Это как воплощение вашей мечты. Но никто не поверит, что вы имеете к этому какое-либо отношение, поскольку вы очень умело скрываете свои чувства от окружающих. Вы упрекаете меня в том, что я ограбила саму себя, но в этом смысле мне не сравниться с вами.

Она в волнении поднялась.

– Вы слышали мою историю. Но свою храните глубоко в сердце. Вот уже три дня вы задаете мне вопросы. Я отвечаю на них. И ничего! – Она покачала головой. – А на мой единственный вопрос вы так и не ответили. Не пожелали. Чего вы боитесь? Что сделал вам мир? Почему вы замкнулись в себе?

Рейберн порывисто встал, нависнув над ней. На лице его отразилась такая буря чувств, что Виктория невольно сжалась, но тут же выпрямилась и вздернула подбородок.

– На этот раз вы меня не запугаете и не заставите молчать.

Она встретила его яростный взгляд не дрогнув, его ореховые глаза впивались, горя, в ее глаза. На скулах заиграли желваки.

Рейберн повернулся к ней спиной и направился к лошадям.

– Дождь кончился, небо прояснилось. Пора ехать.

Виктория поняла, что потерпела поражение. Никакой власти она над герцогом не имеет. У нее есть только сделка, лист бумаги. Рейберн выведал ее тайны, вошел к ней в доверие, а когда она попросила дать ей хоть малую толику того, что дала ему, ничего не получила. Для него их неделя всего лишь развлечение.

Дура! Как она могла поверить ему? Надо было повернуться спиной к герцогу, когда он предложил ей эту смехотворную сделку. Покинуть Рейберн-Корт не оглядываясь.

«А почему не теперь?» – вдруг подумала Виктория. Почему она не может уехать, когда ей заблагорассудится? Она не станет жить так, как раньше. Зачем же ей оставаться здесь? Она едва не рассмеялась от охватившего ее чувства свободы. Пусть брат сам разбирается с герцогом. Она уедет на следующей почтовой карете. От этой мысли ей стало тошно. Закружилась голова. Сердце болезненно сжалось.

«Еще один шанс, – сказала она себе. – Я должна дать ему еще один шанс».

– Я задам вам последний вопрос. – Голос у Виктории предательски дрогнул. – Байрон Стратфорд, почему вы прячетесь от солнца?