Страница 2 из 27
В 1972 году по распределению по окончании института я мог выбрать работу в Зестафони, но меня предупредили, что занять первую инженерную должность — плавильного мастера — я смогу только после того, как дам главному инженеру взятку в 3000 рублей, то есть, в размере годовой зарплаты. Правда, меня успокаивали, что я быстро эти деньги верну взятками с подчиненных мне рабочих. Меня это не успокоило, и я послал южный Зестафони на хрен и уехал в северный Казахстан.
Сейчас у меня знакомая продавщица на базаре — грузинка лет 45-ти — мы с ней немного болтаем, когда я у нее что-то покупаю. Она подтвердила: брать взятки — национальный грузинский обычай. Она окончила акушерское училище под Москвой, и ее диплом в Грузии ценился ого-го как — раз училась в России, значит, поступила без взятки и диплом получила без взятки — настоящий специалист! Тем не менее, и она в Грузии не могла устроиться на работу даже акушеркой, пока не дала взятку в 700 рублей.
Ну, и на хрена абхазам и осетинам нужны грузинские коррупционеры? У них что — своих не хватает? Так свои хоть по-родственному берут, совестятся, а чего хорошего от грузин ждать?
Повторяю, только в новейшей истории у грузин было 20 лет, чтобы вызвать к Грузии уважение этих народов, но Тбилиси вызвал у них только ненависть.
Вот и вопрос — какие у Саакашвили основания считать Абхазию и Южную Осетию частью Грузии? Лаской привлечь — не хватило ума, силой — не хватило духа. Чего рыпаться?
Положим, Грузия захватила бы Южную Осетию, а дальше что? Уничтожила бы всех осетин? А потом абхазцев? Может, и так…
Ю.И. МУХИН
ХУЛИТЕЛЬ И ПОКЛОННИКИ
Премьер-президент Путин дал задание министру образования и науки Фурсенко увеличить часы на изучение в школах и ВУЗах творчества Солженицына.
Фурсенко это задание, скорее всего, выполнит: он всегда готов выполнить любое задание власти, к каким бы последствиям для системы образования это ни привело.
Задание, скорее всего, спорное и с содержательной, и с этической точки зрения.
Во-первых, потому что, вообще-то говоря, не дело ни премьера, ни президента решать, что и как нужно преподавать в школе или институте. Тем более в рамках такого своеобразного предмета, как литература.
Для этого есть иные инстанции — и, в конечном счете, не дело министра образования утверждать список достойных изучения в школе писателей и произведений — это должны делать специалисты, авторы программ, высококвалифицированные педагоги. А то — недолго дойти и до новых публичных разносов иным художникам на выставках — за то, что «не то пишут».
Вообще, не дело власти решать, что в обязательном порядке нужно читать гражданам, а что — не нужно. Иначе — чем это, собственно, будет отличаться от той самой помянутой премьер-президентом «тирании», от которой, по его словам, Солженицын сделал «всем нам прививку»?
Уж одно из двух — либо то была не тирания, либо не следуйте ее примеру и не навязывайте людям своих любимых авторов — у них, может быть, есть другие…
Во-вторых, потому что, если вы таким образом хотите распространить «прививку» среди будущих граждан страны, это не лучший путь.
В советских школах учили стихи Маяковского, читали книги Николая Островского и Александра Фадеева — но это не создало новых Корчагиных и новых молодогвардейцев, которые в августе 91 года с самодельными гранатами или захваченными у перетрусившей милиции автоматами пошли бы преграждать путь ельцинскому мятежу со словами «Партия или смерть!».
Чем больше в школах будут изучать Солженицына с его, скажем, более чем своеобразным языком — тем скорее его работы из «антитоталитарного откровения» превратятся в скучное обязательное угнетающее чтиво. Обязательность не обеспечивает популярности.
Пушкина, Лермонтова и Толстого любят и ценят не потому, что они обязательны к обучению в школе, а наоборот, в школах их стали изучать потому, что они оказались популярны и почитаемы вне школы.
Поэтому, строго говоря, в школах надо изучать ту литературу, которой зачитываются и вне школы — но тогда, когда зачитываются не в рамках «моды десятилетия», а много дольше.
В этом плане куда более обоснованно было бы решение изучать в школе творчество Стругацких.
А изучать по решению правящей партии (хорошо, поручение не оформили постановлением Высшего Совета «Единой России») — уже изучали трилогию Леонида Ильича. От чего Советская власть сильнее не стала.
Вот давайте посмотрим, сколько людей будут помнить и читать Солженицына через двадцать лет, — тогда и можно говорить о том, учить его в школе или не учить.
А то ведь может статься, что учеников помучают лет десять, а потом будут со стыдом прятать глаза, выкидывая его книги из школьных библиотек. Либо потому, что другая партия издаст другое Постановление, либо потому, что окажется — мода прошла, время истекло и уже и не читается.
В третьих, наконец, оценка Солженицына как Великого Писателя далеко не бесспорна. Все, кто его славословят, говорят о его политическом значении, как они его понимают, но не о литературном даровании.
Но Толстой стал велик не потому, что был против царизма, и не потому, что один вступил в неравную борьбу с церковью, а потому что поднял такие проблемы человеческой жизни (и так поднял), что после этого морально был сильнее и царя, и русских церковников. Как и многие другие великие русские писатели.
Сделал ли Солженицын нечто подобное? Позвольте в этом усомниться.
Да, Солженицын написал более тридцати томов. Больше, чем Маяковский. Но меньше, чем Троцкий. А все сочинения Пушкина при желании вместили в один юбилейный том. Так что, теперь Троцкого считать самым великим русским писателем? Хотя для любопытства проведите эксперимент: предложите любому, не знающему, кто что написал, прочитать несколько абзацев Солженицына и несколько абзацев Троцкого. И попросите сказать, кто понравился больше: может статься, результат вас удивит.
Солженицына в основном славят за то, что он был антисоветчиком — и многие рассыпающиеся ему в комплиментах так прямо и говорят. Его славят за то, что он, как принято выражаться, «бросил вызов системе». Ему в заслугу даже ставят то, что он чуть ли не один разрушил СССР и Советский строй.
Последнее, правда, весьма сомнительно: строй пал не потому, что кто-то что-то прочитал о Гулаге и «сталинских репрессиях». Подобная литература, что в ведомстве Геббельса, что в странах НАТО, выходила тоннами. А потому что, с одной стороны, прогнило высшее чиновничество, а с другой стороны, даже те, кто не прогнил, оказались настолько безвольными, что не смогли оказать сопротивления, когда, в общем-то, не слишком влиятельные группы и движения провозгласили, что они их свергают.
То есть те, кто ставит ему в заслугу его антисоветизм, правы в своих оценках, если сами являются антисоветчиками и с точки зрения признания антисоветизма благом.
Но, во-первых, это опять-таки исключительно политическая оценка. То есть оценка с точки зрения определенных политических и экономических интересов.
Во-вторых, даже сейчас вовсе не все общество — и даже не большинство его — считают антисоветизм благом. И для этой части общества похвала антисоветизма вовсе не равнозначна достоинствам писательского таланта.
Два года назад Левада-центр обратился к гражданам России с вопросами об отношении к распаду СССР и гипотетической возможности восстановления социалистической системы. Оказалось, что о распаде Советского Союза сожалеют 62 %, несожалеют 28 %, затрудняются ответить 10 %. 31 % полагают, что распад был неизбежен, 59 % — что его можно было избежать. Восстановить Советский Союз и социалистическую систему хотели бы 60 % опрошенных.
После этого результата даже Левада-центр остерегается задавать подобные однозначные вопросы. Но вот осенью прошлого года он рискнул спросить о чем-то похожем — хотя и в несколько предвзятой формулировке: «Какая экономическая система кажется вам более правильной: та, которая основана на государственном планировании и распределении, или та, в основе которой лежат частная собственность и рыночные отношения?» — Ну, не должны ведь так уж откровенно выдать свои симпатии к явно непрезентабельному — «распределительной системе»… Только граждане оказались не стыдливыми и выдали ответ: 54 % за плановую систему (читай — «советский тоталитаризм» в лексике Солженицына и его поклонников), 29 % — за рынок и частную собственность (читай, «демократию»).