Повелитель Ижоры

– Вот блин. Натуральное зомби, – бормотал он, выискивая под сиденьем обкусанный обломок «Аленушки». Никак нельзя было оставлять ее на грязном полу.

Автобус уже пылил по транзитному проспекту к новостройкам. «Скоро кольцо», – подумал Фил.

– Ага, здесь прогнозы. Рейтинги. Счет я подписал. Спасибо, Фил, – сказал Мирский и положил руки на стопку документов. На его пальце сверкало тонкое золотое кольцо нездешней работы, с маленькой бриллиантовой пирамидкой. Подпись, поставленная этой рукой, стоит дорого, решил курьер.

Николай Павлович был при галстуке. Мятый льняной пиджак растопырился на плечиках на вешалке в углу. Хозяин кабинета нервно постучал по столу пальцами, словно набрал password на невидимой клавиатуре (кольцо отозвалось волшебным блеском). Гость решил, что это сигнал на выход. Но Мирский направил палец прямо на него:

– Филипп, ты мне нужен.

Фил вздрогнул. «Вот еще новости, – пронеслось в его голове. – Я бы домой поехал».

Тут он вспомнил, что дома и заняться-то нечем.

– А что случилось? – спросил он, стараясь быть корректным.

– Так… один вопрос.

О причудах Николая Павловича знали многие. На шее он носил мальтийский крестик из чистого золота – злые языки уверяли, что это масонский знак; мало того: он гордился своей княжеской фамилией – Святополк-Мирский – и уверял, что она природная, а вовсе не благоприобретенная (мать говорила, лет десять назад можно было хоть Рюриковичем стать). Он был директором консалтинговой фирмы имени самих себя (и Святополка, и Мирского), занимался медиаисследованиями и всякой другой виртуальной чертовщиной, за которую, похоже, получал немало денег.

Поначалу любопытный Фил терялся в догадках, для чего у Мирского в штате столько сотрудников – ими был набит целый этаж, причем все они без работы не сидели: по коридорам не слонялись и даже в курилках обсуждали малопонятные проблемы поставок и рекламаций.

Но вскоре ему удалось кое-что разнюхать.

Оказывается, помимо телерекламы контора господина Мирского по-тихому, полулегально, торговала программным обеспечением для спикеров и стационарных излучателей, а именно – графическими моделями и движками для визионерских игр, причем самыми новыми, нелицензированными, а то и вовсе запрещенными. Фил был бы счастлив утащить отсюда хоть один комплект, но об этом и думать было нечего.

Надо сказать, Филипп был увлеченным визионером.

Многие считают, что это возрастное. Но почему же тогда столько людей жить не могут без «Strangers» и прочего? – сомневался Фил. – И почему, с другой стороны, многим их ровесникам это на хрен не нужно? Как играли в свой «World of Warcraft», так и играют. Что, возраст на всех действует по-разному? Или возраст тут вообще ни при чем?

Самое занятное, что как-то раз, с месяц назад, Мирский спросил его – не увлекается ли он играми в пространстве, вроде «Distant Gaze»? А может, и теми, другими – ты ведь знаешь, о чем я? Фил не стал отнекиваться, хотя и покраснел. Сказал, что ничего дурного в этом не видит. Никто никого не заставляет, спикеры продаются свободно, а что касается привыкания… к трехмерке тоже быстро привыкли, теперь от старых экранов морды воротят, плюются… А насчет ухода в иную реальность – так и тут бояться нечего. Хотя бы потому, что абсолютному большинству и обычного мира за глаза хватает.

Выпалил всё это на одном дыхании и умолк.

Мирскому тогда понравился ответ. Он заявил, что Фил мыслит реально, и довольно фамильярно взъерошил ему рыжие волосы, уже отросшие со школы. Курьер не знал что и подумать: впрочем, было доподлинно известно, что Мирский женат и что дети у него уже почти взрослые.

– А вопрос такой, – продолжил Николай Павлович, сцепив пальцы в замок. – Ты помочь мне можешь. А я могу сделать так, чтобы у тебя все в жизни получилось. Собственно, это даже не вопрос.

– Не вопрос, – как эхо, повторил курьер, и Мирский невесело усмехнулся, как будто вспомнил что-то давнишнее, а потом потер лоб тыльной стороной ладони.

«Смотри-ка, вспотел даже», – удивился Фил.

– Я неудачно выразился, – хмуро произнес Николай Павлович. – Давай-ка я заново начну. Понимаешь, мне тут понтоваться перед тобой незачем («Тоже словечко: понтоваться», – отметил Фил для себя). А раз понтоваться незачем, то остается только признать: в жизни есть вещи, которых я понять не могу. Например… – Гость раскрыл было рот, но Мирский жестом попросил его помолчать. – Например – за что тебя ненавидит собственная дочка. И почему она сбегает из дома.

Сказать по правде, Мирский опять выразился неудачно. Фил хлопал рыжими ресницами и глядел недоверчиво; вот он отвел взгляд и еле заметно пожал плечами, будто хотел сказать: да какого черта ты, медиамагнат хренов, тут на жизнь жалуешься. «Я разучился их понимать, – вздохнул Мирский. – Зря я этот разговор начал». Последняя мысль явно материализовалась и зависла в воздухе, потому что собеседник поднял на него глаза:

– Вы не огорчайтесь, Николай Павлович. Всё еще изменится.

– Это почему же?

– Ненависть – самое тупое чувство. Но это ненадолго.

Мирский помолчал. Кивнул. Парень был подкован не по годам.

– Короче, смотри. – Он вынул из ящика лист бумаги и протянул Филу. Это была распечатка голосового письма со спикера: иногда в интервалы между словами вклинивались непонятные символы. Проставлена и дата: два дня назад.

«Папа, здравствуй – я не приду. После всего, что случилось – я не знаю, когда вернусь. Если хочешь знать, с кем я, то ни с кем – это правда. Вообще ни с кем. За это не беспокойся. Но не рассчитывай на меня – в ближайшее время. Мне очень жаль, но я не вписываюсь в твою картину мира. Не ищи меня и пожалуйста – в школу не сообщай».

– И всё. За два дня больше ничего. Неужели ты тоже так с матерью общаешься?

«Не совсем, – подумал Фил. – А откуда он знает, что мы без отца живем?»

Но вслух ничего не сказал. Да Николай Палыч и не слушал. Он покачал головой сокрушенно:

– «Не вписываюсь в твою картину мира». Каково? Девчонке только исполнилось шестнадцать… Нет, я слышал про такое, но не ожидал. Как бы тебе сказать? Она слишком привязана к Нику…

Фил навострил уши.

– Ну да, у нее есть брат. Помладше Ленки, они погодки. Их мать осталась за границей несколько лет назад. С тех пор мы в разводе.

Мирский усмехнулся через силу. Улыбка вышла невеселой.

– В общем, дело не в этом. Ник в последнее время сильно изменился. Стал одеваться, знаешь, в черное, челку себе сделал. – Мирский растопырил пятерню, показал. – В мое время таких называли emo-kids, ну, в смысле emotional. А теперь даже и не знаю как…

– Я понимаю, – сказал курьер.

– Вот и хорошо, что понимаешь. И это бы все ладно, но ведь он не дружит ни с кем. Развесил у себя в комнате плакаты какие-то суицидальные… Пишет рассказы, выкладывает в своем дневнике – один другого страшнее. Я из него хрень эту как только ни выбивал, все бесполезно. А Ленка, дурочка, его обожает – а значит, меня должна ненавидеть. Пока что всё как в мыльной опере, верно?

Он поднялся из-за стола и прошелся по кабинету. У него были густые светлые волосы, выгоревшие на солнце, как у бойскаута, и прозрачные глаза, серо-зеленые, холодно блестящие из-под длинных ресниц, – даже когда он улыбался, глаза оставались серьезными. Слишком серьезными для владельца крупного бизнеса лет сорока от роду. Наш курьер наблюдал таких бизнесменов во множестве: это был особый сорт людей, продукт параллельной эволюции. На окраинах (а Фил с матерью жили на окраине) кипел совсем другой естественный отбор.

– Понимаешь, Филипп, – снова начал Мирский. – Наш Ник – неплохой мальчик, только думает о себе слишком много… И вот вдруг – несчастный случай, стресс, нервный срыв, – рассказчик несколько театрально взмахнул рукой. – Да, нервный срыв. Перенапряжение.

– Наркотики? – предположил курьер.

– Не-ет, – злобно сощурился Николай Павлович. – На этот раз вряд ли. Он как-то однажды попробовал. Полшколы поставил на уши. Да и куда ему… соплей перешибешь… тут другое.