Дело по обвинению

По улице шли трое. Весь день передавалось из уст в уста: «Снова началось! Снова началось!» И вот теперь они шли по улице – трое высоких подростков. Быстро и спокойно они прошли свободную Третью авеню и Лексингтон-авеню, насторожились, выйдя на Парк-авеню, свернули под железнодорожную арку и ворвались на эту улицу, как взрыв ручной гранаты. Армейские башмаки выбивали по асфальту беспорядочную дробь, в которой таился свой ритм, кулаки были сжаты. Все трое уже не могли сдержать возбуждения, свирепой, долго накапливавшейся ярости. Самый высокий вытащил нож, в сумраке блеснуло лезвие, и вот уже в безмолвной пантомиме блестят три нежа, девушка крикнула по-испански «Mira! Cuidado!».[1] Один из подростков рявкнул: «А ну, заткнись, чумазая шлюха!» Мальчик, сидевший на ступеньках крыльца, поднял голову, услышав английскую речь без акцента, и внезапно встал.

– Это один из них, – сказал голос, а другой крикнул:

– Бей его!

Мальчик повернул к ним ничего не выражавшее лицо. Сверкнув, лезвие вонзилось и снизу вверх располосовало мышцы живота. Тут же опустились остальные ножи, рубя и кромсая до тех пор, пока мальчик не упал, как окруженный убийцами Цезарь. Кровь брызнула по тротуару, как первые капли дождя. С противоположной стороны улицы к незваным пришельцам бросились четыре других подростка.

– Беги! – крикнул чей-то голос. Все трое бросились бежать, нырнули под арку, выскочили на Парк-авеню, помчались изо всех сил, и тут хлынул дождь.

Дождь безжалостно барабанил по распростертому телу у крыльца, растворяя густую красную кровь, струившуюся из вспоротого живота, смывая ее в канаву.

Мальчик умер прежде, чем патрульная полицейская машина забрала его убийц всего в четырех кварталах от места, где он лежал.

Лейтенант сыскной полиции Ричард Ганнисон был высоким тощим человеком с прямыми светлыми волосами и аспидно-серыми глазами. В юности он весь был покрыт прыщами, и кожа на его лице была вся словно изрыта. Из-за этого он не мог теперь бриться без того, чтобы не порезаться. Многочисленные шрамы на щеках и подбородке придавали ему сходство с тощим немецким студентом-дуэлянтом.

Лейтенант был начальником участка № 27, включавшего ту часть Гарлема, через которую проходила эта длинная улица. Его юрисдикция, собственно говоря, кончалась на Пятой авеню, а точнее, на белой осевой линии, разделяющей пополам Пятую авеню в испанском Гарлеме. Под началом лейтенанта находилось восемнадцать человек. Он любил называть Гарлем «клоакой преступности» – эту фразу он где-то подхватил и с тех пор употреблял с какой-то неодолимой силой неуместности. Особой эрудицией лейтенант не отличался. Как-то раз он попробовал взяться за «Преступление и наказание», намереваясь почерпнуть из этой книги общие принципы для своей работы, но после недели старательного и мучительного чтения бросил ее, совершенно убежденный, что никто на свете не способен сообщить ему ничего нового о преступлениях и наказаниях. Лучшего учителя, чем Гарлем, сыскать было невозможно, а он проработал в Гарлеме двадцать четыре года. Он знал все, что можно было знать об этой «клоаке преступности», знал ее как свои пять пальцев: и на вид, и на запах, и на ощупь.

Трое подростков, которые стояли теперь перед ним в приемной участка, ничем не отличались – ни в худшем, ни в лучшем смысле – от многих сотен преступников, прошедших через его руки за двадцать четыре года службы. По глубокому убеждению лейтенанта Ганнисона, молодость не давала права на снисхождение. Бандит – это, в конце концов, бандит. Молодой бандит отличается от старого только отсутствием опыта. Он стоял перед тремя подростками, упершись в бока мощными руками, и чувствовал только раздражение от того, что его вытащили сюда из дома, оторвав от послеобеденной газеты. Полицейский, арестовавший эту тройку, сообщил об убийстве дежурному по участку Майклу Ларсену, а тот немедленно позвонил Ганнисону домой и только потом – в прокуратуру.

Помощник прокурора, молодой блондин, который, казалось, только-только окончил юридический факультет Нью-Йоркского университета, к приходу Ганнисона находился уже в участке. Поскольку дело шло об убийстве, он предусмотрительно захватил с собой стенографиста из криминалистического отдела прокуратуры. Стенографист, лысеющий человек лет за сорок, сидел на стуле с прямой спинкой и со скукой смотрел на струи дождя за зарешеченными окнами участка. Ганнисон шепотом посовещался с Ларсеном и подошел к арестованным.

– Ну что ж, – сказал он, глядя на листок бумаги в руке, – кто из вас Дэнни Ди Паче?

Арестованные нерешительно молчали. За их спиной дождь монотонно струился по стеклам. Уже наступила ночь, на окна ложились цветные пятна неонового света. В комнате царила странная тишина, нарушаемая шумом дождя по асфальту снаружи.

– Вы что, не слышите? – спросил Ганнисон.

Арестованные молчали. Самый высокий, широкоплечий юноша с темно-карими глазами, стоявший между своими товарищами, из-за своего роста казался естественной вершиной этого треугольника. Лейтенант шагнул к нему:

– Ты Дэнни Ди Паче?

– Нет.

– Кто же ты в таком случае?

– Меня зовут Артур Рирдон.

– Сколько тебе лет, Артур?

– Семнадцать.

Кивнув, лейтенант повернулся к рыжему подростку, который стоял слева от Рирдона:

– Ну а ты?

– Меня зовут Ди Паче.

– Почему же ты не ответил, когда я тебя спрашивал?

– Мне только пятнадцать, – сказал Ди Паче. – Шестнадцать мне будет в сентябре. Вы не имеете права задерживать меня. Вы даже не имеете права меня допрашивать. Я несовершеннолетний нарушитель. Я знаю свои права.

Ганнисон хмуро кивнул в сторону помощника прокурора.

– У нас тут есть юрист, – сказал он. – И еще я могу сообщить тебе новость, сынок, которую стоит внимательно выслушать. В штате Нью-Йорк преступник считается несовершеннолетним до шестнадцати лет.

– Я же это и сказал.

– Заткнись и слушай меня, – рявкнул Ганнисон. – Уголовный кодекс штата Нью-Йорк определяет малолетнего преступника как ребенка, который нарушает какой-либо закон или муниципальное постановление, либо совершает действие, каковое, будучи совершено взрослым, составляло бы серьезное преступление. Исключение составляют те случаи – слушай хорошенько, сынок! – когда пятнадцатилетний подросток совершает действие, каковое, будучи совершенно взрослым, квалифицировалось бы как преступление, караемое смертной казнью или пожизненным тюремным заключением. Ну, а убийство, к твоему сведению...

– Простите, лейтенант, – решительно вмещался помощник прокурора.

– Ну? – сказал Ганнисон, поворачиваясь к молодому человеку, не снимая рук с бедер.

– Мне неприятно вмешиваться в допрос, но я обязан указать, что арестованному еще не предъявлено никакого обвинения.

Ганнисон несколько секунд молчал, взвешивая годы, проведенные им на полицейской службе, неопытность стоявшего перед ним юнца, а также служебное положение. В конце концов он сказал сдержанно:

– Речь идет об убийстве.

– Это правда. И мальчика доставили сюда для допроса в связи с этим убийством. Он еще не был зарегистрирован ни как обвиняемый, ни как свидетель. Кроме того, вы процитировали статью Уголовного кодекса не полностью.

– Неужели? – сказал Ганнисон, надеясь, что его голос прозвучал не слишком иронично.

– Вот именно. Вы забыли при этом упомянуть о том, что судья может передать дело в суд для несовершеннолетних.

– Тем не менее, – сдержанно возразил Ганнисон, – убийство – это преступление, которое карается смертной казнью или пожизненным заключением, и я не собираюсь позволять всяким пятнадцатилетним соплякам учить меня, как надо понимать Уголовный кодекс.

При этом он свирепо взглянул на помощника прокурора, словно говоря, что не позволит этого и всяким двадцатипятилетним соплякам.

Помощник прокурора сохранял полную невозмутимость.

– Могу я поговорить с вами минутку наедине, лейтенант? – спросил он.

1

Внимание! Осторожно! (исп.)