Дело по обвинению

Он приступил к подготовке обвинения в понедельник. До суда оставалось три недели, но он никак не мог выкинуть из головы слова судьи.

Педантичный и добросовестный, Хэнк готовил свои дела с точностью математика. Он считал, что было бы ошибкой полагать, будто присяжные способны оценить юридические тонкости. Он исходил из того, что присяжные ничего не знают ни о законе, ни о рассматриваемом деле и стремился представить факты так, чтобы, будучи раз понятыми, они могли бы привести только к одному неизбежному выводу. Его успех зависел в основном от этой подготовительной работы у себя в кабинете. Не так-то просто оглушить присяжных фактами и в то же время вселить в них убеждение, что все выводы они сделали сами. В известном смысле он требовал от них полного слияния со своей мыслью. Присяжные как бы переносились на место обвинителя и воспринимали факты в том же свете, что и он. Но инстинкт актера подсказывал ему, что присяжным был нужен еще и спектакль – особенно, когда речь шла об убийстве. А поэтому необходимо было точно решить, каких именно свидетелей вызвать первыми и как подать их показания, чтобы постепенно, логично и, казалось бы, без усилий подготовить ошеломляющую кульминацию. Кроме того, надо было учитывать и линию защиты, чтобы никакой ее ход не застал его врасплох. Фактически ему надо было готовить два дела – свое и защиты.

В этот понедельник, за три недели до начала процесса, на его письменном столе царил невообразимый хаос. Металлическое пресс-папье придавливало исписанные листки. В больших линованных блокнотах были нацарапаны бесчисленные заметки. На одном углу стола громоздились папки со свидетельскими показаниями. Около телефона примостилась папка с выводами психиатрической экспертизы. А памятная книжка пестрела пометками о делах, которые еще предстояло совершить.

Позвонить в криминалистическую лабораторию! Какого черта они задерживают результаты осмотра ножей?

Повидаться с Джонни Ди Паче.

Доминик – вожак «альбатросов».

26 августа – день рождения Дженни.

Однако во всем этом беспорядке был известный одному только Хэнку порядок. Его раздражало отсутствие лабораторного заключения об орудиях убийства. Представляя себе хронологическую последовательность процесса, он считал, что одним из самых драматических моментов все нарастающего напряжения должно быть предъявление суду орудий убийства. Он собирался начать с показаний свидетелей, которые должны будут воссоздать перед присяжными все события этого июльского вечера. Он почти слышал собственные слова: «Они положили в карманы вот эти ножи, и это не перочинные ножи. И предназначались они не для игры в ножички. Это оружие!» Потом он нажмет кнопку на одном из ножей и из него выскочит лезвие. Он знал, что это произведет эффект. Вещественные доказательства всегда производят впечатление, а ножи – особенно. Любой нож всегда вызывает любопытство и страх. А тут еще элемент внезапности – длинное лезвие, с жуткой внезапностью возникающее из рукоятки. Кроме того, он знал, что большинство людей предпочтет увидеть перед собой дуло пистолета, чем остро отточенную сталь. Это впечатление он подкрепит показаниями самих убийц, которых допросит последними. Разумеется, он знал, что обвиняемых нельзя заставить давать показания, которые могут быть использованы против них. Если ребята откажутся отвечать, судья Сэмэлсон тут же укажет присяжным, что это отнюдь нельзя рассматривать как признание вины. Однако Хэнк знал, что защита разрешит Апосто давать показания хотя бы для того, чтобы присяжные убедились в его слабоумии. Но неблагоприятное впечатление, которое всегда производит отказ от дачи показаний, станет вдвое сильнее, если Апосто будет давать свидетельские показания, а остальные двое откажутся. Поэтому он был уверен, что защитники не воспротивятся их допросу, и тогда он заставит их самих рассказать о том, что произошло в тот вечер. Но сначала предъявит суду ножи.

Так где же, черт побери, заключение лаборатории?

Раздраженный всем этим, он набрал номер телефона полицейской лаборатории и его немедленно соединили со служащим по фамилии Харди.

– С вами говорит Белл из следственного бюро. Я назначен обвинителем по делу Рафаэля Морреза, которое будет рассматриваться в суде через три недели. Я ожидаю экспертизу орудий убийства, но до сих пор мне ее не выслали.

– Позвольте, Моррез... Ах да, это пуэрториканский мальчишка. Да, да, все в порядке, эти ножи находятся у нас, – ответил Харди.

– О том, что они у вас, мне известно. Но как насчет анализа?

– А вот с этим дело будет потруднее!

– Почему?

– Понимаете, Дэннис сейчас в отпуске.

– А кто такой Дэннис?

– Дэннис Беннел, начальник нашей лаборатории.

– Ну так что ж из этого?

– А то, что он не оставил нам никаких инструкций относительно этих ножей.

– Но ведь кто-то его замещает? Что же, вся ваша лавчонка рассыпается на куски, когда начальник уходит в отпуск?

– Да нет, почему же, вовсе нет. Но разговаривать со мной в таком тоне, мистер Белл, не следует. Мы все выполняем свои обязанности.

– Вот именно. Ваша работа заключается в том, чтобы вовремя сделать анализ и прислать его мне. Так когда я могу его получить?

– Я всего лишь простой лаборант, мистер Белл. Так что, предъявляя мне свои претензии, вы только напрасно теряете время.

– Кому же в таком случае я могу предъявить их?

– Я передаю трубку лейтенанту Канотти. Может быть он сумеет вам помочь.

Харди прикрыл трубку рукой. Хэнк в нетерпении стучал разрезальным ножом по столу. Наконец в трубке раздался грубоватый голос:

– Канотти слушает.

– Говорит Белл, помощник районного прокурора. Я просил прислать мне анализ орудий убийства по делу Рафаэля Морреза. Этого анализа до сих пор у меня еще нет. Ваш служащий только что сказал мне, что мистер Беннел...

– Лейтенант Беннел. Да?

– ...находится в отпуске. Так как же мне теперь получить анализ?

– Просто попросить, чтобы его вам прислали.

– Но я именно и прошу об этом.

– О'кей. А к чему такая горячка?

– Ровно через три недели я буду обвинять по этому делу, вот потому и такая горячка.

– При первой же возможности я посажу кого-нибудь работать над этими ножами, мистер Белл.

– Благодарю вас. Так когда же я получу анализ?

– Как только он будет готов.

– И когда это будет?

– В настоящий момент у нас большая нехватка людей, так как половина работников находится в отпуске, мистер Белл, а в этом городе, как вам известно, убийства происходят ежедневно. Вы, я уверен, считаете, что ваше дело важнее всякого другого. Однако мы думаем иначе, и весь полицейский департамент думает иначе. Мы не можем удовлетворить всех сразу. Мы работаем как можем и стремимся быть на высоте. Но ведь вас, наверное, не интересуют наши внутренние проблемы?

– Как, впрочем, и ваша ирония, лейтенант. Так могу я рассчитывать на получение анализа к началу будущей недели?

– Конечно, если он будет готов.

– Послушайте, лейтенант Канотти, мне бы очень не хотелось идти к прокурору с таким обещанием вместо анализа.

– Мне бы тоже не хотелось этого, мистер Белл. Особенно потому, что сейчас мы как раз заняты работой над проектом, который нам подкинула комиссия городского муниципалитета. Вы понимаете, о чем я говорю, мистер Белл?

– Понимаю. Но если в понедельник утром у меня не будет этого анализа, то вы обо мне еще услышите.

– Спасибо за приятный разговор, – сказал Канотти и повесил трубку.

Как он сумеет докопаться до истины, если его будут изводить проволочками? Как может он показать начало, середину и конец убийства без...

«Истинного правосудия не будет до тех пор, пока человечество не сможет определить, где именно начинается убийство». Так сказал судья. Странные слова для человека, вершащего правосудие.

Нет, он не может заниматься сложными проблемами всего человечества. Что бы там ни говорил судья, а его долг ясен. Он будет обвинять согласно предъявленному им обвинению. В предумышленном убийстве. Вот и все. Что же, он должен предъявить обвинение всему Нью-Йорку? Да ведь и на этом не кончится. Что дальше? Государственный аппарат? Вся нация? Весь мир? Так можно расширить ответственность до самых давних времен и прийти к противоречивому выводу, что виновны все и никто в частности. Тогда по улицам станут свободно рыскать убийцы, и на смену цивилизации придет полный хаос.