Этика свободы

«Что будет ограничивать его власть? Что произойдет в случае, если оно пожелает еще больше власти? Так как оно имеет монополию, все споры о его функциях разрешаются лишь им самим. Поскольку полномасштабные процедуры правосудия дорогостоящи, вполне резонно предположить, что в отсутствие конкуренции процедуры станут менее тщательными, и, повторимся, только оно само будет оценивать легитимность своих собственных процедур, как Нозик сам говорит нам». [17]

Конкурирующие агентства, независимо от того, является ли конкуренция реальной или потенциальной, не только обеспечивает защиту более высокого качества за меньшие цены, чем принудительная монополия, но также обеспечивает систему рыночного контроля и противодействия возможным попыткам любого агентства выйти за рамки закона, т.е. агрессии против личности и собственности своих или чужих клиентов. Если одно из многих агентств выходит за рамки закона, многие объединяются на битву с ним в защиту прав своих клиентов; но кто может защитить кого-либо от произвола государства, будь то ультра-минимальное или минимальное? Если бы нам удалось отмотать назад пленку истории, то мы увидели бы длинную череду отвратительных преступлений государства, которая едва ли дает нам какие-либо основания считать его действия легитимными. Я утверждаю, что риск государственной тирании куда больше, чем риск проведения одной или двух процедур сомнительной легитимности конкурирующими защитными агентствами.

Но и это не все. Поскольку, если будет разрешено выходит за пределы самообороны от агрессии, если кто-либо сможет применять силу против другого из-за его «сомнительных» действий, тогда пределы агрессии теряют четкие границы, фактически, ограничения агрессии против чужих прав вовсе исчезают. Единожды разрешив чьим-то «опасениям сомнительных действий» со стороны других оправдывать насильственные действия, мы навсегда оправдаем любую тиранию и «минимальное» государство Нозика быстро станет «максимальным». Я утверждаю, что Нозик не предоставляет нам ограничений от превращения его ультра-минимального государства в максимальное, тоталитарное государство. Не будет никаких ограничений для превентивных ограничений или арестов. Довольно гротескное предположение Нозика о «компенсирующем факторе» в виде «коллективного центризма» едва ли достаточно, чтобы сдержать весь спектр тоталитарных проявлений. [18]

Вот пример: на сегодняшний день наиболее криминальный класс в США это молодые черные мужчины. Риск совершения преступления этим классом значительно больше, чем у любого другого возраста, пола или национальной группы. Почему бы тогда не ввести обязательное заключение для таких мужчин до достижения ими возраста, в котором риск снижается? И дать им «компенсацию» путем предоставления качественной еды, одежды, развлечений и обучения в специальных лагерях коллективного заключения. Если нет, то почему нет? Еще пример: наиболее мощным аргументом в пользу сухого закона был несомненный факт, что люди под влиянием алкоголя совершают значительно больше преступлений и дорожных аварий, чем в трезвом виде. Так почему бы не запретить алкоголь и таким образом снизить риск, возможно компенсировав невольным жертвам этого закона бесплатным, финансируемым за счет налогов запасом полезного апельсинового сока? Или, например, почему бы не реализовать печально известный план доктора Арнольда Хатшнекера по «идентификации» предполагаемых будущих преступников в школах и превентивного заключения их под стражу для промывки мозгов? Если нет, почему нет?

Во всех описанных случаях, единственным основанием для ответа «нет», и это основание хорошо знакомо всем либертарианцам, которые верят в неотъемлемые права личности, будет то, что никто не имеет права подвергать насилию никого, кроме тех, кто прямо участвует в агрессии против чужих прав. Любое ослабление этого критерия даже до разрешения насилия в отношении удаленных «рисков» - это разрешение неограниченной агрессии против чужих прав. Любое ослабление этого критерия, таким образом, это пропуск в неограниченный деспотизм. Любое государство, основанное на таких принципах, не было «непорочно зачато» (т.е. без нарушения чужих прав), а было основано с помощью варварства и насилия.

И даже если бы риски были измеримы, даже если бы Нозик смог бы обосновать нам точку предельного риска, его процедура перехода от доминирующего агентства к ультра-минимальному государству все равно останется агрессивной, насильственной и нелегитимной. Но, как отмечает Чайлдс, не существует способа измерить вероятность такого «риска», не говоря уж об опасениях (и то и другое полностью субъективно). [19] Единственный риск, который может быть измерен, это риск в таких сравнительно редких ситуациях, где индивидуальные события случайны, строго гомогенны и повторяются очень большое число раз – как например, в случае с игрой в рулетку. Почти во всех остальных случаях реальной человеческой деятельности, эти условия не соблюдаются и измеримой точки предельного риска не существует.

Это приводит нас к крайне полезной концепции «надлежащего принятия риска» Вильямсона Эверса. Мы живем в мире неизбежных и неизмеримых неопределенности и риска. В свободном обществе, где соблюдаются индивидуальные права, каждый индивид надлежащим образом принимает риски, относящиеся к его личности и справедливо приобретенной собственности. Никто не вправе перекладывать свои риски на других; такое насильственное переложение будет агрессией и должно быть надлежащим образом остановлено и наказано легальной системой. Конечно же, в свободном обществе каждый имеет право предпринимать шаги к снижению своих рисков, которые не затрагивают чужих прав собственности; к примеру, приобретая страховку, проводя операции хеджирования, выкупая свои облигации и т.д. Но все эти действия добровольны и не включают ни налогообложения, ни принудительной монополии. И, как утверждает Рой Чайлдс, любое насильственное вмешательство в рыночное распределение рисков смещает общественное распределение рисков с оптимального и, таким образом, увеличивает совокупный риск для общества. [20]

Один из примеров, в котором Нозик санкционирует агрессию против прав собственности – это его забота [21] о частном собственнике земли, который окружен участками недружественных землевладельцев, которые не дают ему прохода наружу. На либертарианский ответ о том, что любой рациональный собственник перед приобретением участка приобретет права доступа у окружающих землевладельцев, Нозик поднимает вариант проблемы, в котором землевладелец окружен таким числом недружественных соседей, что все равно не сможет выбраться куда-либо. Но обсуждаемая проблема не относится исключительно к землевладению. Не только в свободном обществе, но даже сейчас, представим себе, что человека все без исключения жители Земли так ненавидят, что отказываются от обмена с ним и не разрешают ему пользование своей собственностью. Единственный ответ здесь состоит в том, что эта проблема – его собственный риск. Любая попытка прервать этот добровольный бойкот насильственным путем является недопустимой агрессией против прав участников бойкота. Нашему изгою лучше попытаться как можно быстрее найти друзей или хотя бы приобрести союзников.

Как же Нозик переходит от своего «ультра-минимального» к «минимальному» государству? Он предполагает, что ультра-минимальное государство морально обязано «компенсировать» клиентов, претендующих на приобретение услуг независимых агентств путем предоставления им защитных услуг и следовательно с этого момента становится «ночным полицейским» или минимальным государством. [22] Во-первых, это решение также является осознанным и явным, что едва ли позволяет отнести его к действию «невидимой руки». Но, что более важно, принцип компенсации Нозика еще более слабая философская концепция (если это возможно), чем его теория риска. Во-первых, компенсация в теории наказания, это просто метод восстановления прав жертвы преступления; оно ни под каким видом не может использоваться как моральная санкция для самого преступления.