Зимняя мантия

– Для этой цели нашлось, – мрачно сказал он и сделал глоток вина. Как он и ожидал, оно оказалось превосходным. – Ведь я несу за это ответственность.

– Не каждый мужчина согласится с вами, милорд. У наших ворот мы видели множество несчастных женщин, которых бросили любовники и которые вынуждены были самостоятельно справляться с последствиями. И ведь случалось, что у отца имелось и кое-что еще, кроме плуга.

– Я не бросал Сабину, – пояснил Симон, невольно краснея. – Более того, я предложил ей кров, но она решила остаться у вас… До вашего письма я понятия не имел, что она беременна. – Он не прятал своих глаз от настоятельницы. – Она не моя любовница, которую я отправил в монастырь, когда она перестала меня устраивать. Этот ребенок родился из-за единственного случая слабости.

– Но сестра Сабина говорит, что вы хорошо знали друг друга.

– Верно… но не как любовники.

Монахиня скептически взглянула на него. Да и трудно было ее в этом винить.

– Мальчик крепкий и здоровый. Мы могли бы вырастить его здесь, а потом послать в мужской монастырь, когда подрастет, но неразумно держать младенца среди монахинь, если одна из них – его мать. Даже если он незаконнорожденный, он сын графа, и сестра Сабина хотела бы, чтобы вы вырастили его в своем собственном доме… Как я понимаю, Ваше присутствие здесь означает, что вы не возражаете?

Симон поставил пустую чашу на стол и отказался, когда она предложила налить еще.

– Разумеется, я не возражаю, – кивнул он.

В дверь постучали, и вошла Сабина, неся на руках спеленатого ребенка. Симон не мог отвести от нее глаз.

Она была привлекательной и в своем обычном платье и платке, но одеяние монахини превратило ее почти в Мадонну – овальное лицо, правильные черты, серо-фиалковые глаза, густые черные ресницы; руки изящные, красивой формы, без колец – она сняла обручальное кольцо Заера.

Симон встал. Сердце его бешено колотилось. Слова, которые всегда давались ему так легко, забылись. Он проглотил комок в горле.

– Почему ты не послала за мной раньше? – спросил он.

Она смело взглянула на него.

– Не было смысла. Чем ты мог помочь – смотреть, как растет мой живот? К тому же я не сразу поняла, что беременна. Никаких признаков не было. Месячные первые месяцы продолжались. Когда же я поняла, в чем дело, пришло время подумать. – Она взглянула на ребенка и нежно погладила его по щеке.

– Тебе не надо от него отказываться, – произнес Симон. – Ты же знаешь, я найду тебе жилье.

Сабина печально улыбнулась и покачала головой.

– В первые годы его жизни этого будет достаточно. Но наступит время, когда тебе придется взять его к себе, чтобы сделать из него рыцаря, и я останусь одна. Лучше расстаться сейчас, чем позже. Здесь у меня есть вера, да и мать настоятельница и сестры поддержат меня. – Она подняла ребенка ближе к глазам. – Я сама могу отказаться от мира, но хочу, чтобы он вцепился в него обеими руками. Он меня вылечил, – добавила она, – он – дар Господний. Я не думала, что у меня могут быть дети после того, как я потеряла троих. Дай ему возможность уйти отсюда и жить своей жизнью. – Она хорошо держалась, но при последних словах ее подбородок задрожал. – Возьми его. Я назвала его Симон, в твою честь. – Она нежно поцеловала младенца и положила его на руки отцу.

Симон взглянул на крошечное личико – глазки закрыты, из-под чепчика выбиваются темные волосы. Ему хотелось сказать, что, знай он, к чему приведет мгновение слабости в Дюраззо, он бы сдержался, но слова застряли в горле, а вскоре и вовсе забылись от ощущения теплой тяжести в руках. Сын Сабины действительно был даром – чудесным, но и беспокойным.

– У меня есть корзинка, в которой его можно везти. – В ее голосе слышалось отчаяние. – Тебе понадобится кормилица…

– Их в замке хватает, – сказал Симон. – Кое у кого из солдат есть жены, да и у графа Честерского есть в доме женщина с грудным ребенком.

– Сестра Сабина проводит вас до ворот, – объявила настоятельница, давая им возможность поговорить наедине.

Симону удалось вежливо попрощаться, хотя он все еще не мог осознать, что у него новорожденный сын на руках, а рядом идет Сабина с корзинкой.

– Он спокойный ребенок, – поясняла она. – Он не будет беспокоить тебя в дороге. – На первый взгляд она была спокойна, но ее состояние выдавали бледное лицо и плотно сжатые губы. – Как поступит твоя жена? – спросила она.

Симон поморщился. Дул сильный ветер, и он тщательно прикрывал ребенка полой плаща.

– Надеюсь, ей достанет доброты, чтобы понять.

– А если нет?

– Обещаю, что бы ни было между нами, ребенок не пострадает. Грех ведь наш с тобой, не его.

Она кивнула, как будто его слова облегчили ей душу.

– Так тяжело его отпускать… – прошептала она. – Если я сейчас держусь, то только потому, что разрешила себе горевать после твоего отъезда.

– Сабина…

– Молчи. Бери его и уходи. Все будет хорошо… Так лучше…

У дверей им пришлось подождать, пока привратница не откроет дверь. Сабина наклонилась и в последний раз поцеловала сына в лоб.

– Счастья тебе, малыш, – прошептала она.

Симон не удостоился объятия, только долгого взгляда, в котором выразилось все. Потом она повернулась и пошла к монастырю. Привратница выпустила Симона и передала ему корзинку.

– Ты заботься о малыше, – сурово велела она. – Господь все видит. – Тяжелая дубовая дверь захлопнулась за ним, и он услышал, как скрипнул засов.

Солдаты из его сопровождения поднялись и встали по стойке смирно, подозрительно косясь на него.

– Это ребенок, – с раздражением пояснил Симон. – Никогда раньше не видели? Привяжите эту корзинку на вьючную лошадь и накройте как следует, чтобы не намокла. – Он передал ребенка Тюрстану, вскочил на лошадь и снова забрал у него сына, спрятав его под плащом.

Никто не задал ни одного вопроса, но все переглядывались, стараясь не смотреть на Симона.

Несмотря на скверную погоду, Сабина ушла в самый отдаленный уголок аббатства, где она могла обнять свою горечь вместо теплого тельца сына. Она медленно раскачивалась и стонала. Горе было слишком велико, она даже не могла плакать. Там ее и нашла мать настоятельница и увела в келью.

– Ребенок? – Хью Честерский подозрительно покраснел. Его глаза смеялись. Внезапно на него напал приступ кашля. Он быстро потянулся к кувшину с вином, каковой всегда находился под рукой, сделал несколько торопливых глотков прямо из горлышка. – Даже я не спал с монахиней, а ведь считается, что у меня нет ни одного морального устоя! – произнес он, когда прокашлялся.

– Она тогда не была монахиней, – уточнил Симон.

Держа кувшин в руке, Честер наклонился над корзинкой – младенец смотрел на него голубыми, как у всех новорожденных, глазами.

– Ты уверен, что он твой? Не боишься, что она подсунула тебе кукушонка?

– Нет, он мой. – Симон старался сдерживать раздражение. Он выхватил кувшин у Честера и основательно приложился. – Мне нужно найти ему кормилицу.

– Есть Алаиз, – предложил Честер. – Она кормит сына, но у нее достаточно молока, чтобы затопить галеру. Она с удовольствием возьмется его кормить. По крайней мере, она угомонится. Кормящие женщины животов не отращивают.

– Спасибо.

Приятель раздражал Симона, но одновременно Симон был ему благодарен за помощь. Честер был неисправимым бабником. Алаиз была одной из его нескольких любовниц, но он всегда к ней возвращался, и вместе они родили троих сыновей, последнему из которых было около года.

– Что скажет твоя жена? – Честер продолжал смеяться, даже его плечи ходили ходуном.

Симону об этом даже думать не хотелось.

– Я надеюсь, что она проявит доброту. Ребенок ведь не виноват.

– Ну да! – фыркнул Честер. – Она его возьмет, а тебя вышвырнет.

Младенец открыл рот и несмело пискнул. Честер щелкнул пальцами, подзывая слугу.

– Отнеси этого ребенка к госпоже Алаиз и скажи, что господин Хью просил ее отнестись к нему как к одному из своих собственных.