Зимняя мантия

Глава 4

Пригнувшись, Уолтеф вошел в маленькое помещение, где лежал Симон.

Около узкой кровати сидел Ришар де Рюль, с беспокойством глядя на заснувшего сына.

– Как он? – тихо спросил Уолтеф.

Ришар вздохнул.

– Сейчас неплохо. Лекарь сделал что мог, но перелом очень сложный.

– Все в руках Божьих, – сказал Уолтеф.

– Все так, – вздохнул де Рюль. – Господи, ведь ему всего лишь девять лет. Он хотел обучаться воинскому искусству. Что с ним будет, если он останется калекой?

– Он упорный, такого не случится. Даже если он будет хромать, он ведь все равно сможет ездить верхом, так? И глупее он от этого не станет.

– Я и сам себе то же самое твержу. – Нормандец протянул руку Уолтефу. – Как бы то ни было, я в долгу перед вами, ведь вы спасли ему жизнь.

– Я только жалею, что промедлил. – Уолтеф пожал руку де Рюля. – Я зайду, когда он проснется.

– Я скажу ему, что вы приходили. – Де Рюль показал на плащ, лежащий на скамье. – Ваш плащ, сеньор Уолтеф. Спасибо, что вы его позаимствовали.

Уолтеф бережно перекинул плащ через руку.

– Рад, что смог помочь, – сказал он и вышел. Он был очень взволнован. Если перелом сложный, то какие шансы у мальчика? Хоть Уолтеф сам и не воевал, он видел достаточно ран, из-за которых люди оставались калеками на всю жизнь.

Он спустился в главный зал, где слуги герцога накрывали стол к ужину.

– Господин Уолтеф?

Он обернулся – в этом женском голосе звучали властные нотки – и увидел перед собой грозную мамашу Джудит Аделаиду Омальскую.

– Графиня, – склонил он голову и тревожно взглянул на нее.

– Я слышала про утреннее происшествие на конном дворе, – сухо сказала она. – Похоже, мне снова придется поблагодарить вас за помощь моей дочери.

– Рад, что там оказался, – вежливо ответил Уолтеф. – Надеюсь, с ней все в порядке?

– Да, хотя я понимаю, что не вмешайся вы – все могло бы кончиться иначе.

Аделаида кивнула, изобразив поклон, спина ее оставалась прямой, как натянутая струна. Ее муж, Юдо Шампанский, находился в Англии, следя за порядком. Уолтеф не без злорадства подумал, что тот предпочитает оставаться там, вместо того чтобы возвращаться в ледяную постель своей жены.

Одна из сопровождавших ее служанок замедлила шаг, проходя мимо Уолтефа. У девушки было свежее личико и веселые серые глаза.

– Леди Джудит сейчас в часовне аббатства, молится за выздоровление мальчика, – прошептала она, многозначительно взглянула на него и поспешила за своей госпожой.

Уолтеф озадаченно посмотрел ей вслед. Затем улыбнулся и решительно направился в сторону часовни.

Присоединившись к толпе монахов-бенедиктинцев, Уолтеф вошел в часовню. Он молился там перед Пасхой, и опять красота убранства наполнила его сердце радостью и трепетом. Он любил все церкви, всегда умел почувствовать присутствие там Господа. Но сегодня у него была другая цель. Он отошел от паломников и направился по проходу к алтарю, разыскивая среди склоненных голов головку Джудит.

Он нашел ее немного в стороне от остальных прихожан. Она стояла на коленях, сосредоточенно молясь – руки сложены у груди, глаза опущены. Уолтеф опустился на колени рядом с ней.

Джудит открыла глаза, почувствовав его присутствие. Уолтеф улыбнулся и склонил голову в молитве, но не мог полностью сосредоточиться.

Они долго стояли рядом на коленях. Часть паломников ушли, их место заняли другие.

– Одна из служанок сказала мне, что вы здесь, – произнес Уолтеф, смотря прямо перед собой.

– Я пришла, чтобы помолиться о выздоровлении Симона де Санли, – сухо сообщила Джудит.

– И я здесь с той же целью, – ответил Уолтеф, немного кривя душой. Он был уверен, что Бог все поймет.

Когда она поднялась, он тоже встал и проводил ее к выходу, слегка поддерживая под локоть. Она не отдернула руку, но на широком крыльце повернулась к нему лицом.

– То, что вы раньше сказали о воле Господней, – призналась она, – заставило меня устыдиться.

– Простите, миледи, я вовсе этого не хотел.

– Я понимаю. Вы пытались меня утешить. – Ее губы тронула редкая для нее улыбка. – И вы отчасти преуспели, заставив меня задуматься.

Уолтефу больше всего на свете хотелось прижать ее к стене и поцеловать, но он сжал кулаки и напомнил себе, что умирать ему вовсе не хочется.

– Со мной бывает так: сначала скажу, потом подумаю. – Он зашагал рядом с ней, не желая отпускать ее. Видимо, ей хотелось того же, потому что они уже покинули территорию аббатства, а она даже не попыталась спровадить его, хотя кругом было много свидетелей их совместной прогулки.

– Но есть одно дело, о котором я думаю с того первого дня в Руане, – пробормотал он. – Я думаю об этом непрестанно.

Она подняла голову, и по ее взгляду он понял, что она знает, что он имеет в виду.

– Если для вас это так важно, – скромно заметила она, – тогда вам следует обратиться к моему дяде и отчиму.

– Я знаю, – вздохнул он. – Но, возможно, следует сначала убедиться кое в чем. – Он остановился в тени стены, сознавая, что главный особняк уже совсем рядом, и он вскоре потеряет ее в большом зале. – Прежде чем я обращусь со своей просьбой, я должен знать, что не попаду в глупое положение. – Он попробовал взять ее за руку – рука была холодной и сухой, но он услышал, как у нее перехватило дыхание.

– Я хочу, чтобы вы стали моей женой, – прошептал он. – Вы согласны? – Его охватило такое жгучее желание, будто он не знал женщину целый год и ничего не было сегодняшним утром.

Джудит тяжело дышала. Он чувствовал в ней такой же страстный порыв, который она с трудом подавляла.

– Я не могу вас обнадежить без согласия моей семьи.

– Но если ваша семья согласится, вы станете моей женой?

– Не знаю, – севшим голосом произнесла она и вырвала руку.

Джудит не отказала ему, и он почувствовал трепет ее тела. Если она не знает, он должен убедить ее согласиться.

Симон смотрел на стену за кроватью. За последние две недели он изучил на ней каждую щербинку, каждую щель между камнями. Он играл, пытаясь представить себе рисунок собаки на стене, или дерева, или замка, пока глаза не начинали болеть, и приходилось отводить взгляд.

Чего бы он только не дал за возможность вскочить с кровати, скатиться вниз по винтовой лестнице и выбежать в яркое безоблачное утро за стенами его тюрьмы. Но он подозревал, что, возможно, прыгать и бегать ему уже не суждено. Те, кто его навещал, бодро улыбались, уверяли его, что он скоро поправится, но в их глазах он читал совсем другое. И он слышал, о чем они шепчутся, когда думают, что он спит.

Он и без них знал, что перелом очень сложный. Лекарь дал ему настойку белого мака, когда вправлял ногу, но все равно боль была ужасной. Сейчас нога была зафиксирована между двумя дощечками и перевязана льняными бинтами, пропитанными яичным белком. Он должен был лежать неподвижно и ждать, когда кости ноги срастутся. Острая боль сменилась тупой и пульсирующей. Первые дни он был в горячке и понимал, что близкие боятся за его жизнь. Но прошло немного времени, и стало ясно, что с ровной или кривой ногой, но жить он будет.

В первый день его болезни заходила леди Джудит и принесла грецкие орехи в меду. Она немного посидела с ним, видимо, чувствуя свою вину. Но тут появился господин Уолтеф, и лицо леди Джудит озарилось – как на рассвете. Потом они часто навещали его. Сначала приходила она, потом появлялся он. Симон быстро сообразил, что они хотели не столько утешить его, сколько встретиться. Но он все равно радовался их обществу, и было приятно, что он разделяет их тайну. Иногда Уолтеф посылал к нему своего личного скальда Торкела, который развлекал его сагами о суровых викингах, великанах и троллях.

Но всему этому пришел конец. С сегодняшнего дня он оставался один. Через окно он слышал шум – Вильгельм готовился покинуть Фекам. К полудню со двора выедет последняя повозка, и главное здание останется пустовать под присмотром нескольких солдат и слуг. На его глаза навернулись слезы.