Страница 7 из 28
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
– Какие розы! Джорджи, детка, ну зачем! Ведь это так дорого!
Наблюдая, как тетя Мей склоняется над распустившимися бутонами и вдыхает их аромат, Джорджия тихо ответила:
– Нет-нет, это из нашего сада, те самые, что мы посадили прошлой осенью. Я только не помню точно, с какого куста. Когда я их срезала, один человек… в общем, меня отвлекли.
– Ах, из сада…
Тетя Мей положила розы на постель и пристально посмотрела на девушку. В ее взгляде было столько любви и понимания, что Джорджия чуть не заплакала. Взяв воспитанницу за руку, больная ласково обратилась ней:
– Джорджия, дорогая, послушай меня. Я знаю, что ты чувствуешь. Не надо так расстраиваться… ну правда, не стоит. У нас с тобой осталось не так уж много времени, и я хочу, чтобы мы… – Она умолкла, услышав, что девушка начала всхлипывать.
– Не говори так! – взмолилась Джорджия. – Ты обязательно поправишься.
– Нет, Джорджия, я уже не поправлюсь, – ровным голосом возразила тетя Мей и убрала пряди, упавшие на лицо внучки. – Я прошу тебя понять и смириться с действительностью. Когда я осознала реальное положение вещей, то не могу тебе передать, какое умиротворение и облегчение испытала. Теперь-то я знаю, как много хорошего было в моей жизни. Мне кажется, что сейчас я нахожусь наедине с миром. Конечно, время от времени меня мучают отчаяние и страх, я отказываюсь воспринимать происходящее и все во мне протестует против скорого конца. Но эти чувства преходящи, как детское упрямство; знаешь, бывает, ребенок сопротивляется, а почему и сам не понимает. Больше всего я боюсь за тебя. Бедная моя Джорджия… Ты так упорно боролась за меня, ты до сих пор отказываешься признавать правду, которая очевидна нам обеим. Я видела твои страдания и ужасно переживала, и еще мне хотелось защитить и оградить тебя, принять на себя твою боль и объяснить, что на самом деле не происходит ничего необычного или неестественного. Просто нам с тобой выпало испытание, и мы должны пройти через него, избавиться от страха и смириться…
– Смириться? – переспросила Джорджия упавшим голосом. Она не могла согласиться с тетей Мей: нельзя сдаваться, надо изо всех сил продолжать борьбу. Но возразить не решилась, понимая, что должна дать больной выговориться.
Они беседовали довольно долго, и бесстрашие, с которым ее бабушка смотрела вперед, совершенно перепугало Джорджию.
– Спасибо за то, что выслушала меня, – ласково закончила тетя Мей, заметив, что ее воспитанница измучена нелегким разговором. – Многие приходят к этой мысли слишком поздно – в самом конце своей жизни. Они уже понимают неизбежность смерти и не боятся ее, но не испытывают настоящего облегчения от своего открытия только Потому, что их родные и близкие не способны или не желают понять столь очевидную истину. Страх смерти и того, что будет после нее, вполне нормален, но для нас, людей западной культуры, он особенно мучителен, потому что является запретной темой. Я хочу, Джорджи, поделиться с тобой этим знанием. Может быть, я жестока и эгоистична. Я помню, как тяжело ты переносила гибель родителей…
– И теперь я очень боюсь потерять тебя, – призналась Джорджия. – Боюсь остаться одна… – Девушка не смогла сдержать нахлынувших чувств и расплакалась; впервые она оказалась бессильной подавить слезы – признак слабости и поражения.
Когда Джорджия покинула палату, она уже не сомневалась, что дни тети Мей сочтены, и все равно, хоть она и знала это наверняка, душа ее с детским упрямством протестовала против этого. Она молила всемогущую судьбу вмешаться и явить ей чудо. Не больной тете Мей, а именно ей.
Девушка пробыла в больнице дольше обычного, и когда наконец добралась до дома, то увидела у ворот автомобиль Митча Флетчера. Хозяин сидел в машине, погрузившись в какие-то документы, разложенные рядом на переднем сиденье.
– Простите, – извинилась Джорджия. – Я…меня задержали.
Разговор с тетей Мей настолько выбил ее из колеи, что она напрочь забыла о встрече со своим квартирантом, перенесенной на более раннее время. Ощущение вины делало неприятное свидание еще более тягостным.
– Ничего страшного, – спокойно отреагировал он. – Как видите, мне даже удалось неплохо потрудиться. Кстати, должен кое о чем вас спросить. У меня есть привычка брать работу домой, и в гостинице не были от этого в восторге. А вы что скажете?
Джорджия, решив для себя, что чем больше он будет занят своими делами, тем реже ей придется видеться с ним, ответила:
– Я ведь говорила вам, что и сама работаю дома, это бывает вечерами, но и днем тоже.
Митч Флетчер вышел из машины, окинул девушку долгим ироничным взглядом и тут же нахмурился.
– Видимо, он был сегодня не в духе?
Джорджия не сразу сообразила, что гость имеет в виду, но потом поняла, что, ища объяснение ее опозданию, он решил, что она провела время с любовником. От его насмешливой колкости Джорджия чуть не заплакала.
Если бы он только знал, откуда она вернулась!..
Комок слез все еще стоял в горле, и, вынужденная держать себя в руках, девушка никак не могла выйти из оцепенения. Сколько бы она ни убеждала себя, что нельзя думать все время о себе, что необходимо окружить тетю Мей теми же вниманием и любовью, какие раньше предназначались ей самой, что настал час вернуть долг и расплатиться за все полученные благодеяния, она ничего не могла с собой поделать: ей хотелось кричать и плакать, как маленькой. Тетя Мей не может умереть, она не вправе покидать свою воспитанницу. Даже теперь, после всего, что ей довелось услышать сегодня, Джорджия была не в состоянии откровенничать с кем-либо, а уж тем более – с Митчем Флетчером.
– С чего вы взяли? – ответила она с наигранной беззаботностью и попыталась отвернуться от гостя, стоявшего слишком близко.
Митч Флетчер рукой придержал ее, и сквозь тонкую ткань блузки девушка ощутила на плече жар его ладони. Она замерла от неожиданности, ошеломленная мыслью о том, как давно ее не касалась сильная мужская рука, пусть даже чисто по-родственному или по-дружески. Опыт юношеских увлечений Джорджии говорил, что роль секса в жизни любого человека сильно преувеличена, а впоследствии у нее просто не хватало времени на серьезные продолжительные романы. В университете вокруг нее хороводились друзья и поклонники, так что нечаянная фамильярность, как знак симпатии и нежности, не была ей в новинку. Но ее тело оставалось заповедной территорией, и эта неискушенность выдала ее с головой сильным ознобом, пробежавшим по коже, словно от холода, когда Митч Флетчер кончиками пальцев коснулся ее лица.
– Потому что вы плакали.
Его слова донеслись до Джорджии, будто эхо из разделявшей их глубокой пропасти, которая отгородила девушку от реальной жизни и знакомой обстановки. На нее навалилась ужасная слабость, слезы выступили на глазах и покатились по щекам.
Ей послышалось, как Митч Флетчер что-то недовольно пробурчал, но слов она не разобрала. Поглощенная своими грустными думами, она вообще ничего не воспринимала. Его прикосновение и дрожь, охватившая все ее тело, казалось, разрушили защитную броню, и все вокруг вдруг поплыло перед глазами Джорджии. Когда Митч Флетчер подхватил ее на руки и понес в дом, девушка была как в тумане. Она прижалась к нему, мучительно пытаясь вникнуть в то, что он говорил.
– Джорджия, ключи. Где ключи?
Наконец до нее дошло, о чем он спрашивает, – она разжала пальцы, чтобы Митч Флетчер смог взять ключи и отпереть дверь. Проплывая у него на руках по темному коридору, Джорджия все еще дрожала и плакала. Снова и снова переживая разговор с тетей Мей, она не заметила, как была доставлена на кухню и усажена на стул.
– Да что он с вами сделал, черт возьми? – услышала она и смутилась, а Митч Флетчер продолжал свой обстрел вопросами: – Зачем вы позволяете ему так себя вести? Почему разрешаете обижать и использовать вас? Что он все-таки сделал? Сказал, что все кончено? Жена не отпускает? Или он сам не может от нее уйти из-за детей?