Страница 85 из 104
Впрочем, это наследственная болезнь и грех нашей церковной иерархии, корнем своим имеющая февральское предательство законного Царя. Тогда члены Св. Синода, ни один из которых не был в прошлом революционером, а все как один якобы стояли на страже Веры, в столь трудный для России час единодушно утверждали, что изменения, сделанные ими в богородничне в начале утрени, определены тем, что Временному масонскому правительству повелела править… Сама Пресвятая Богородица!
Необходимо вспомнить и внесенные по инициативе этих иерархов правки в дореволюционные печатные богослужебные книги, которые сохранились в храмах, не закрытых богоборцами. «Справщики» старательно вымарывали слово «Царь», причем и применительно к Царю Небесному, и делали это отнюдь не большевики или скрытые чекисты.
Для сомневающихся напомним, что на языке Священного Писания Царь называется помазанником или Христом Господним соответственно одному из трех священных достоинств Иисуса Христа как архиерея, пророка и царя, прообразом или живым изображением которого является в Ветхом и Новом Заветах ветхозаветный или Православный Царь. Учение Церкви о священном достоинстве и особом месте и значении в деле Божественного Домостроительства Православного Царя закреплено в церковных канонах и анафематизме, читаемой в неделю Православия: «Помышляющим, яко Православнии Государи возводятся на Престол не по особливому о них Божию благоволению и при помазании дарования Святаго Духа к происхождению великого сего звания в них не изливаются, и тако дерзающим противу их на бунт и измену: анафема, анафема, анафема».
Без какого-либо соборного определения отказавшись от молитвенного возношения имени свергнутого Государя, сначала пореволюционный Синод, а затем и Поместный Собор 1917–1918 гг. оказались вне канонического общения в его мистической полноте с Русской Православной Церковью, исстари анафематствовавшей изменников Священной Монархии. Этот страшный грех лег тяжким грузом не только на «сергианствующий» Московский Патриархат, но и на Зарубежную Церковь, хотя, конечно, в несколько меньшей мере. В этом корень того парадоксального явления, когда все епископы Зарубежной Церкви, так или иначе оказавшиеся после Второй мировой войны в пределах СССР, были лояльны советской власти. Ни один «зарубежный» епископ, попав в зону влияния оной власти, не отличился исповедничеством, которое они же требовали от простого священства Московской Патриархии, как неоднократно указывал на этот прискорбный факт Никита Струве.
В учет ими не принималось даже и то, что каноническая незаконченность (если не всецелая незаконность современной структуры Московской Патриархии во главе с Патриархом) заключается, между прочим, и в том, что канонические симфонические отношения между царской и священнической властью в управлении Церковью нуждаются во взаимном утверждении их легитимности. Царь назначает патриарха, которого рукополагают епископы, а патриарх миропомазует на царство законного Царя, который сам в присутствии народа и синклита собственноручно возлагает на свою главу царский венец в знак божественной инвеституры царской власти, которая не передается, а только утверждается молитвами первосвященника. «Священное достоинство царского чина имеет начало в боговенчанном Царе как в своем плотоносном священноначальнике, передаваясь от самого Царя царскому синклиту и иерархически до последних государевых людей и подтверждается молитвами Церкви», — пишет Н. Козлов.
Лишь на последнем, уже тайном совещании 15 августа 1918 года участники Поместного Собора смогли четко определить те границы, в которых Церковь готовилась существовать в условиях богоборческой власти, после зверского ритуального убиения Царской семьи. Эта Истина должна была стать путеводной нитью для всех, кто готов в труднейших условиях внешней тьмы держаться верной Православной стези.
Архимандрит Константин Зайцев писал в Русском Зарубежье: «…Два положения, определяющих сознание Русского Православия, получили ясную формулировку. Во-первых, Церковь отказывается от каких-либо суждений о своем будущем, почему в силе полной остается только вопрос о верности Церкви в ее исходной преемственности. Во-вторых, не имеет Церковь суждения применительно к современности и о гражданском сознании русского человека, и требует Церковь от каждого русского человека только одного: не действовать во вред истинной Церкви. Другими словами, Церковь, оставаясь в своей исходной преемственной подлинности, отчуждает себя от вновь возникающего мира, а от русского человека, таковым желающим остаться, требуется только одно: осознания себя верности Церкви именно этой, исходной, в своей преемственности сохранившейся и принципиально отчуждившейся от современного мира. Перед нами идеология катакомбная!»
Конечно, и такой уход от мира не спас катакомбную Церковь от жесточайших преследований извне и от еретических крайностей внутри. Но тем не менее именно принципиальная сокрытость истинной Церкви в священных водах Светлояра призывает нас не кочевать по плотским и зримым юрисдикциям, а быть верными прихожанами истинного Храма, православной общиной града Китежа.
Однако что же было делать всем тем благородным русским людям и верным пастырям, которые силою обстоятельств стали клириками и прихожанами Московской Патриархии, находящейся под Советами, или иной юрисдикции, когда литургическая практика их свидетельствовала об отступлении от монархического предания исконной Греко-российской Церкви?
Для очень многих «метания духа» были излечены словами архимандрита Константина Зайцева, писавшего: «…вопрос этот был очень острый — я знал, что, оставаясь со своей паствой, что было по прямому завету Христа в Евангелии, я тем самым фактически переходил из общения с Зарубежной Церковью ко прямому и непосредственному общению с Русской Церковью Патриаршей, с Московской Патриархией. И когда для себя я этот вопрос решил, то я понял, что это был принципиальный вопрос — о том, что Божественная благодать Евхаристии, то есть Причастия, выше церковных юрисдикций, то есть подчинения тому или иному Синоду, Собору или епископу. Уже встав на этот путь, я с него не сходил и никогда не сошел, потому что Церковь была для меня выше, чем земные пути. Божественная природа Церкви, выражающаяся в иерархии и в таинствах, была для меня выше, чем человеческая природа Церкви, которая может иногда ошибаться… я сказал открыто и прямо владыке Иоанну (святой Иоанн Шанхайский. — Авт.), что я не могу по совести своей бросать камнем, как это делали многие в Зарубежье, в Русскую Православную Церковь, ее Патриарха и ее иерархов. Знаете, что он мне сказал? Он мне сказал: «Я каждый день на проскомидии поминаю патриарха Алексия. Он патриарх. И наша молитва все-таки остается. В силу обстоятельств мы оказались отрезаны, но литургически мы едины. Русская Церковь, как и вся Православная Церковь, соединена евхаристически, и мы с ней и в ней. А административно нам приходится, ради нашей паствы и ради известных принципов, идти этим путем, но это нисколько не нарушает нашего таинственного единства всей Церкви».
Давайте же и мы не нарушать таинственного единства Церкви, помня, однако, что она началась в Вечности и в ней же имеет свое продолжение. И видя, как современные иерархи, пренебрегая большинством нашей Церкви, взирающим на нас из Вечности, рвут нити таинственного единства, бесстыдно разоряя каноны и предавая забвению священные предания, мы имеем полное право если не бросить камень, то уже поднять его с земли и пригрозить. Если же сомнительная догматическая верность «патриаршей» воле и навязанная «социальными доктринами» дисциплинированность паствы для нас важнее преданий церковных, то мы что угодно, но не Православные Христиане.
Сегодня, как никогда раньше, мы видим реальную возможность осуществления того, о чем говорил православный американец Серафим (Роуз): «Все церковные организации в конце концов поклонятся антихристу». Растолковывая эти слова, он говорил, что «Церкви, в силу того, что являются организациями (не как мистическое Тело Христово!), вынуждены будут подчиниться единому мiровому руководителю, чтобы быть «признанными им для продолжения своего существования». Тем самым, по словам о. Константина Зайцева, «верность Христу принимает формы уже исповеднические», и «подвиг Русскости», орденский по своей сути, т. к. по силам лишь избранным, становится подвигом рыцарской верности Вере отцов, «готовой обратиться в мученичество».