Самозванка

— Значит, Хуан.

Сеньор Кампусано тут же переделал имя Джонни на испанский лад, но Кэти воздержалась от возражений, посчитав их несущественными, и вместо этого намеренно резко произнесла:

— Извините, мы вас оставим. — Она посадила ребенка повыше, прижавшись щекой к его мягкой и нежной щечке. Губы у Джонни уже начали округляться — в любой момент он мог возмутиться задержкой кормления и задать такого ревака, от которого стены заходят ходуном. — Пора готовить ему еду. — И сделала еще один, как она надеялась, заключительный выпад: — Мне показалось, что я объяснила все достаточно ясно: мы не имеем к вам никаких претензий.

— Мы? — Черные полосы прямых бровей сошлись вместе, а взгляд метнулся на ее палец, где не было обручального кольца. — Кто такие ?мы??

— Джонни и я, конечно, — ответила Кэти с показной веселостью. Отчасти это была обыкновенная бравада, отчасти — попытка скрыть собственную роль. Но Корди бросила своего ребенка, ей не нужна подобная обуза. Значит, сестра автоматически отказалась и от предъявления каких бы то ни было претензий, рассудила Кэти.

— Ага. — На выразительном лице сеньора Кампусано мелькнуло нечто похожее на облегчение. — Однако Хуан недостаточно взрослый, чтобы принимать подобные решения, — сухо добавил испанец. Надменность, с которой он держался, вызвала у Кэти непреодолимое желание залепить ему пощечину. — Да и вы… — Он пожал широкими плечами, обтянутыми дорогим кашемировым пиджаком, и лишь учтивый тон немного смягчил последовавшее оскорбление: — Неужели вы попытаетесь уверить меня, что внезапно почувствовали себя вполне зрелой и ответственной особой?

Подавив первое желание заявить, что он ошибается, она вовсе не та легкомысленная особа, которая легла в постель с малознакомым мужчиной, да еще и поленилась оградить себя от нежелательной беременности, Кэти вдруг с ужасом почувствовала, что ее лицо заливает краска. А сеньор Кампусано принял ее смущение за признание вины. Ну конечно же, принял — одна его черная бровь приподнялась вверх, и он с подчеркнутой медлительностью ответил сам себе: — Думаю, и пытаться не стоит. Он улыбнулся, но изгиб его красивых чувственных губ лишь подчеркнул издевку. Наверняка он понимал, что его присутствие лишает ее дара речи, заставляет задыхаться и краснеть. Он был так силен, спокоен и уверен в себе, что даже воздух в комнате, казалось, наэлектризовался.

Я была права, когда решила быть с ним поосторожнее, подумала Кэти, крепче прижимая к себе извивающегося всем телом ребенка. И тут же получила еще одно подтверждение своей правоты. Вежливо и с неумолимой жесткостью испанец заявил:

— Претензии — обоюдоострый меч, сеньорита. Вы можете отказаться от своих, это ваше полное право. Но я не имею ни малейшего желания отказываться от моих. Это мое право. И мой долг.

Кэти отчетливо услышала в его словах угрозу, которая болью отдалась во всем теле. От страха у нее даже онемел кончик языка. Как она могла увидеть в его глазах какое-то чувство? Они были холодными, как смертоносный толедский клинок!

Но тепло извивающегося в ее руках малыша придало ей храбрости. Она гордо вздернула подбородок и бросила в лицо Хавьеру:

— Уж не хотите ли вы сказать, что отец Джонни решил предъявить какие-то права на своего сына?

Щеки ее запылали еще жарче, голос сорвался на визг, но ее это мало волновало. Ей надо было раз и навсегда дать ясно понять, что никакие претензии этого отца удовлетворены не будут. И тем более не сейчас, на самой щекотливой стадии процедуры усыновления. Но в этом она, конечно, признаться не могла и поэтому продолжила атаку:

— Пять месяцев он игнорировал существование Джонни, не говоря уже о периоде вынашивания, и поэтому его запоздалое внимание никого не интересует. А кстати, почему он не приехал сам? — Глаза Кэти метали молнии. — Побоялся, что ли? И послал вас выполнять за него грязную работенку?

Какой-то бесконечно долгий момент казалось, что его тело, его лицо вырублены из куска льда. Потом он сказал, едва шевеля губами:

— Francisco esta muerto.

Перевод был не нужен. Она побледнела, слово ?мертв? глухим звоном отдалось в голове. Груз печали заставил испанца невольно перейти на родной язык, и Кэти стало стыдно за свою бестактность. Лишь через минуту, когда ей удалось наконец справиться с собой, она тихо сказала:

— Мне очень жаль. Я не знала.

— Откуда вам было знать?

На секунду фиалковые глаза встретились с дымчато-серыми в мгновенной симпатии и понимании, и Кэти почувствовала, что она связана с ним чем-то гораздо более сильным, нежели простое сострадание… Насколько она заблуждалась, воображая что-либо подобное, стало ясно, когда он с равнодушной учтивостью, которая так легко ему давалась, сказал:

— У вас, как у матери Хуана, несомненно, есть свои претензии. Но это ни в коей мере не умаляет моих. Так как Франсиско не может законным образом признать своего сына, эту обязанность от имени семьи Кампусано возьму на себя я. Хуан нашего рода, нашей крови. И кроме того… — его глаза сузились, в них мелькнула усмешка, — он мой наследник. А теперь… я вижу, он начинает сердиться. — Тон испанца смягчился, и он протянул сильные смуглые руки. — Готовьте еду, а я подержу его. И не волнуйтесь… — Хавьер с непроницаемым видом встретил ее тревожный взгляд. — Я его не украду. Оставьте дверь открытой, чтобы я все время был в поле вашего зрения, если не доверяете.

Это был вызов, на который она не знала, как реагировать. Но разве можно доверять ему, если не известно, чего он хочет? Чтобы Джонни стал членом семьи Кампусано. Хавьер дал это понять достаточно ясно. А что это конкретно означает?

Пока она грела воду и готовила молочную смесь, у нее тряслись руки, а губы были плотно сжаты. Кэти благодарила свою инстинктивную осторожность, удержавшую ее от того, чтобы сказать всю правду.

Если он узнает, что родная мать бросила его наследника… Кэти скрипнула зубами, трудно было даже думать об этом.

?Забирай его, если так уж о нем печешься. Усынови или что-нибудь в этом роде с моего полного благословения?, — заявила Корди, как только стало ясно, что Франсиско Кампусано не имеет ни малейшего желания признавать своего сына. Корди рассматривала малыша как некоего рода залог, как ключ, который откроет ей дверь к престижному замужеству, но когда поняла, что ничего этого не будет, то больше знать не желала о сыне.

А семья Кампусано считает меня матерью этого ребенка. Значит, надо сделать так, чтобы они продолжали верить в это до тех пор, пока не закончится процедура усыновления…

Когда она появилась в гостиной с бутылочкой в руках, ее глаза недоверчиво расширились: Хавьер Кампусано бросил свой дорогой, прекрасно сшитый пиджак на спинку кресла, а сам качал на обтянутом безупречными брюками колене весело гукающего ребенка, и его тонкое выразительное лицо озарялось улыбкой, от которой сердце Кэти забилось сильнее.

Теперь, когда он расслабился, он выглядит неотразимо привлекательным, взволнованно призналась она себе. Такого она не испытывала уже многие годы, со времен Дональда…

Но тут испанец, почувствовав ее присутствие, поднялся на ноги, осторожно прижимая малыша к плечу, и улыбка сошла с его лица, как будто ее там и не было.

— Предварительные разговоры закончены, сеньорита. Теперь я намерен выложить все карты на стол.

Да неужели? Кэти с трудом удержалась, чтобы не выгнать его вон, и без лишних разговоров забрала у него ребенка. Устроившись в кресле, где обычно кормила Джонни, она велела себе выслушать все, что он собирается сказать. Пока он пребывает в уверенности, что она и есть мать ребенка, не было необходимости соглашаться на какие либо условия.

Надев пиджак и усевшись в кресло напротив газового камина, Хавьер Кампусано начал весьма официальным тоном:

— Увидев вас и Хуана, я не могу ставить под сомнение вопрос о том, что он сын Франсиско. Когда-нибудь я покажу вам фотографии моего брата, где он снят приблизительно в том же возрасте. Совершенно одно лицо, точно они близнецы…