Не искушай меня

Саймон опустился рядом с ней на колени и принялся купать ее сам. Он натер влажную ткань душистым мылом и осторожно намылил Линетт. Из-под опущенных ресниц она наблюдала за ним, любуясь игрой его великолепных мышц, бугрящихся под загорелой кожей. Каким он был сильным и мощным, с какой невероятной нежностью прикасался к ней.

Рука его скользнула у нее между ног и Линетт поморщилась.

– Так сильно натерло? – тихо спросил он.

– Не сильнее, чем обычно бывает, наверное. – Она подмигнула ему. – Особенно если принять во внимание твои размеры.

Но она не смогла развеять его тревогу. Осторожно и тщательно он принялся ощупывать ее набухшую плоть Линетт развела ноги как можно шире – насколько позволяли размеры ванны, показывая Саймону, что она не боится его, и с ней не все так плохо.

Саймон судорожно вздохнул, глядя на нее, и глаза его, такие нежные, зажглись огнем совсем иного чувства. Прикосновения его теперь уже мало напоминали врачебный осмотр, они возбуждали, кончиками пальцев он развел ее губы и прикоснулся к крошечному узелку нервов, средоточию наслаждения.

Линетт судорожно схватилась руками за края ванны. Прикосновения Саймона были легкими как перышко и возбуждающими.

– Саймон?..

– Дай мне посмотреть на тебя, – прошептал он, ритмично поглаживая ее. – Смотри на меня.

Она всхлипнула, когда лоно ее снова сжалось, мышцы напряглись, а щеки вспыхнули от жара воды и того внутреннего огня, что вспыхнул в ней.

– Ты такая шелковистая на ощупь, тиаска, – пробормотал он.

Она лежала, распахнутая его взгляду, прикованная его взглядом, и губы ее приоткрывались, когда она отчаянно ловила ртом воздух, и тело ее натянулось, как тетива лука.

Вода начала волнообразно плескаться – это его рука возбуждала ритмичное движение воды, его рука на самой интимной части ее тела. Вода набегала на этот узелок, закручивалась воронкой вокруг него. Линетт откинула голову на край ванны, бедра ее поднимались, тело: инстинктивно стремилось навстречу разрядке.

– Хотела бы я, чтобы ты был во мне, – задыхаясь, проговорила она, чувствуя себя так, словно лоно ее зажило собственной жизнью, стремясь захватить его, удержать.

– Кончи для меня, – уговаривал он ее, осторожно и неглубоко протолкнув в нее палец. – Дай мне почувствовать, как я тебе нужен.

Прогнувшись, Линетт беззвучно кончала, и он смотрел на нее в момент столь интимный, что теперь, как ей казалось, у нее не осталось перед ним ничего скрытого.

Она повернула голову, подставляя ему губы:

– Поцелуй меня.

Он со стоном приник к ее губам. На этот раз она целовала его, демонстрируя все то, чему он ее научил. Язык ее ласкал его нёбо до тех пор, пока Саймон не вырвался, задыхаясь, ругаясь сквозь зубы.

Он встал с колен и подал ей руку.

– Надо тебя одеть и вернуть домой, пока не слишком поздно.

Плоть его была на уровне ее глаз, и Линетт видела, что он возбужден, она заметила, как подействовала на него ее страсть. Если бы он думал о своем удовольствии, он мог бы взять ее сейчас. Вернется она домой или нет – на нем это никак не скажется. Если не считать гнева де Гренье, ему ничего не грозило. Отец ее не станет настаивать на том, чтобы Саймон на ней женился, потому что счел бы такой союз недостойным дочери.

Получалось, что стремление как можно быстрее проводить ее домой диктовалось лишь заботой о ее благополучии.

Линетт оделась быстро, как, впрочем, и Саймон. Ее руки слегка задрожали, когда она увидела дыру на одолженных у слуги бриджах. Эта прореха в паху была наглядным свидетельством необузданности его темперамента, и тем слаще было для нее сознание того, что он сумел обуздать свой пылкий нрав лишь ради нее, ради того, чтобы доставить ей большее наслаждение. Саймон сумел быть нежным. Ради нее.

С тяжелым сердцем она спустилась вместе с ним вниз и вышла из дома, поеживаясь от холода. Небо было темное, улицы пустынны, если не считать некоторых особо ретивых лоточников, которые желали выставить товар загодя и с рассветом начать торговлю. Петр ждал у бордюра. Он держал поводья обоих коней. Конь Саймона тоже был здесь, уже под седлом. Линетт узнала того красавца жеребца, который вез Саймона в тот вечер, первый вечер в Париже, когда она впервые увидела своего будущего любовника.

Саймон помог ей сесть в седло, затем вскочил на коня сам. Рука его словно невзначай легла на эфес шпаги. В позе его не было ни напряжения, ни скованности. Охотник, маскирующийся под праздношатающегося. Линетт смотрела на него и едва верила в то, что этот черноволосый грозный красавец еще совсем недавно трепетал в ее объятиях.

Молча, они проехали весь путь до дома Соланж. Петр ехал позади, а Линетт и Саймон рядом, бок о бок. Когда она ехала к Саймону, ей было жарко, но сейчас, возвращаясь домой, Линетт ежилась от холода. Холод шел из самого ее нутра, холодил кожу.

Доехав до аллеи, ведущей к дому, они спешились. Петр поторопился отвести коней в стойла. Саймон стоял рядом с Линетт. Глаза его горели, осанка выдавала крайнее напряжение.

– Я пошлю записку тебе и виконтессе, – сказал он, – если узнаю что-то важное. Я верю, что ты серьезно отнесешься к моему предупреждению и как можно быстрее покинешь Париж. А до тех пор, заклинаю, не показывайся никому на глаза.

Линетт закусила нижнюю губу и кивнула. Сердце болезненно сжалось в груди, она почувствовала нечто сродни тому, что испытала, потеряв сестру.

Саймон взял ее лицо в ладони и поцеловал в дрожащие губы.

– Спасибо. – Руки его дрожали. Он отстранился. – Иди домой. Тебе пора.

И Линетт побрела в сторону конюшен, где осталась ее одежда. Она оглянулась и увидела, что Саймон смотрит на нее, спрятав руки за спиной. Глаза наполнили слезы, и она отвернулась и беззвучно заплакала, свернув с аллеи.

Эдвард проснулся от того, что у него сильно затекла шея. Он застонал и распрямился, обнаружив, что несколько часов кряду проспал, сидя в кровати Коринн. Он отодвинулся от изголовья, подвигал плечами и посмотрел туда, где спала она.

Она свернулась калачиком на дальнем конце кровати и смотрела на него запавшими от болезни глазами, с такими темными кругами под ними, что можно было подумать, что это синяки.

Эдвард замер.

– Доброе утро.

– Вы пьяны? – прошептала она.

Он хотел улыбнуться, но справился с искушением.

– Боюсь, что запах идет от вас. У вас был жар, и нам пришлось его сбивать, растирая вас водкой.

– Почему вы здесь?

– Я сам вот уже три дня задаю себе этот вопрос.

– Три дня? – воскликнула она, придя в ужас.

Эдвард слез с кровати и посмотрел на часы. Ему придется вскоре уйти, а вернуться ему, вероятно, не позволят.

Он потянулся за кувшином и стаканом на тумбочке и налил немного воды. Он нарочито медленно обошел кровать, чтобы не провоцировать еще большего напряжения, которое чувствовал в Коринн. Она перекатилась на кровати, чтобы быть к нему лицом.

– Вы можете сесть? – спросил он.

Коринн устало закрыла глаза, потом снова открыла.

– Наверно.

– Если вам нужна помощь, только попросите.

Она попыталась сесть самостоятельно.

– Где Фуше?

– Скорее всего, готовятся к новому дню. Они старые, – веско заметил Эдвард.

– Тьерри не старый.

– Мадам Фуше запретила ему ухаживать за вами.

Коринн протянула руку за стаканом. В этой большой кровати она смотрелась как ребенок – такая маленькая и хрупкая.

– Но насчет вас у нее не было возражений?

– Возраст не оставляет ей выбора, и она сочла, что лучше уж за вами будет ухаживать любовник, чем совершенно чужой мужчина, то есть ее сын.

Коринн поперхнулась при первом же глотке, и Эдвард услужливо постучал по ее спине.

– Это ложь, разумеется, – поспешил он успокоить ее на тот случай, если она вдруг решила, что за время, пока она находилась без сознания, с ней случилось нечто такое, о чем ей следует знать.

– Вы потрясаете меня своей самонадеянностью.