Не искушай меня

Он несколько изменил положение и рукой направил широкую головку к той крохотной щелке, что вела в рай. Линетт начала тяжело дышать, веки ее отяжелели. Искра, что пробежала между ними, начала разгораться.

– Видишь? – прошептала она. – Я думаю, что ты для меня, возможно, велик на размер.

Опустив голову, Саймон поцеловал ее. Он обожал ее губы, ее рот и то, что она произносила этими губами, и те звуки, что помимо воли вырывались из ее рта, он тоже обожал. Губы ее были влажными и нежными и восхитительными на вкус. И то, как они подрагивали под его губами, как раскрывались. Он бы с радостью позволил этим губам вырвать из груди его сердце.

– Господи, чувствовать тебя… – простонал он, медленно погружаясь в тугой жар ее лона. – Видишь? – Он просунул руки ей под плечи, чтобы уложить ее поудобнее. – Я могу прикоснуться к тебе глубоко-глубоко, глубже некуда, – и он толкнулся в нее, – и растянуть тебя до предела… – Он сделал вращательное движение бедрами и сорвал с губ Линетт стон восторга. – Я сложен под тебя, словно по мерке, и все это для того, чтобы дарить тебе наслаждение тысячами разных способов.

Линетт вздохнула:

– Я вижу…

Он замер на определенной глубине, поглаживая обнаруженные им эрогенные точки, отдаваясь собственным неповторимым ощущениям; она была такой влажной, такой тугой. Сексуальный акт никогда не дарил ему столь полных ощущений, никогда не чувствовал он наслаждения женщины так остро, словно наслаждение было его собственным. То не было радостью обладания, то не было триумфом победителя, наслаждение было самоценным – чистым, без всяких посторонних примесей.

Как и раньше, Саймон не торопился, он входил в нее глубоко и медленно. Взойдет солнце, и она покинет его, между ним и ею встанет ее семья, и на этом все у них закончится. Он слышал тиканье часов, отмерявших время его счастья, и это время утекало, но он не ставил перед собой цели овладеть ею столько раз, сколько было возможно. Он не ставил перед собой цели утолить свой голод, избыть тоску по Линетт или заставить ее запомнить его ценой количества ослепительных оргазмов. Любой мужчина, который имеет право называться таковым, может довести женщину до оргазма.

Но не всякий мужчина может любить.

Вот чего он хотел добиться – чтобы оргазмы, которые потрясали не только тело ее, но и душу, стали частью ее, ее сутью.

Саймон опустил лицо в душистую копну ее волос и крепко прижал Линетт к себе. Он впитывал ощущения, запоминал их. Ее отвердевшие соски, которые упирались в его грудь, упругая мягкость ее груди. Линетт была такой нежной, она была так божественно сложена, она была так чертовски красива, что ему становилось трудно дышать, когда он смотрел на нее.

Она заерзала под ним, голова ее заметалась из стороны в сторону, она одними губами шептала его имя. Она была так щедра в своей страсти, она отдавала себя всю, без утайки. Еще ни одна женщина так не вела себя в его постели. У всех имелись свои соображения за и против него. И этих «против» хватало – его незнатное происхождение, его ирландский акцент, отсутствие положения в обществе, отсутствие собственности и семьи… Он ничего не мог ей предложить, кроме нескольких часов плотского удовольствия.

Невинность и чистота Линетт завоевали его. Не девственность, которой она лишилась несколько часов назад, а кристально чистое сердце ее, впервые познавшее любовь. Ее цельность, ее решимость не оглядываться назад, ее бесстрашие. Разбитые мечты? Она не думала о том, что ей придется собирать осколки. Она не боялась крушения иллюзий.

Линетт никогда еще в своей жизни никого не любила. Он был первым.

И он готов был продать душу дьяволу, лишь бы остаться первым на всю жизнь.

Он никогда не имел собственного дома в настоящем понимании этого слова, никогда не знал места, где чувствовал бы себя дома, никогда не имел ничего, что принадлежало бы ему, ему одному. Он никогда не владел ничем по-настоящему ценным, незаменимым. Кроме Линетт.

Сегодня. Этой ночью она была его, и только его женщиной. Она принесла себя ему в дар. Невероятность и грандиозность этого дара потрясали.

– Сердце мое, – выдохнула она, обнимая его своими изящными руками, держась за него так, словно он был ее якорем.

Саймон брал ее все так же медленно, все так же глубоко проникая в нее. Он старался продлить это соитие как можно дольше. Он едва терпел, и, не будь он настолько сильно от нее без ума, он не выдержал бы такого напряжения. Она так жадно принимала его в себя, сжимала его в себе.

– Господи! – выдохнул он. Он чувствовал приближение спазмов развязки. – Так хорошо – простонал он. – Так чертовски хорошо…

– Прошу тебя, – взмолилась Линетт, охрипнув от страсти.

– Скажи мне, что тебе нужно, – пробормотал он, лизнув ее в мочку уха. – Скажи мне, и я дам тебе это.

– Сделай это снова, – выдохнула она. – Снова…

Он вышел из нее почти целиком, прижав головку к клитору, сделал замах и вонзился в нее, дав ее клитору ту окончательную стимуляцию, которую она от него требовала.

Линетт напряглась, взметнула бедра вверх, замерла на вершине, и тогда волна за волной накрыли ее мощные спазмы оргазма. Она царапала Саймону спину, всхлипывая, выкрикивала его имя, она рассыпалась на мелкие осколки в его объятиях, она раз за разом сжимала его своим лоном.

Он застонал, заскрежетал зубами, вцепившись в подушку, пока Линетт извивалась под ним, побуждая его излить свое семя в ее глубины. Он удерживался одним усилием воли, он ждал, пока утихнет дрожь, чтобы высвободиться из цепкой хватки и пролить семя на простыню. Теперь уже его сотрясали спазмы, и происходящее с ним перечеркивало все то, что он до сих пор знал о сексе.

Горячая влага омывала его пенис, и он думал о том насколько несправедливо то, что семя его никогда не осядет в ее лоне, не примется в нем, не даст росток его, Саймона, будущего.

Он, наконец, был дома, но ему не позволят в этом доме остаться.

Глава 13

– Руссо не такая уж редкая фамилия, Филипп, – устало сказала Маргарита, – Я все равно попросила бы тебя о помощи.

Маргарита встала и взяла со стола пустой бокал. Подойдя к буфету, она наполнила свой бокал хересом, а ему налила бренди и со знанием дела подогрела золотистую жидкость над пламенем свечи.

Когда Маргарита поднялась, Филипп тоже встал, наблюдая за ней глазами любящего мужчины. Он сомкнул пальцы вокруг ее пальцев, принимая угощение. Его прикосновение словно прожгло ее насквозь, напомнив ей о том, как эти пальцы ласкали куда более интимные места ее тела.

– Почему не попросить о помощи твоего мужа? – тихо спросил он.

– У меня есть на это свои причины.

– Расскажи мне о них.

У Маргариты задрожала нижняя губа, и он опустил голову и языком провел по дрожащему изгибу. Он застонал и крепче сжал ее пальцы.

Маргариту словно захватил горячий вихрь. Его вкус был таким знакомым, таким желанным. И словно не было всех этих лет разлуки, она все так же горячо, все так же пламенно любила его.

– Я была тебе сердцем верна все эти годы, – прошептала она. Она дрожала так, что херес полился через край и вино попало на пальцы. – Но если я еще могу держать голову высоко, так это потому, что ни разу не изменила мужу по-настоящему.

Она почувствовала, каких усилий ему стоило отпустить ее и отступить на шаг. Грудь его тяжело вздымалась, и ноздри раздувались, как у жеребца, почуявшего свою кобылу.

– Тогда скажи мне правду, – сказал он тихо и залпом выпил приготовленный ею бренди. – Если ты не хочешь дать мне ничего другого, дай мне хотя бы это.

Она была внутренне готова к тому, что ее отказ отзовется в нем болью, но она не знала, как сильно его боль отзовется в ней.

– Я все тебе сказала!

– Хотел бы я, чтобы ты больше доверяла мне, верила в то, что я могу тебя защитить.

– Ты думаешь, что я уехала ради себя? Я порвала с семьей и друзьями, оставила все, что было мне дорого, и пришла к тебе в том, что было на мне, и после этого ты думаешь, что я оставила тебя ради собственной выгоды?