Страница 27 из 55
Технология под пером Макдермота приобретает характер вселенского бедствия, нового и еще более чудовищного творения Франкенштейна, лишь умножающего по своей воле зло и несправедливость на земле. Можно понять чувства автора памфлета, которые разделяют миллионы американцев, и вместе с ними негодовать против злоупотребления плодами научно-технической революции. Однако это негодование не должно быть обращено против нее самой.
В споре о причинах отрицательных социальных последствий научно-технической революции прав, увы, не Макдермот, а скорее Э. Местин, который полагает, что технология «создает новые возможности для человеческого выбора и действия, но оставляет неопределенным направление этих действий. Каковы будут результаты технологии и каким целям она будет служить — это заложено не в ней самой, а в том, что сделает с технологией человек». Новая технология создает новые возможности для людей и общества и порождает новые проблемы для них. Отмечая, что положительные и отрицательные последствия научно-технической революции взаимно связаны, Э. Местин формулирует (хотя и осторожно) правильный вывод: возобладание первых либо вторых вызывается социальными и политическими факторами, внешними по отношению к самой технологии. Собственно говоря, если бы дело обстояло иначе, то тогда борьба прогрессивных сил была бы заведомым донкихотством. Передовые силы общества не вправе отдавать знамя научно-технического прогресса на откуп реакции.
В своем подчеркнуто отрицательном отношении к научно-технической революции Макдермот не составляет исключения среди радикально настроенной интеллигенции США. Примером подобной технофобии, которой страдают многие американские, и не только американские, радикалы, может служить статья весьма авторитетного среди «новых левых» социального философа Пола Гудмэна «Может ли технология быть гуманной?».[84]
Повсеместное внедрение новой технологии, отмечает Гудмэн, сопровождается в США резким углублением экономических противоречий и социальных контрастов. Однако справедливая критика злоупотреблений достижениями науки и техники в условиях антагонистического общества выливается у него в обличение технологии вообще, в обвинительную речь против самих ученых. Наука, как считает он, постепенно превратилась в религию нашего времени, академические учреждения стали чем-то вроде официальной церкви, а сами ученые уподобились касте священнослужителей. Современное «индустриальное общество» страдает от «засилья науки», «избытка технологии», утверждает Гудмэн, призывая к упрощению жизни и ограничению потребностей. «Нововведения приносят все меньше пользы для улучшения жизни, — пишет он, — И вместо радости от замечательных успехов генетики, хирургии, электронных машин, ракет и атомной энергии широко распространяется убеждение, что они неизбежно лишь увеличат сумму человеческих невзгод». Технология обесчеловечивает общество, стандартизирует цивилизацию и подавляет личность, подчиняя ее своему всеобъемлющему контролю, сокрушается Гудмэн. А надежды, которые человечество возлагает на науку, будут обмануты так же, как в свое время это случилось с реформацией. «Именно наука, которая призвана была стать очистительным ветром истины, отравила атмосферу, содействовала промывке мозгов и снабдила оружием для войны», — заявляет он. Что же касается самих ученых, то сознают они это или нет сами, их помыслы и их деятельность продиктованы стремлением к власти над обществом.
Воинствующий антитехнологизм стал за последние годы своеобразной модой среди значительной части радикальной интеллигенции на Западе. Ему платят дань многие поборники так называемой «контркультуры», которые считают, что центр тяжести в борьбе против капитализма должен быть перенесен в сферу моральных убеждений, культурных ценностей и образа жизни людей. Наиболее четко эти взгляды изложил американский социолог Теодор Роззак в книге «Создание контркультуры. Размышления о технократическом обществе и молодежной оппозиции ему».[85] Отождествляя капитализм с «организованным технологическим обществом», а господствующую буржуазную культуру с «технократическим мировоззрением», он видит спасение от них лишь в возрождении некоего «нового гуманизма», обращающегося к совести людей и освобождающего их от поклонения науке и технике.
Технофобия придает еще более утопический характер социальным идеалам «новых левых», обнажает их нереальность и недостижимость. Социальное предвидение, из которого изгоняются достижения науки и техники, превращается либо в наивные утопические проекты лучшего будущего, либо в апокалиптические пророчества грядущих катастроф. Антитехнологизм притупляет социальный радикализм во взглядах «новых левых», дает повод для изображения их ретроградами в глазах общественного мнения.
Эта враждебность к научно-техническому прогрессу еще больше дает о себе знать в новой книге Роззака «Где кончается страна расточительства: политика и выход за пределы послеиндустриального общества»,[86] которая, в сущности, означает окончательное отречение его от идеи рационализма и обращение к религиозному мистицизму в поисках социального идеала. Западная цивилизация, утверждает он, зашла в безысходный исторический тупик, «сам бог превратился во врага нового индустриального общества». Неразрешимые экономические и социальные противоречия Запада, по его убеждению, вызваны тем, что он позволил увлечь себя идеями научного рационализма, индустриальной технологии, светской культуры и либерального гуманизма. За экономическое развитие и сомнительное благополучие человечество, продолжает он, заплатило непомерно высокую цену: во имя материального богатства оно пожертвовало непреходящими духовными ценностями средневековья только для того, чтобы в конце пути оказаться перед лицом тотального отчуждения личности, экологического крушения и угрозы термоядерного побоища. Единственное спасение для «урбанизированно-индустриальной страны расточительства», превращающей нашу планету в пустошь, как считает Роззак, состоит ныне в том, чтобы отказаться от «научного рационального мышления» и вернуться к плодотворным традициям «провиденциального религиозного мышления» средних веков, к гностицизму, магии, алхимии и другим методам приобщения к интуитивному, потустороннему высшему знанию. Современная светская и технологическая культура не заслуживает ничего, кроме бесследной гибели, ибо она, по его характеристике, является «умаленной действительностью», обедненным объективным миром, из которого изгнано самое главное — мистический иррациональный мир субъекта. «Следующая революция», накануне которой стоит человечество, уверяет Роззак, как раз и должна будет возродить этот субъективный мир духовных ценностей.
В концепции «контркультуры» Роззака поражают прежде всего ее вопиющая теоретическая беспомощность и политическая убогость. Такого рода «крайне левые» взгляды, в сущности, смыкаются с «крайне правыми», консервативными взглядами на науку и общественный прогресс. Осуждая научный рациона-лизм, светскую культуру и экономическое развитие, отвергая наследие Бэкона, Ньютона и Декарта, призывая повернуть вспять к средневековью, Роззак в своей книге воспроизводит, часто дословно, основные тезисы и доводы Льюиса Мэмфорда, изложенные им в двухтомной монографии «Миф о машине». Как и Мэмфорд, а также Эллюль и многие другие противники научно-технического прогресса, Роззак взывает к религии и идеализирует средневековье. Вся разница между ними сводится к тому, что одни и те же положения в первом случае излагаются от имени «новых левых», тогда как во втором их отстаивают общественные деятели, не скрывающие своих консервативных убеждений.
Роззак, в сущности, оказывается в плену концепции «послеиндустриального общества», которую претендует опровергнуть. В самом деле, он не видит никакого иного пути научно-технического и социального прогресса, никакого иного будущего, кроме «послеиндустриального общества». Единственную альтернативу ему он усматривает в попятном движении цивилизации к средним векам. Но тем самым он оказывается обезоруженным перед ней не только теоретически, но и политически. Восхваляя средневековье, псевдоре-волюционеры вроде Роззака уподобляются советнику юстиции Кнаппу из сказки Андерсена «Калоши счастья», утверждавшему, что «времена короля Ганса были лучшей и счастливейшей порой в истории человечества». Но после того, как волшебные калоши перенесли его туда на время, он всю жизнь потом вспоминал пережитые им ужасы и благословлял свой век. Ликвидация антагонистического общества вовсе не предполагает уничтожения современной цивилизации и отказа от научно-технического прогресса. Социальнаные идеалы трудящегося человечества устремлены в будущее, а не в прошлое. Коммунизм, как подчеркивал Ленин, покоится на усвоении всех достижений цивилизации и обращении их в достояние народных масс. Он не может быть возведен на фундаменте средневековья с помощью магических средств «контркультуры».
84
См.: «The New York Review of Books», November, 20, 1969.
85
Th. Rоszak, The Making of a Counter Culture: Reflection on the Technocratic Society and its Youthful Opposition. New York, 1969.
86
Th. Rоszak, Where the Wasteland Ends: Politics and Transcendence in Postindustrial Society. New York, 1972.