Страница 12 из 55
Следует сказать, что идеологи «Большого бизнеса» отчасти сами осознают этот порок своих футурологических концепций. Для социального предвидения требуется нечто большее, чем изобретательная манипуляция со статистическими данными и поверхностные аналогии с прошлым. Взывая к «историческому воображению» футурологов, Э. Шонфилд советует… брать пример с «самого Маркса». Пока что в ожидании невероятного появления «антимарксистского Маркса» представители буржуазно-апологетического направления в социальном прогнозировании готовы позаимствовать подходящие идеи и концепции у своих конкурентов среди либерально-реформистских и демократически настроенных футурологов, препарировав их соответствующим образом, чтобы они отвечали интересам «Большого бизнеса», но не утратили бы при этом известной привлекательности в глазах общественного мнения. Не скрывая разочарования в книге Кана и Винера, Шонфилд с некоторым сожалением замечает: «В поисках более проницательного и достаточно обоснованного взгляда на 2000 год приходится посмотреть куда-либо еще, например, обратиться к социологу, обладающему глубокими знаниями в области истории идей, вроде Дэниела Белла, написавшего введение к книге Кана и Винера. Белл — изобретатель понятия „послеиндустриальное общество“, которое уже вошло в обиход у передовых руководителей бизнеса, старающихся убедить своих акционеров в необходимости больших расходов на исследования и развитие».[37]
Миф о «послеиндустриальном обществе»
Как только выявилась необратимость социальных последствий научно-технической революции и в долговременных футурологических прогнозах обозначились первые смутные контуры будущего общества, среди социологов на Западе началось своего рода состязание: каким именем наречь это общество, кому быть его крестным отцом? «Общество изобилия» и «новое индустриальное общество», «послесовременное», или «активное общество» А. Этциони, «третичная», а затем и «четвертичная цивилизация» Ж. Фурастье, «технотронная цивилизация» 3. Бжезинского, «сверхиндустриальная цивилизация» О. Тоффлера, «цивилизация досуга», «технологическое общество» и т. п. — словом, недостатка в благозвучных названиях явно не было, как, впрочем, и в претендентах на роль крестного отца. Даже президент Джонсон, как известно, не удержался от соблазна связать свое правление с недолговечным «Великим обществом».
Однако в этом состязании имен главный приз достался, казалось бы, самому простому и непритязательному термину — «послеиндустриальное общество», которое ввел в обращение профессор Колумбийского университета Дэниел Белл, председатель Комиссии 2000 года Американской академии искусств и наук. В этом была своя логика.
Концепция «послеиндустриального общества» вызвала нескрываемую зависть одних и столь же неумеренный восторг других. «История нашего поколения, история предстоящих тридцати лет будет осуществлением того, что г-н Дэниел Белл обозначил новым понятием „послеиндустриального общества“, о котором нам доведется еще не раз услышать, — восторгается, например, Ж.-Ж. Серван-Шрейбер в своей книге „Американский вызов“. — Мы должны запомнить это понятие. Именно оно обозначает горизонты. Оно воплощает в себе сумму коренных изменений, благодаря которым общество 2000 года в определенных частях индустриального мира окажется столь же мало похожим на то, какое мы сейчас знаем, как наше, быть может, в данный момент отличается от Египта и Нигерии».[38] Оставим, однако, подобную неумеренную рекламу на совести автора. Своим неоспоримым успехом на Западе это понятие обязано скорее своей емкости, чем яркости. Оно было естественным и логическим продолжением весьма популярной на Западе теории «единого индустриального общества» Р. Арона и У. Ростоу. И, кроме того, благодаря своей расплывчатости, подобно губке, впитало в себя целый ряд других частных концепций и доктрин. Каждый уверовавший в концепцию «послеиндустриального общества» мог позволить себе истолковывать его в соответствии со своими желаниями и социальными вкусами. Вот почему не приходится удивляться, что концепция «послеиндустриального общества» молниеносно завоевала себе повсеместное признание не только в США и в Западной Европе, но и в Японии. Она, по утверждению Э. Шонфилда, «вошла в фольклор деловых кругов», ею оснащаются программы либеральных и реформистских политических партий, например новый манифест французских радикалов «Небо и земля». Одним словом, «послеиндустриальное общество» стало своего рода символом веры всех, кто хотел бы противопоставить теории научного коммунизма какую-либо иную привлекательную альтернативу. Иначе говоря, концепция «послеиндустриального общества» пролегла в главном русле современной буржуазной социальной мысли. Вместе с тем именно широта и неопределенность данного понятия позволила вкладывать в него весьма различный смысл и содержание, в зависимости от социальных и идеологических предпочтений его многочисленных поборников и в США, и в Западной Европе, и даже в Японии. Так, отвергая «стандарты западных ученых» в концепции «стадий экономического роста» как несоответствующие историческому опыту и своеобразию своей страны, Юдзиро Хайаши, председатель японского футурологического общества, в своем выступлении на конгрессе в Киото весной 1970 года подчеркнул «интересное совпадение» взглядов как американских, так и японских футурологов в отношении «послеиндустриального общества».[39]
В устах будь то Белла, Кана, Бжезинского, Сервана-Шрейбера, Шонфилда либо других проповедников концепция «послеиндустриального общества», хотя это понятие и произносится ими одинаково, выражает далеко не идентичные представления и устремления.
Концепция «послеиндустриального общества» во всех ее вариантах своим идеологическим острием, вне всякого сомнения, обращена против теории научного коммунизма. Она предлагает свою, немарксистскую интерпретацию общественного прогресса в целом и социальных последствий научно-технической революции в частности, пытается соблазнить общественное мнение различными «неокапиталистическими» альтернативами. И эта антимарксистская направленность отдельных вариантов прямо пропорциональна их теоретической убогости и претенциозности.[40]
Пресловутое «технотронное общество» Бжезинского фактически всецело светит отраженным светом «стадий экономического роста» У. Ростоу. И этому вряд ли приходится удивляться, если вспомнить, что он при президенте Джонсоне был членом Совета по планированию политики государственного департамента и работал под началом Ростоу. Отдельные детали, которыми он подновил доктрину своего патрона, почерпнуты им главным образом из работ Комиссии 2000 года. Однако и в изложении Кана и Винера концепция «послеиндустриального общества» страдает теми же методологическими пороками и саморекламой, что и предшествовавший ей оригинал У. Ростоу, который она просто экстраполирует в будущее.
Это буквально бросается в глаза, как только мы сопоставим соответствующие места в обеих книгах. В свое время Ростоу, перечисляя свои стадии — 1) традиционное общество, 2) созревание предварительных условий, 3) сдвиг, 4) движение к зрелости и 5) массовое потребление, — уже говорил и о предстоящей, шестой в его схеме, стадии, следующей за массовым потреблением. Охарактеризовать эту стадию, как он тогда полагал, довольно-таки трудно, ибо ей будет предшествовать изменение социальных ценностей, а потому ограничился предположением, что она будет сопровождаться «уменьшением значения в глазах людей роста реального дохода» и, возможно, «повышением интереса к увеличению семьи».[41] Кан и Винер повторяют первые две стадии Ростоу, объединяют следующие две в одну — «индустриальную» и механически добавляют вслед за «массовым потреблением» стадию «послеиндустриального общества». В их интерпретации, следовательно, «послеиндустриальное общество» при всем его своеобразии не самостоятельная социально-экономическая система, не новая историческая эпоха, но лишь фаза, стадия, заключительный этап в развитии «индустриального общества». Это подтверждается, в частности, тем, что научно-техническую революцию нашего века они рассматривают как «вторую фазу» индустриальной революции, начавшейся еще в XVIII веке. Как ни склоняют они на протяжении книги «послеиндустриальное общество», предметный указатель красноречиво отсылает нас: «…см. индустриальное общество». В конечном счете всемирная история в футурологической концепции Кана и Винера весьма примитивно низводится к «до-индустриальной», «индустриальной» и «послеиндустриальной» фазам, по сути, одной и той же общественной системы, как если бы все прошлое человечества исчерпывалось подготовкой настоящего (то есть капитализма), а обозримое будущее сводится к его прямому продолжению. И подобная идеологическая схема преподносится как футурологическое откровение, как последнее слово социального предвидения! Право же, она больше похожа на средневековую, схоластическую концепцию Иоахима Флорского, расчленявшего историю человечества на три «царства» (бога-отца, бога-сына и, в будущем, бога-святого духа), чем даже на теологическую, метафизическую и позитивистскую стадии О. Конта.
37
«Encounter», February, 1969, p. 23.
38
Jean-Jасques Servan-Sсhreiber, Le défi américain. Paris, 1969, pp. 64–65.
39
См.: «International Future Research Conference (Preliminary Papers)», Kyoto, 1970.
40
Различные варианты концепции «послеиндустриального общества» уже подвергались марксистской критике: Ю. К. Островитянов, «Постиндустриальная цивилизация» или капитализм в 2000 году? «Вопросы философии», 1969, № 7; Я. С. Хавинсон, Двухтысячный год и некоторые пророки. «Мировая экономика и международные отношения», 1969, № 7; Н. Д. Гаузнер, «Послеиндустриальное общество» и тенденции социально-экономического развития США. «США — экономика, политика, идеология», 1970, № 12; Г. И. Иконникова, Концепция «постиндустриального общества» — несостоятельная альтернатива теории научного коммунизма, в книге: «Философские проблемы общественного развития». М., 1971.
41
W. W. Rоstоw, The Stages of Economic Growth. Cambridge, 1960, p. 11–12.