Страница 1 из 4
Агата Кристи
Дельфийский оракул
Греция мало интересовала миссис Уиллард Д. Петере, а о Дельфах, сказать по правде, она и вовсе не слыхала.
Духовной вотчиной миссис Петере были Париж, Лондон и Ривьера. Ей нравилось останавливаться в гостиницах, но только в таких, где есть пушистые ковры, роскошная кровать, изобилие несущих свет электрических приспособлений — вплоть до торшера с регулируемой яркостью, вдоволь горячей и холодной воды и телефон под рукой, по которому всегда можно заказать чай, закуски, минеральную воду, коктейли или же просто поболтать с подругой.
В дельфийской гостинице ничего этого не было. Там был только изумительный вид из окна, чистая постель, не менее чистые стены, комод, стул и умывальник. В душ можно было попасть исключительно по записи, что, впрочем, не гарантировало наличия горячей воды.
Миссис Петере представлялось, как все будут поражены, узнав, что она посетила Дельфы, и, в предвидении расспросов, изо всех сил старалась вызвать у себя интерес к Древней Греции. Интерес не приходил. Скульптуры все были какие-то недоделанные, — если у статуи наличествовала голова, можно было быть уверенной, что у нее не окажется руки или ноги. Пухлый мраморный ангелок с крылышками, украшавший надгробие мужа, был ей куда симпатичнее.
Однако она не призналась бы в этом ни за что на свете — хотя бы уже из боязни оскорбить художественный вкус своего сына Уилларда. Собственно, ради него она и принимала все эти муки: холодную неудобную комнату, угрюмую прислугу и шофера, чей омерзительный затылок вынуждена была созерцать ежедневно. Ибо восемнадцатилетний Уиллард (до недавнего времени вынужденный носить ненавистную ему приставку «младший») был единственным сыном миссис Петере, которого она боготворила. Именно его, Уилларда, обуяла страсть к античному искусству, и именно он, тощий, бледный и очкастый Уиллард потащился в его поисках через всю Грецию.
Они побывали в Олимпии,[1] где миссис Петере не могла побороть чувства, что неплохо бы там немного прибраться; видели Парфенон,[2] показавшийся ей довольно сносным, осмотрели — совершенно, по ее мнению, ужасные — Афины.[3] Коринф[4] и Микены[5] оказались сущим мучением уже не только для нее, но и для шофера.
Миссис Петере решила, что Дельфы — последняя капля. В них абсолютно нечего было делать, кроме как бродить между развалинами. А Уиллард даже не бродил он ползал! Часами ползал на коленях, изучая какие-то древнегреческие надписи и периодически восклицая: «Мамочка, ты только послушай!», после чего зачитывал такое, скучнее чего миссис Петере сроду не слыхивала.
Тем утром Уиллард с утра пораньше отправился рассматривать какую-то византийскую мозаику.[6] Прислушавшись к себе, миссис Петере вынуждена была признаться, что византийская мозаика, образно — как, впрочем, и фактически — говоря, ее не греет. Она отказалась от прогулки.
— Понимаю, мама, — согласился Уиллард. — Ты хочешь пойти куда-нибудь, где никого нет, и просто посидеть, впитывая мощь и величие этих развалин.
— Точно, цыпленок, — сказала миссис Петере.
— Я знал, что это место тебя проймет, — взволнованно сказал Уиллард, выходя из номера.
Миссис Петере глубоко вздохнула, вылезла из кровати и отправилась завтракать.
В столовой никого не было. Только четыре человека. Мать с дочерью, обе одетые во что-то несуразное (миссис Петере знать не знала, что такое пеплум[7]) и оживленно толкующие об искусстве самовыражения в танце; потом полный пожилой господин по имени Томпсон, спасший чемодан, забытый ею в купе, и еще лысый джентльмен средних лет, прибывший вчера вечером.
Поскольку он задержался в столовой дольше других, миссис Петере разговорилась с ним. По природе своей женщина дружелюбная и общительная, она успела истосковаться по доброму собеседнику. Мистер Томпсон на эту роль явно не годился по причине своей (как ее деликатно обозначила миссис Петере) чисто английской сдержанности, а мать с дочкой вели себя слишком уж надменно и неприступно, хотя девушка, как ни странно, отлично ладила с Уиллардом.
В лице лысого джентльмена миссис Петере нашла исключительно приятного собеседника. Он был человеком широко образованным, но без надменности. Он даже рассказал ей несколько забавных историй, в которых древние греки не выглядели утомительными историческими персонажами, смотрясь как-то живее и человечнее.
Миссис Петере, в свою очередь, рассказала об Уилларде, о том, какой он умный и как свободно он чувствует себя в стихии под названием Искусство. В джентльмене оказалось масса сердечности и доброжелательности, и с ним так легко было разговаривать.
Однако чем занимался он сам, миссис Петере так и не выяснила. Джентльмен ограничился признанием, что он путешествует и на некоторое время совершенно оставил дела, так, впрочем, и не пояснив какие.
В целом день прошел быстрее, чем этого можно было ожидать. Мать, дочь и мистер Томпсон продолжали держаться замкнуто. Так, встреченный при выходе из музея мистер Томпсон немедленно развернулся и заспешил куда-то прочь.
Новый знакомец миссис Петере, слегка нахмурясь, проводил его взглядом.
— Хотел бы я знать, что это за птица, — протянул он. При всем желании помочь, миссис Петере могла сообщить ему только имя.
— Томпсон, Томпсон… Нет, не припоминаю, — задумчиво проговорил тот. Однако очень знакомое лицо. Где же я его видел?
После полудня миссис Петере устроилась в тенистом уголке, чтобы немного вздремнуть. Книгой, которую она с собой прихватила, оказался, как ни странно, не прекрасный труд по греческому искусству, рекомендованный ей сыном, а «Таинственная прогулка» с четырьмя убийствами, тремя похищениями и богатым выбором гангстеров всех Мастей. Все вместе это должным образом возбуждало, хотя больше все-таки успокаивало.
В четыре она оторвалась от чтения и поспешила в отель, куда давно уже должен был вернуться Уиллард. Удивительно, но материнское чутье настолько изменило миссис Петере, что она чуть не забыла вскрыть конверт, который, по словам портье, оставил для нее днем какой-то странноватый господин.
Конверт был омерзительно грязен. Брезгливо вскрыв его и прочтя первые строки, миссис Петере побелела как мел. Письмо было написано по-английски незнакомым ей почерком.
Женщина! (начиналось письмо). Когда получишь это, знай: твой сын есть наш узник, содержащийся в великом секрете. Ни единого волоса не падет с головы этого благородного юноши, если ты с точностью выполнишь мои требования. То есть выкупишь его десятью тысячами английских фунтов стерлингов. Скажи хоть слово владельцу гостиницы или полиции или еще кому, и твой сын погибнет. Помни об этом! Инструкции, как передать деньги, получишь завтра. Не выполнишь их уши благородного юноши будут отрезаны и высланы тебе почтой А если и тогда не выполнишь — он будет убит. И опять же это не пустая угроза. Думай, женщина, думай и молчи.
Бесполезно даже пытаться описать состояние, в которое привело несчастную мать это послание. При всей своей нелепости и безграмотности письмо таило в себе страшную и реальную угрозу. Уиллард, ее малыш, ее цыпленок — нежный мечтательный Уиллард! Его маленькие ушки!
Она немедленно пойдет в полицию! Она поднимет на ноги всех соседей! Но что, если тогда они… Миссис Петере содрогнулась от ужаса.
Затем, взяв себя в руки, она вышла из номера и разыскала владельца отеля единственного известного ей грека, способного изъясняться на английском.
1
Олимпия — древнегреческий город в северо-западной части Пелопоннеса, место культа Зевса и проведения Олимпийских игр; был впоследствии сожжен.
2
Парфенон — главный храм на Акрополе в Афинах, памятник древнегреческой архитектуры периода высокой классики.
3
Афины — столица Греции, центр культурной, политической и экономической жизни Древней Греции.
4
Коринф — город и порт в Греции на полуострове Пелопоннес, основанный в Х веке до н. э. и славившийся керамикой и изделиями из бронзы.
5
Микены — древний город в Южной Греции, центр эгейской культуры, расцвет которой приходится на XIV XII века до н. э.
6
Византийская мозаика — узор из разноцветных кусочков стекла, эмали или разноцветных камешков, скрепленных между собой, распространен в Византии (Восточной Римской империи) в IV–V века.
7
Пеплум — в Древней Греции и Риме верхняя женская одежда из тонкой ткани без рукавов, надевавшаяся поверх туники.