Страница 5 из 24
— Помолчи, Ольга! — скомандовал отец, хотя она ничего не произнесла. Та-ак. А сколько вам лет?
— Лет мне… лет мне восемнадцать… с чем-то там…
— Смотрите: какой вы широкий, молодой человек, точно считать не желаете… Прыжков у вас — от двухсот до трехсот, а лет вам «восемнадцать с чем-то»…
— Папочка, может, сперва выпьем чаю, — дрожащим голосом выдавила из себя Оля.
— Я сказал: помолчи. Та-ак… В восемнадцать лет вы напрыгали уже двести раз. Вон у вас на значке так обозначено.
— Да, — подтвердил я со вздохом. И сам почувствовал, что интонация у меня была вроде как с сожалением: мол, неприятно это, но — что ж поделаешь? — вот напрыгал уже на третью сотню…
— Сколько же раз вы прыгаете, когда попадаете на аэродром?
— Я? — переспросил я, чтобы как-то оттянуть ответ. — Я это… если уж дорвешься, как говорится, до летного поля, то, безусловно, сигаешь раз десять — двенадцать кряду…
Мне хотелось выговорить эту фразу небрежно и самоуверенно, но я и сам услышал, что мямлю очень невнятно и даже — с испугом. А Оля закрыла руками лицо и дышала прерывисто.
— Правильно! — подхватил Владимир Андреевич; он даже как-то развеселился. — А с какими вы парашютами обычно прыгаете?
— С этими… как их? — ну, с воздушными…
— Они — что же? — сшиты из воздуха?
Я сделал вид, что смеюсь такой забавной шутке. Но смех тоже получился тревожный — вроде я подавился, отправив кусок еды «не в то горло», и теперь выдыхаю с трудом и с болью крошки…
— Зачем же… хе-хе-хе… воздушные? — проговорил я наконец. — Сами парашюты — они брезентовые. В основном… Или там полотняные… Из мадапалама… из бязи.
— Из бязи, вы говорите? — Владимир Андреевич сыграл большое удивление.
— Ага. А к ним пришиты эти… ремни… лямки… в общем, постромки…
— «Постромки» — вы говорите, молодой человек?
— Да. То есть нет. Не постромки, а эти — стропила…
— «Стропила»? Как на стройках?! Очень интересно. Это что — новое изобретение в области парашютизма? В мое время такого еще не было.
— Папа! Хочешь чаю?! — истерически звенящим голосом выкрикнула Оля и метнулась к чайнику, чтобы налить отцу.
Но он остановил ее жестом руки.
— Обожди, дочка. Выясним сперва все до конца. Вы можете мне рассказать: как вы прикрепляете к своей особе парашют? Технически как вы это делаете?
— Как когда, — прошептал я.
— Не слышу!
— Как, говорю, когда… Иногда полностью пристегиваюсь…
— Пристегиваетесь? Отлично. Это значит — иногда. А в других случаях что происходит?
— А иногда, так сказать, — внакидку… Если расстояние до земли не слишком тово… огромное…
— Угу. Очень интересно! — теперь полковник не скрывал, что он издевается надо мною. — Значит, вы пользуетесь парашютом то впристяжку, а то — внакидку. Как вот чай пьют: когда — внакладку, а когда — вприкуску. Молодец!
На секунду во мне возникла надежда, что слово «молодец» сказано без иронии, всерьез… Но, подняв глаза на Владимира Андреевича, я понял, что моим пыткам конец еще не пришел.
— А вам не приходилось прыгать наизусть, юноша? — задал очередной вопрос папа.
— Приходи… а как это — «наизусть»? — спохватившись, переспросил я.
— Ну, так: вы прыгаете без парашюта, а потом вам вдогонку бросают мешок с ним.
— А разве так бывает? — наивно удивился я. И только задав этот вопрос, понял, что я опять дал промах.
— Я читал, что теперь бывает. Ну, если с вами такого еще не было, то ладно. Хорошо, что вы не рисковали с этим делом…
Оля вскочила со своего места и убежала, громко плача. Мы с полковником проводили ее глазами, затем, как по команде, оба повернулись лицами друг к другу.
— Что бы у вас еще спросить? — раздумчиво произнес Владимир Андреевич. — Ах, вот: а в стратосферу вам не приходилось залетать? Чтобы оттуда вниз головою — у-у-у-у-у-у! — к земле… Внакладку или вприсядку… А?
— Приходилось! — отчетливо и громко заявил я. Поняв до конца, что я морально, так сказать, уже рухнул, я решил перейти в наступление. — Сколько раз я именно так — у-у-у-у-у-у!
— Молодец! Может, ты и в космос залетал?
— А как же. Вчерашний день из космоса. Даже не согрелся еще толком. Там ведь знаете какие холода?..
— Значит, ты и с невесомостью знаком?
— А как же? Как вот с вами… Хочешь встать со стула, а сам уж подскочил под потолок! — Я был так огорчен и разозлен, что решил показать себя.
— Так. А теперь пошел вон, врунишка несчастный! — сердито сказал Владимир Андреевич и поднялся.
— А почему? За что?
— За то, что я не желаю, чтобы моя дочь дружила с таким типом… А этот чужой значок, который кто-то честно заработал в Тушино… Знаешь, кто ты есть?! — тушинский вор! Убирайся вон!
Я хотел было независимо пройти к дверям, но почувствовал такую невесомость от всего вышеописанного, что качнулся и упал подле стола… Тут подбежала Оля и увела меня на улицу. Отец ее смотрел на нас крайне строго. А мама просто не показывалась больше. Ей, наверное, неприятно было наблюдать мой уход.
С тех пор прошло много лет. С Олей я давно раздружился. Но свой лжетушинский дебют помню отлично. И буду помнить всю жизнь.
МОЖЕТЕ, ЕСЛИ ХОТИТЕ
Когда молодая учительница первых классов Лиля Остеркина бежала на урок в свой 2-й «В» класс, ее остановила в коридоре завуч школы Татьяна Степановна — средних лет особа внушительных габаритов, в очках, через которые глядели на мир острые и быстрые глазки.
— Лилечка, я давно вам хотела сказать, — начала Татьяна Степановна, жестом дав знать учительнице, что ей должно выслушать нечто значительное, я давно хотела сказать: очень уж велика неуспеваемость в вашем классе!
— А что же я могу сделать? — с недоумением отозвалась Лиля. — Дети у меня — маленькие, они еще толком не умеют прорабатывать задания… да и на уроках им трудно долго сосредоточить внимание…
— Это мы все знаем, — перебила завуч. — Но вы учтите, что ваши двойки снижают успеваемость всей школы и даже успеваемость нашего района. Если это дойдет до заврайоно, — вы знаете, что будет?.. Товарищ Пахомов шутить такими вещами не любит. И наш директор выражала сожаление о том, что…
— Хорошо, Татьяна Степановна, я постараюсь исправ… поговорить с ребя… в общем, подумать об этом…
Лиля не смогла найти точное выражение своих мыслей и побежала на урок огорченная.
В классе учительница наклонилась над журналом, чтобы ребята не видели ее расстроенного лица. Она три раза прочитала список учеников и только на третий раз принудила себя остано-вить внимание на фамилии «Бочков». Она вспомнила, что у Димы Бочкова с арифметикой всегда существовали нелады; последняя отметка у него за домашнее задание тоже была двойка. И учительница решила проверить, насколько именно этот мальчик справился с задачами сегодня.
— Бочков! — воззвала Лиля.
На четвертой парте поднялся толстенький щекастый парнишка лет восьми с фонтанчиком белесых волос на самой макушке. Он подозрительно поглядел на учительницу и засопел носом.
— Дима, — сказала учительница с самой ласковой интонацией, на которую была способна, — ты решил задачу, которая была задана на сегодня?
Мальчик сперва отрицательно покачал головою, но тут же, видимо спохватившись, кивнул подбородком:
— Ага. Решил, — неожиданным для его возраста баском ответил он и отвернулся, будучи не в силах вынести взгляда Лили.
— Ну, и какой же у тебя получился ответ? — с надеждою спросила Лиля. (Если бы Дима сказал правильную цифру, можно было бы, не допрашивая его дальше, сразу поставить тройку, а то — и четверку.)
Дима снова отвернулся и засопел громче.
— Ну?
Дима пыхтел уже, как маленький паровоз.
— Ну, скажи мне, Дима, сколько у тебя получилось в ответе?
Мальчик обвел глазами товарищей, что сидели к нему поближе, явно сигнализируя им «SOS». Кое-кто из ребят невнятно зашептал.
— А? — наивно переспросил Дима, наклоняя ухо в сторону своего бойкого дружка Вовки Калинниченко, сидевшего на соседней парте.