Страница 39 из 52
Не медля больше, он спустился в трюм.
Согласно приказу, он должен был ликвидировать всех участников драмы и затопить эсминец, ликвидировав тем самым и себя самого.
Последнее распоряжение он, естественно, и не думал выполнять.
Месснер собирался выставить себя как героя-энтузиаста, стремившегося воспрепятствовать уничтожению заключенных. Спасти их. Отрицать свое участие в экспериментах было невозможно, всю команду не перебьешь, и его наверняка сдадут с потрохами. Но можно частично сгладить вину, это во-первых. А во-вторых, поскольку появление подлодки не показалось ему случайным, Месснер предполагал, что еще сможет пригодиться Советам в качестве консультанта. У русских наверняка есть интерес к нацистским разработкам. Перспективы сомнительные, но они оставляли шанс на выживание. Во всех прочих случаях шансов не было никаких.
Он уничтожит подопытных из оружия Лессинг, а насчет себя объяснит, что защищался от фанатиков-подчиненных. Что мешал им выполнить приказ, который получил сам: уничтожить все следы их научной деятельности вместе с эсминцем. Но сначала перестрелять людей для большей надежности - вдруг кому-то чудом удастся спастись с тонущего корабля….
Самолеты больше не возвращались. Очевидно, у русских произошла накладка; караван вообще не должны были бомбить, и теперь авиацию отозвали. А может быть, ее задачей было лишь уничтожение эскорта?
Разбираться в этом было некогда и незачем.
Месснер спустился в трюм. Нужно бы переодеться в защитный костюм, но время поджимало. Если эти ублюдки до сих пор не загнулись от радиации, то не загнется и он - все равно уже схватил какую-то дозу. И в смысле бактерий они уже вряд ли опасны - многократная дезинфекция плюс профилактика антибиотиками; последнюю порцию Месснер принял еще с утра.
Держа пистолет на запоре, штурмбанфюрер отомкнул дверь и шагнул в «палату». Что-то насторожило его, он сразу не разобрал, что именно.
Обнаженные пленники сидели на своих койках. Все, как обычно, - цепи на месте. Бессловесные, вконец отупевшие скоты. Но звук… какой-то посторонний звук. Двигатели молчали, эсминец остановился, но легкая качка сохранялась, и что-то еле слышно дребезжало.
Месснер нахмурился. Его внимание было обострено, он подмечал все странное. Он сделал два шага вперед и поднял глаза: дребезжание исходило от стального бруса. Казалось, что он чуть подрагивает. Но это было невозможно, штурмбанфюрер сам проверял крепления.
Выяснять, в чем дело, было некогда.
Он на секунду замешкался, выбирая, кого пристрелить первым. И вдруг особь по фамилии Остапенко, сидевшая прямо перед ним, встала на ноги.
Вроде ничего особенного, но прежде такого не случалось. Это было инициативное действие - настолько невероятное, что Месснер удивился бы меньше, возникни перед ним рассвирепевший ангел с крыльями. Как посмело это придурковатое двуногое подняться без спроса?
Двуногое вдруг вскинуло руки, сорвало брус и что было мочи врезало Месснеру по голове.
Фуражка полетела на пол. Удар был не слишком силен, и Месснер больше оторопел, чем пострадал физически. Он даже опустил пистолет, хотя и не выронил его; он отступил назад и хватал воздух ртом.
Второе двуногое тоже вскочило на ноги.
- Давай мне! - пронзительно закричало оно, обнаруживая способность к членораздельной речи.
Штурмбанфюрер вскинул оружие вновь, но брус уже находился в руках Красавчика. Соломон был не сильнее Сережки, но зато хладнокровнее. Брус опустился на руку Месснера, и пистолет выпал; второй удар по голове оказался значительно крепче первого. Месснер упал, в глазах у него потемнело, к горлу подступила тошнота.
Он попытался дотянуться до пистолета, но последний удар оборвал его связь с действительностью. Хрустнула кость, ручьем хлынула кровь, марая белоснежный воротничок.
- Гад! Гад! - только и знал, что выкрикивать, Сережка. Он исступленно топтался на месте и был вне себя, тогда как Соломон выказывал поразительную собранность и деловитость.
- Не стой столбом, кретин! Ищи ключи!
Плохо соображая своим умом, но исправно повинуясь командам товарища, Остапенко присел на корточки, запустил руки в карманы Месснера.
- Здесь ничего нет, - пробормотал он в отчаянии.
Глаза Красавчика сузились.
- Он, сволочь, не собирался нас расковывать… можно было и догадаться. Давай сюда пистолет.
Сережка автоматически, как в полусне, протянул ему оружие.
- Натяни мне цепь! И отвернись… Хотя нет, не трогай ничего, я сам отойду и натяну…
Остапенко повиновался. Соломон нажимал на спуск, но ничего не происходило. Красавчик выругался.
- Тут же предохранитель! Как он снимается, холера?
Сережка беспомощно смотрел на него и не знал, что делать. Соломон, впрочем, и не надеялся на него. Он вертел пистолет в руках и был осторожен, стараясь не направлять ствол ни на себя, ни на товарища. Вертел, пока не раздался приглушенный щелчок.
- Отверни рожу!..
Прогремел выстрел, и Красавчик взвыл. Цепь разлетелась надвое, и у Сережки зазвенело в ушах. Соломон страдальчески морщился от боли в ноге.
- Порядок! Давай теперь ты… натяни ее!
Остапенко отошел, сколько позволяла его цепь. Соломон приставил пистолет к среднему звену и выстрелил вновь.
- А теперь деру отсюда!
- Мы же голые, ты забыл?
- Да и черт с ним…
Красавчик замялся, оценивающе глядя на распростертого Месснера.
- Возьмем его шмотки…
Давно привыкший ко всему, Сережка Остапенко вдруг испытал отвращение. Ему ни разу не было противно - ни в лагере, ни в лазаретах, хотя поводов был избыток, а теперь вдруг стало.
Соломон принюхался:
- Чего ты ждешь? Он даже не обделался…
Красавчик с трудом перевернул тело Месснера на спину, начал расстегивать черный китель.
- Помогай, стягивай портки… Брезгуешь - я надену исподнее, мне плевать.
Вскоре они кое-как оделись; все болталось на них, как на вешалке, и выглядело бы уморительно, если бы не лица ребят. Красавчик оделся в рубашку и белье, Сережка напялил прямо на голое тело брюки и китель.
Фуражку не тронули.
Они осторожно приоткрыли дверь, выглянули, на цыпочках вышли. Оборванные цепи предательски позвякивали и волочились по полу. Вокруг стояла тишина. Соломон поднял пистолет:
- Если кто сунется, я выстрелю, а ты хоронись…
Но он не выстрелил, потому что противогазная харя нарисовалась внезапно, и оба растерялись. В следующее мгновение обоих уже крепко держали сильные руки.
«Ну, вот и все», - промелькнуло в голове у Сережки.
Красавчик извивался, пытаясь укусить прорезиненное чудовище за руку.
- Тихо, звереныш, - ответила маска на чистом русском языке. И на всякий случай добавила: - Ферштейн?
Ребята обмякли. Они прекратили сопротивляться и дали вывести себя на верхнюю палубу, где от яркого дневного света стало больно глазам, а свежий воздух вынудил задохнуться и вызвал кашель. Кричали чайки, вернувшиеся, едва лишь закончилась бомбардировка.
Палуба была заполнена советскими моряками; немецкий экипаж, сгрудившись в унылое стадо, маячил в отдалении. На небольшом удалении от эсминца монолитом стояла черная подводная лодка.