Страница 37 из 51
Нешер не оказал сопротивления.
Он хотел одного - связаться с остальными и хоть как-то озвучить свои смутные подозрения.
«Остерегайтесь Цефы», - вот все, что ему хотелось сказать.
Но Нешеру не позволили выйти на связь, разоружили вчистую и отобрали рацию.
Часть пятая
ДЕЖАВЮ
Глава двадцать третья
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ДЕЛО
…Когда принесли обед, Сережка Остапенко вытаращил глаза, а Соломон Красавчик покачал головой и вздохнул.
Нечто невиданное.
Красавчик, коренной одессит, еще мог вообразить такую хавку, благо насмотрелся в детстве на богатую жизнь, исколесив Одессу вдоль и поперек; Сережке-деревенщине видеть подобное было в диковину.
Первое-второе-третье - это еще ладно; Остапенко не понимал, из чего все это приготовлено. Он сожрал принесенное мгновенно, так и не распробовав. Красавчик попытался есть медленнее, но его хватило минуты на полторы; он не выдержал и последовал примеру товарища.
- Жди витаминов, - сказал он мрачно, укладываясь на шконку.
Сережка вздрогнул:
- Почему - витаминов?
- Забыл, как нас кололи?
- Так то фрицы…
Соломон ничего не сказал на это.
Он только знал, что обычных заключенных не кормят на убой. И хорошо помнил богатое меню, которого их удостаивали в лагере и на эсминце. За усиленной кормежкой всегда следовало кое-что похуже.
Оба они не вполне хорошо понимали, где находятся; знали одно: в тюрьме. Подводное путешествие заняло не одни сутки, которые слились в один кошмарный изнуряющий допрос. Мучения прерывались лишь дважды, когда лодку атаковали немецкие корабли. Допросы моментально прекращались, Жаворонок куда-то скрывался, а подростков разводили по каютам, где они прислушивались к глухим разрывам глубинных бомб и содрогались при каждом толчке. Недавний настрой возвращался, и обоим подсознательно хотелось точного попадания. Тогда все невзгоды получили бы логическое завершение.
Но лодка успешно миновала все препятствия, и наступил день, когда Сережку и Соломона выгрузили на сушу, под обжигающий ветер, пропитанный солью. Им не дали осмотреться, сразу затолкали в тесный фургон с надписью «Хозяйственные товары». Везли недолго; после фургона был самолет, где они оказались единственными пассажирами, не считая усиленного конвоя. Оба пережили дежавю, хотя конвоиры были в другой форме, и автоматы у них были другие, и лица как будто родные, славянские, и вели они себя сдержаннее. За весь полет стражи не проронили ни слова, сидя как изваяния, да мальчишки и не давали им повода зашевелиться.
Летели дольше, чем ехали; когда приземлились и высадились, Соломон и Сережка увидели сплошной лес вокруг. Военный аэродром был пустынен. Что-то сильно засекреченное, не просто военное - эта тревожная мысль пришла им в голову одновременно.
И снова фургон, как сговорились; на сей раз они даже не успели прочесть надпись и узнать, под видом чего их транспортируют.
А потом началась тюрьма.
Как часто бывает, мучительнее всего была неизвестность.
В лагере исход был предсказуем; с советскими же тюрьмами ни Сережка, ни Соломон пока не сталкивались и не знали, чего от них ждать. Они не понимали, за какие грехи их держат взаперти; Жаворонок прессовал их по полной, как им мнилось, программе, но так и не добился признания о сотрудничестве с врагом. Они немного заблуждались: если бы особист занялся ими в полную силу, то оба признались бы через десять минут в том, что сами были комендантами лагерей и докторами-преступниками по совместительству. Но Жаворонку было строго-настрого запрещено прибегать к особым мерам воздействия.
Рацион же наводил на самые мрачные размышления.
Было очевидно, что их не собираются убивать, но не думают и выпускать. И с допросами - судя по тому, что их поселили вместе, - было покончено.
- Знаешь, что мне кажется?
- Откуда мне знать? - пробурчал Сережка, укладываясь на шконку. Он считал, что в этом нет ничего худого, не ведая, что обычным зэкам не разрешается лежать днем.
- Мы в карантине. Они считают нас заразными.
- Почему?
- Потому что нам вводили какие-то болезни.
Сережка захлопал глазами:
- Я так думал, что просто отраву…
Красавчик иронически хмыкнул:
- Подумай башкой! Они же все в комбинезонах были, в масках - наши фрицы-то. Чего они боялись?
- Отравы и боялись…
Соломон покачал головой:
- Это вряд ли. У нас в Одессе был один дядька, военный. Полный георгиевский кавалер, между прочим, - и как его не шлепнули? Он заведовал клубом патриотического воспитания. Гражданская оборона, «Зарница» - это все он устраивал. И все знал про химию, нам много рассказывал. Сам был отравленный хлором. Так вот он говорил, что отравой заразиться нельзя. От человека. Зачем тогда маски?
- Может, отрава была в камере, куда нас водили…
- И что? Раз специально водили в камеру, то в палате-то ее точно не было… Нам микробов вводили, зуб даю.
Остапенко подобрал ноги, сел, обхватил колени тощими ручонками.
- Нет, не карантин, - сказал он решительно. - Наши-то без масок - и на лодке, и в самолете, и здесь.
Соломон уже успел подумать об этом, но уступать не хотел и хмыкнул:
- Для наших свои люди - как мусор… У фрицев иначе, они своих берегут.
- Что, и майор - мусор?
- Да у нас генералов стреляют пачками!
- Иди ты… он-то небось себя мусором не считает. Видел, как он дрожал, когда лодку качало? И про генералов врешь, никто их не трогает…
- Никто? А про Тухачевского слышал?
- Слышал, - запальчиво отозвался Сережка. - Он был вредитель, враг народа, сам признался…
- Спектакль это все! Делал-делал революцию - и вдруг стал вредить?
- Может быть, он рехнулся.
- Что-то их много рехнулось! А если и спятили, то от чего? Не от хорошей жизни…
- Да чем им плохо жилось? У нас председатель был - что твой царь…
- Мозги у тебя засохли, - с сожалением констатировал Соломон. - Два и два сложить не умеешь.
- А тебя за такое сложение к стенке поставят, - мстительно парировал Сережка Остапенко.
- Болван, - откликнулся Красавчик.
- От болвана слышу.
Оба надулись и долго не разговаривали; Сережка попытался уснуть, но сон не шел. Красавчик сосредоточенно грыз ногти и следил за тараканом, который озабоченно полз по холодной стене.
В двери щелкнуло, приоткрылся «глазок». Какое-то время невидимый соглядатай оценивал обстановку; потом из-за двери донеслись приглушенные голоса. Красавчик забыл о ногтях и стал вслушиваться. До него долетали лишь обрывки слов, и только пару раз - предложений. Сережка тоже слушал, но с большим безразличием.
Голоса начали удаляться, мешаясь с собственным эхом, и вскоре растворились.
Соломон повернулся к другу, нарушил молчание:
- Ты успел разобрать?
- Не-а, - тот помотал головой. - Бухтели что-то, ни черта не понять.
- Я кое-что услышал, - сказал Красавчик. - Они сказали «остров» и еще что-то вроде «коневец». Слыхал про такое?
- Не, не слыхал. Может, мы на острове?
Красавчик прикинул в уме:
- Запросто. Только зачем об этом тогда говорить?
- Чего ты меня спрашиваешь? У них и спроси.
- Кончай дуться. Не хватало еще передраться. Мне почему-то не нравится слышать про острова.
В следующее мгновение Соломон понял, чем ему не нравится остров. Остров подразумевает воду, много воды. А с водой у них связаны слишком неприятные воспоминания.
То же самое пришло в голову и Сережке, но он не сумел это сформулировать.
Майор Жаворонок потеребил воротничок, дернул шеей. Ему не хватало воздуха, в животе образовалась воронка, куда стремительно засасывало все его внутреннее существо. Он ждал уже полтора часа, не меняя позы; не менял позы и адъютант, сидевший за столом и что-то неспешно строчивший. Холодное богатство вокруг - сплошные кожа, карельская береза и дуб - дышало смертью. Майору было нечего бояться, все шло прекрасно, как было задумано, но страх в этих стенах не нуждался в причине.