Страница 9 из 69
Нет, все они — разные. И вместе с тем близки друг к другу несравнимо больше, чем он к ним; являют единое впечатление… чего? Красоты? Выразительности?
Верно, никогда Берн не видел вместе столько чистых умных лиц, хорошо сложенных тел, которые действительно незачем приукрашивать тканями и фасонами, столько гармонично точных движений и жестов, столько хороших улыбок. В красоте людей не было ни стандарта, ни кинематографической подмалеванности — все естественное, свое.
И еще объединяла их простота. Простодушие? Простоватость? Простодушие людей не недалеких — о нет! — а таких, которым не надо быть себе на уме; не было и нет в том нужды.
Никто не спешил начать разговор — и Берну это было на руку. Он сейчас не просто смотрел, набирался новых впечатлений, но и, как опытный лектор, вживался в аудиторию. И напряженно обдумывал стратегию поведения. Момент был важный, это он понимал: от того, какое впечатление он произведет сейчас, могло зависеть его место в новом мире. Сенсационный драматизм его появления — в его пользу. Первенство в анабиозе, отмеченное в индексовом имени, тоже.
Теперь важно и дальше не ударить в грязь лицом, показать, что он, хоть и из прошлого, но. по уму, и духу близок к ним.
Наконец Тан, тот сидевший под деревом светлокожий негр, задал вопрос, который у всех был на уме:
— Так зачем ты пожаловал? Какая цель у тебя?
Берн почувствовал некоторое замешательство: вопрос Иоганна Нимайера — только задан не на старте, а на финише. На финише бега. И так прямо… Что ответить? Я отрицаю человечество? Что более рассчитывал на встречу с дикарями, чем с разумными потомками? Да, все это было тогда в его усталом, озлобившемся уме, но… профессор с сомнением посмотрел на сидевших: нет, она, истина — не для простых душ.
— Видите ли, я… — он откашлялся (эти звуки вызвали изумленное «О!» у кого-то), — я был неудовлетворен… м-м… обществом своего времени, примитивными и жестокими отношениями людей. Я верил, что в будущем все сложится лучше. Кроме того… кроме того, — Берн заметил, как Ли смотрит на него во все глаза, будто впитывает, почувствовал себя в ударе, — когда имеешь на руках идею и способ огромной значимости, естественно стремление вырваться из узких рамок своей эпохи, раздвинуть тесные пределы биологической жизни, соразмерить ее с планетными процессорами. Вот я и…
Он все-таки тянул на героя. И был среди собравшихся человек, который смотрел на него как на героя — вроде тех, кто прививал себе пандемические болезни, чтобы проверить свои вакцины, или в изобретенных аппаратах впервые поднимался в воздух, опускался под воду, входил в огонь. И он, Аль, такой. У некоторых из тех Ли на портретах видела похожие усы и бородки. И вообще, вот разве она смогла бы вырвать себя из своего времени, из окружения близких людей — Ило, Тана, Эоли, всех, — уйти от жизни, где так хорошо, и кинуться через века в неизвестность? Да никогда и ни за что! А он смог. И все, что он сегодня делал, было поэтому необыкновенным, чудесным. Вот и это…
— Ой, — сказала Ли, — как ты это сделал?
— Как? М-м… Это способ прижизненного бальзамирования, — с облегчением («Пронесло!») начал объяснять профессор, — путем вдыхания консервирующего газа, с последующим охлаждением тела до…
— Да нет, это-то ясно. — Ли тряхнула волосами. — Как тебе удается думать одно, а говорить другое?
— В самом деле, — поддержал Тан, — ведь в твоих мыслях созревал иной ответ?
— То есть… позвольте! — Профессор с достоинством откинулся в кресле. — Что вы этим хотите сказать?! Вы не смеете!..
Сейчас это был целиком, без примесей, человек своего времени, человек, для которого боязнь лжи сводилась к опасению быть уличенным в ней. Он гневно поднял голову — и осекся: на него глядели без осуждения, насмешки, просто с любопытством к казусу, который сейчас разъяснится. Только Ило нахмурится.
Обеспокоенный Эоли поднялся, подошел, взял Берна за руку жестом одновременно и дружеским, и медицинским:
— Мы поторопились, Ил, психическое осложнение. Может, на сегодня хватит?
— Это не осложнение. — Ило тоже встал, подошел. — Другое: целесообразная выдача правдоподобной, но не истинной информации.
— Не хотите ли вы сказать, что я… — поднял голову Берн, — что я… э-.э… произнес… э-э… die Luge?! [3] — «Ди люге»? — озадаченно повторил Эоли.
И Берн понял все, опустил голову. Богат, гибок, выразителен был язык людей XXII века но обиходных понятий для обозначения его поступка в нем не было.
Только косвенно, многими словами — как описывают нечто диковинное, уникальное. Что ж, проиграл надо платить.
— Успокойся, Эоли, я здоров. — Он поднял глаза, слабо улыбнулся. — Во всяком случае, в наше время это болезнью не считалось…
— Внимание! Не заслоняйте Альдобиана, — прозвучал на поляне чистый, отчетливо артикулированный голос из сферодатчика. — Помните о других. Идет прямая трансляция.
Ило и его ассистент отступили в стороны. Берна будто оглушили:
— Что?! Прямая трансляция — и не предупредили меня?! Да это… это… schuftig [4] с вашей стороны!
Это снова была ложь, ложь чувствами, хорошо разыгранным возмущением. Не мог Берн не понимать, почему собрались именно у шара-датчика ИРЦ. Понимал и был не против — пока шло гладко. А теперь сознание, что оказался вралем перед человечеством — и каким: расширившим пределы по всей Солнечной (и радиоволны сейчас разносят всюду скандальное о нем)! — просто плющило его в кресле.
Люди — первая Ли — опустили глаза: на Альдобиана было трудно смотреть. Лишь Эоли упивался открытиями в психике человека из прошлого. Во-первых, Пришельца огорчило не то, что он исказил истину, а что об этом узнали, во-вторых, какие эмоции выражаются него на лице сейчас — растерянность и вызов, испуг и стыд, отрицание стыда, мучительные и бессильные вспышки ярости… Интересно!
— Послушайте, — в отчаянии показал профессор на шар, — выключите эту штуку или я… разобью ее!
— Зачем же — разобью? — хмуро молвил Ило. — Достаточно сказать.
Алый огонек в сферодатчике угас. Секунду спустя весь шар осветился, стал многосторонним экраном. ИРЦ с середины включил вечерние сообщения.
Белая точка среди обильной звездами тьмы. Она становится ярче, объемнее, приближается, будто фара поезда; разделяется на ядро и три вложенные друг в друга искрящиеся кольца… Сатурн! Он приближается еще, в сферодатчик вмещается только покатый бок планеты да часть внутреннего кольца. Но это лишь образный адрес — он уплывает в сторону. Теперь мельтешат возле планеты какие-то огоньки в черном пространстве; прожекторы выделяют там из небытия веретенообразные блестящие тела, ощетиненные щупальцами-манипуляторами, фигурки в скафандрах около и среди звезд. Паутинные сплетения блестящих тяжей — ими монтажники сводят громадные, заслоняющие созвездия лепестки.
Когда лучи прожекторов касаются их, они сияют черным блеском.
— Заканчивается монтаж нейтридного рефлектора первого АИСа — аннигиляторного искусственного солнца — у Сатурна, — сообщил автоматический голос. — Для экономичного освещения и обогрева планеты потребуется шесть таких «солнц», горящих в согласованном ритме. Если испытания пройдут успешно и конструкция оправдает себя, будет создано 70 АИСов для оснащения всех дальних планет и их крупных спутников по проекту Колонизации…
Ах, как интересно было бы Берну видеть и слушать это в иной ситуации! Но сейчас ему было не до Сатурна, не до АИСов — передаваемое только еще больше уничтожало его. Он плавился от стыда в своем кресле. Все рухнуло. Как постыдно он ударил лицом в грязь! И винить некого: эту незримую грязь он притащил с собой.
Ило понял его состояние, тронул за плечо:
— Ладно, пойдем…
Они направились к коттеджу Берна ночным парком. Ило положил теплую ладонь ему на плечо:
— Ничего. Дело и время, время и дело — все образуется.
Берн почувствовал себя мальчишкой.
3
Ложь (нем.).
4
Подло (нем.).