По следу упие

Дотронувшись до плеча Терентия, Свечин перекричал рокот мотора:

— Терентий Савельич, когда уехал Дзюба?

— Первого, первого!

— Когда?

— Не на ночь же глядя!

«Значит, утром, — подумал Кузьма. — А если мы дойдем до Черемшаного распадка за полдня… За столько же дошел туда и Дзюба. Первого же августа он примерно в два-три часа пополудни остановился. Дела в тайге начинаются с утра. Светает чуть позже четырех. Вот тогда Дзюба отправился в тайгу, к корню… Знал ли он, где растет женьшень? Должен был знать. Не пошел же он наобум? Шел день, полтора… Иначе он не смог бы за то же время вернуться к лодке и седьмого быть у Ангирчи. А если он шел и ночью? Две ночи — пятого и шестого. Седьмого к вечеру… у Радужного. Получается. Если он плыл и по ночам, то ушел от Черемшаного пятого и против обыкновения едва не в сумерках!

Неужели он шел полтора дня, чтоб дойти до места, где рос женьшень! И он знал где! А мы? По следам? После ливня! Смех!..

Да! Сколько времени надо, чтоб выкопать корень? Выкопать… Корешок… Ну, пять, десять минут. Не целый же день!»

— Терентий Савельич, — Свечин вновь наклонился к спутнику и громко спросил: — Долго женьшень выкапывать?

— Какой…

— Большой,

— Два дня.

— Сколько?

— Два дня. Может, и боле.

— Так долго?

— Это скоро. Кто очень хорошо умеет и знает, как надо…

— А самый маленький, самый…

— Смотря какой корень… Можно и день потратить.

Кузьма видел и не видел, как порозовели, а потом стали медовыми облака под солнцем. Из прибрежных кустов вылетали голубые сороки. Надоедливо-ритмично стучал мотор, окружающий мир воспринимался немо.

«Вот так раз! — продолжал думать он. — Два дня выкапывать корень! Как это так? Пошутил старик. А если нет? Тогда место, где рос женьшень-великан, неподалеку от реки. Вероятно, мимо Лысой сопки мы прошли ночью. Я ее не видел. И от табора тоже. Вечерние и утренние сумерки были густы… Два дня выкапывать корень!»

К Черемшаному распадку они подошли после полудня. Терентий Савельич тотчас уехал обратно. Постук мотора долго слышался меж отвесными берегами. Распадок-ущелье разрезало каменную громаду и резким поворотом уходило куда-то в глубь плато. Узкая галечная полоса, грязные полосы на камнях, видневшиеся на уровне двух-трех метров, говорили о том, что во время сильных дождей в верховьях вода здесь поднимается очень высоко и беснующаяся река ревет в узком русле на протяжении нескольких километров. И иного выхода на плато из ущелья, кроме Черемшаного распадка, нет.

— Почему так долго выкапывают корень?

— Ювелирная работа, Кузьма. Доведется — увидишь.

— Вы тоже считаете, что если корень старый, то он рос не один?

— Кто знает… Женьшень — растение таинственное. Остаток древней флоры, которая была здесь то ли миллионы, то ли десятки миллионов лет назад. Реликт. Как тигр, к примеру. А в те времена женьшень, наверное, встречался так же часто, как теперь кошачий корень. Тогда он, может, рос и под Москвой, и на Таймыре, — ответил Самсон Иванович.

— Чего же он там не выжил, этот реликт?

— В третий ледниковый период до нашего края ледники не доползли, не спустились.

«Третий ледниковый период… Что-то знакомое…» — подумал Свечин, но память более ничего не подсказала.

Они неторопливо продвигались по ущелью. Прошедший вчера ливень крепко нахозяйничал в узком и глубоком каньоне. Неожиданно Самсон Иванович повернул обратно к реке.

— Он должен был предусмотреть… Состорожничать… — пробормотал участковый.

— Что, что?

— Надо поискать, где он оставлял лодку. Он знал, что будет гроза. Помнишь, в тот день… Тогда, еще по дороге в леспромхоз, мы с тобой дневали на заимке, прошла гроза?

— Да.

— В тот день он приехал сюда. Он тоже, как и я, по признакам должен был догадаться о ливне. И спрятать лодку. Вытащить ее выше отметок на камнях, оставленных водой.

— Поднять лодку на три метра по такому крутому склону? — удивился Свечин. — Одному?

— Остаться без лодки еще тяжелее.

Они возвратились к горлу каньона.

— Если он прятал лодку, то на правом склоне.

— Конечно… — удовлетворенно заметил Самсон Иванович.

— Там течение спокойнее. В левый же борт вода бьет со всей силой. Она срывается с реки и бьет в левый берег каньона.

— Известно, — поощрил Самсон Иванович.

— Веревка у него была. Сами в лодке видели. Капроновый шнур. Такой и полтонны выдержит…

Кузьма, разговаривая, внимательно осматривал склон, поросший по трещинам и выступам травой. Кое-где за крохи почвы цеплялись и деревья. Корни их наподобие змей обвивали камни и уползали в расселины в поисках земли. Но редко какое дерево вырастало сильным. Большинство засыхало и даже падало, расщепив скалы своими корнями. Лишь метрах в ста от начала каньона на небольшой площадке рос молодой столетний кедр.

— Самсон Иванович, там бат! Такой же, как у Ангирчи!

— Что? Где?

Забыв об осторожности, они оба, приникая телом к скале, цепляясь за выступы и трещины, полезли к густо поросшей кустами верхней террасе. И там они увидели долбленку Ангирчи. Лодка была пуста. Только шест, с помощью которого толкают бат против течения, оказался привязанным к борту.

— Это лодка Ангирчи… — как-то странно, врастяжку проговорил Протопопов. — Что же ему здесь надо?

— Честно говоря, Самсон Иванович, я предполагал что-либо подобное. Помните его странное молчание… Он в конце разговора перестал отвечать на вопросы. Тогда вам это не показалось странным. А жаль!

— Я, Кузьма, и сейчас не верю, что Ангирчи имеет хотя бы малейшее отношение к делу Дзюбы… И мы не нашли места, где оставлял лодку сам Дзюба.

Усмехнувшись про себя, Свечин двинулся по террасе за Самсоном Ивановичем. Ему думалось, что Дзюба здесь мог и не быть. Ангирчи оговорил Петра Тарасовича, сказав, что Дзюба вез «большую котомку». По каким-то причинам старик сам расправился с корневщиком…

Дальнейшее развитие этой версии Кузьме пришлось прервать.

— Вот здесь стояла лодка Дзюбы! — твердо сказал Протопопов. — Но как Ангирчи догадался, что сюда приходил Петр Тарасович?

— А в сговоре они каком-то не могли быть?

— В сговоре?

— Да. Именно в сговоре!

— Сговор… Сговор… О чем, по поводу чего?

— Я высказал предположение вообще… — неловко оправдался Кузьма. — Вот чувствую какую-то связь между Дзюбой и Ангирчи. Сам Ангирчи натолкнул меня на эту мысль. Помните его последние слова? «Мой много знай… Мало говори… Посмотреть, однако, надо… Своими глазами гляди…»

— Ты хочешь сказать, что Ангирчи едва ли не прямо предупреждал нас о своем походе?

— Выходит, что так, Самсон Иванович.

— Что ж, двинемся по их следам. Поглядим, зачем приходил сюда Дзюба и что тут понадобилось Ангирчи.

Они спустились с террасы на дно каньона и пошли по острой щебенке, устилавшей ущелье. Постепенно дно поднималось, и скоро они вошли в густые заросли иван-чая и кустарника. Сюда вода при подъеме не добиралась.

Вдруг что-то в зарослях стукнуло, мелькнуло, и Протопопов, шедший впереди, охнув, завалился на бок. Кузьма бросился к нему и увидел стрелу, настоящую оперенную стрелу, вонзившуюся чуть выше правого локтя Самсона Ивановича.

В тот вечер, когда Леонид Дзюба по приглашению Виктора Федоровича зчшел с ним в дом Протопопова, интересного разговора как-то не получилось. На вопросы об отце он отвечал односложно, очень неохотно. А когда Остап Павлович спросил, хороша ли была охота в Лиственничном, Леонид заверил, что не очень.

— Да вот хоть у Ермила Копылова, Федьки Седых да Васьки с Петькой Ивлевых спросите, — заметил Леонид. — Они тоже палили на кордоне.

— Вы с ними виделись? — поинтересовался Твердоступ.

— Я на них и здесь насмотрелся. А настоящая охота только начинается.

— Снова собираетесь?

— Отсюда не уеду, пока про отца все толком не узнаю, — нахмурился Леонид. «Прямо на вопрос не ответил…» — подумал Андронов.

— Чего ж узнавать?