Гибель синего орла

— Мудрые люди рассказывали — отсюда комары вышли. — Илья указывает посохом наверх, где чернеет вход в таинственную пещеру. — Пришел однажды Харги к Оксери — доброму духу, просит маленько хотя бы земли. Оксери ничего не давал, больно злой Харги — беды еще натворит. «Ну, если земли не даешь, позволь в Белую сопку кол забивать». Оксери соглашался — может, отвяжется, думал. Харги забил кол в скалу и вынул. Из дырки комары и мошки стали клубами вылетать. Тогда Оксери взял дымящуюся головню и заткнул дырку. Долго дымила гора, солнце темнила, все комары внутри пропали. С той поры люди дымом комаров душат. Харги головню тушил, в пещере жить стал. А кол крепко воткнул в скалу. Видишь — камень треснул.

— Интересная сказка… А кто же все-таки шест туда втащил?

— Кто его знает. Однако, Харги…

Солнце скрывается за темный скалистый гребень. Ущелье хмурится и чернеет. Вечерние тени скрывают пещеру. Эх, влезть бы туда, посмотреть, что хранят там скалы?

О восхождениях думать не время. Приходится возвращаться в грот, где остались готовить ночлег Пинэтаун и Нанга.

Идем назад. На тропе зажигается огонек — наши развели костер. Грот стал уютным жилищем. В очаге пылает огонь, освещая гладкие своды. Пинэтаун набрал целую груду высохших корней кедрового стланика, Нанга нарезала травы и приготовила мягкие душистые постели. Хочется есть, но продуктов нет ни крошки.

— Чай пить будем, — говорит вдруг Илья.

Кивая на брезентовую штормовку, старик посылает Пинэтауна за водой. В брезент можно набрать воды. Ручей близко, но в чем Илья собирается кипятить чай — не понимаю. У нас нет даже кружек.

— Смотри… хороший котел, — указывает Илья на углубление, выдолбленное в плоской глыбе. — Сюда горячее золото кидали, вода сама кипела.

Он кладет в костер камни. Пинэтаун притаскивает воду в непромокаемой штормовке, точно в бурдюке. Вместе с Нангой они выплескивают ее в каменную чашу.

— Вкусный чай будет… — Илья сучьями выхватывает из огня накаленные камни и ловко опускает в воду. Камни шипят, валит пар, вода бурлит. Илья высыпает из замшевого мешочка остатки чая. Вода темнеет.

Не думал я распивать чай из котла каменного века.

Луна взошла над долиной. Светятся граненые пики, белеет стена кварцевых скал. Глубокие тени падают на дно ущелья. Тихо в лунной долине, лишь где-то во тьме журчит ручей.

Тепло, уютно у костра. Спокойно на душе — в этом убежище нас не найдут.

— Скажи, Илья, на каком языке говорят ваши люди, кто они?

— Анаулы, однако…

Самодельная плошка выскальзывает из рук, обливаюсь горячим чаем.

— Не может быть, анаулы давно пропали, нигде их нет!

— Совсем мало осталось, — кивает Илья, — два рода только: Синие Орлы и Медведи.

— Вот так встреча!

Неужели нам посчастливилось напасть на след исчезнувшего племени?

Первые известия об анаулах привезли в Якутск колымские казаки триста лет назад. В одной из казачьих «отписок» 1644 года упоминалось, что в верховьях Чюндона (Большого Анюя) живут «писаные рожи» — татуированные лесные охотники и рыболовы, вооруженные луками, стрелами и копьями.

Семен Дежнев и Михаил Стадухин в 1648 — 1660 годах постоянно встречали анаулов в бассейне Анадыря.

Подобно североамериканским индейцам они покрывали свое тело татуировкой и приходились им родными братьями, так же как айваны американским эскимосам. Анаулы соединяли в себе расовые признаки обитателей лесов Америки и Азии, свидетельствуя о единстве происхождения коренных жителей двух континентов.

В начале XVII века этот народ внезапно исчез. Казаки больше не встречали анаулов в бассейне Анадыря и Большого Анюя. Куда пропали анаулы, никто не знал.

Антропологи безуспешно искали следы древнейших обитателей лесов Северной Азии. Бесследно пропало звено, соединявшее аборигенов Азии и Америки в единую семью.

Нам посчастливилось встретить последних анаулов — ближайших родственников североамериканских индейцев. Индейцы татуировали кожу изображениями птиц, зверей — тотемическими знаками различных родовых групп. Татуировка на груди Нанги свидетельствовала о принадлежности ее к анаульскому роду Синих Орлов.

Так вот почему обитатели Синего хребта носят прозвища, похожие на индейские, рисуют «картинные письма» на бересте и облик их поразительно напоминает индейцев!

— Мало осталось анаулов, поди, одни старики, — говорит Илья. Последняя старуха летом утонула…

— Бабушка Нанги? Почему они в тундру бежали?

— Норовистая больно, — кивает Илья на примолкшую Нангу, — не хотела мужа в люльке качать. И старуха, однако, крепкая была, Чандару вовсе не пугалась, хорошо шаманила. Потихоньку увезла внучку далеко в тундру; родные старухины — юкагиры на Алазее живут. Страсть сердился Чандара, болеть начал.

История Нанги была разгадана.

Пинэтаун внимательно слушает интересный разговор. Нанга уснула, примостив черноволосую головку ему на колени. Юноша боится шелохнуться, потревожить чуткий сон беглянки.

Илья рассказывает, что анаулов в стойбищах Синего хребта осталось совсем мало. Последними старейшинами двух анаульских родов — Синих Орлов и Медведей, были Чандара, Медведь и Одноглазый. Молодых анаулов осталось всего трое: Нанга, ее замужняя сестра и шестилетний сын Медведя. Сводный брат Нанги — Яркан — был сыном юкагирки. Крепкая Рука тоже, оказывается, юкагир.

Отдавая Нангу замуж, Чандара рассчитывал не только овладеть оленями Медведя, но и сохранить анаульский род.

— А ты, Илья, анаул или кто?

— Человек, однако… ламут я. В Синем хребте много разных людей вместе живут: ламуты, юкагиры, коряки. Главные, однако, анаулы. Законом Синих Орлов живем.

— Главных людей нет, Илья. Русские, ламуты, анаулы — все равны на земле.

Старик сонно кивает — его одолевает усталость.

— Спать давай, совсем ночь спустилась, утром маленько светает, опять бегать будем.

— Куда бегать?

— В стойбище Крепкой Руки…

Укладываемся на душистых постелях. Пинэтаун заботливо прикрывает Нангу замшевой курткой, подкладывает дров в костер. Воздух согрелся под нависшими сводами, и спать тепло.

Ночь прошла спокойно. На рассвете Илья тормошит нас, торопит в обратный путь.

Туман поднимается со дна ущелья. Тропа тонет в молочной дымке — не видно нависающих скал. Кажется, что приютились в ласточкином гнезде на огромной высоте, и облака закутали скальный грот у карниза.

Уносим с собой замшевый мешочек, туго набитый золотыми слитками. В эту долину мы еще вернемся — необходимо привести сюда геологов.

Илья неторопливо ведет нашу цепочку, осторожно ступая по узкой тропе. Обратная дорога знакома; с первыми лучами солнца спускаемся на широкую плоскую седловину, где вчера обнаружился след Чандары. Неожиданно старый ламут останавливается:

— Видишь — длинный след? Быстро ехал обратно Синий Орел.

Действительно, отпечатки копыт далеко отстоят друг от друга и глубоко вдавились в чуть влажный от росы мелкозем. Чандара на обратном пути проскакал седловину галопом, не останавливаясь.

— Зачем спешил… след не глядел? — удивляется Илья. — Однако, пугался Синий Орел, бросал нас ловить.

Настиг ли Чандара наших верховых оленей? Что произошло в чозениевой долине?

Выбираемся на вершину, усыпанную расколотыми глыбами, внизу торчат каменные зубья и вьется по гребню знакомая тропа. Пусто, ни души. Илья просит бинокль.

— Долго глядеть в стеклянный глаз будем.

Смешно щурясь, Илья приникает к окулярам. Он медленно водит биноклем, осматривая тропу, каждый камень, каждую расщелину.

— Ай-яй… хороший глаз… все кругом видит!

Илья умолкает, застывая с биноклем у глаз. Далеко внизу, в глубоком распадке, где лежат еще утренние тени, из чозениевой рощи один за другим рысью выезжают четыре всадника на оленях. Сверху они кажутся игрушечными, за плечами у них торчат дула винтовок.

— Что за люди?

Илья молча разглядывает в бинокль странную кавалькаду.

— Кто едет, Илья?

— Однако, Крепкая Рука, Ромул, Рыжий, а вон тот, поменьше, Яркан.