Книга Синана

Глеб Шульпяков

Книга Синана

Роман

Одни говорили, он умер в день, когда ему исполнилось сто лет, другие, что погиб накануне, осматривая печные трубы на дворцовой кухне, третьи сходились, что скончался через месяц в феврале, о чем в архивах Стамбула имелась, пока не исчезла, казенная запись, вот и числа на могильном камне говорили то же, но известняк, дело известное, недолговечен и дата стерлась раньше, чем ее успели запомнить, и спустя время споры пошли по новой, пока не решили считать, что умер он в возрасте около ста лет – и на том бы делу конец, только в Конье (вечно эта Конья!) объявился полвека спустя дервиш родом из Кайсери, и утверждал этот дервиш в кофейне на базарной площади, что видел его своими глазами, седым, как положено старцу, и незрячим, потому что ослепил себя золотой иглой, которая принадлежала, говорил он, еще великому Бехзаду из Герата, а потом показывал мне в городе мечети и караван-сараи, фонтаны и бани, мосты и беседки, а если вы спросите, как же слепец мог что-то показывать, отвечу: когда художник ослепляет себя иглой, тьма не сразу опускается на мир и он долго различает предметы вокруг, хотя все чаще предпочитает вспоминать мир таким, каким его видел Аллах.

Я приехал в Одессу на поезде и в тот же вечер собирался сесть на паром до Стамбула. Билет заказал в Москве, он лежал в кармане. С вокзала, купив кулек арахиса, отправился в порт.

В Одессе я был однажды, когда мне исполнилось три года. Отец тогда жил с нами и мы поехали на море все вместе. Помню, на длинной лестнице я уронил мороженое и разревелся. А он купил коробку эскимо и поставил прямо на землю.

От коробки шел пар, отец улыбался.

Вот и все, что запомнилось.

Я шел по широкой улице города, уж не знаю как она называлась. Меж домов качался как вода в аквариуме воздух, из подворотен тянуло кошатиной, печным дымом.

Скрипела на ветру штукатурка.

Обогнув зеленого Дюка, спустился по лестнице.

Зал ожидания пустовал – даже газированную воду из автомата не отпускали. Все шторки на кассах висели задернутыми.

Сквозь ткань пробивался свет и я постучал по стеклу. Послышался смех и скрип фольги. Я наугад объяснил ситуацию. В тишине зашуршали бумагами, потом раздался женский голос: билеты на паром не проданы, рейс отменяется.

И между шторок, как в цирке, возникла рука.

Рукой нетерпеливо помахали и я покорно выложил паспорт и билеты. В кассе снова зашелестело. Через минуту на стойке появились деньги, свет погас.

«Да не сходите вы так с ума, – донеслось в спину. – Возьмите самолет и завтра будете у себя в Стамбуле!»

Электричество отключилось и газированный автомат, поперхнувшись, заглох.

Я потащился наверх, перебрасывая рюкзак с плеча на плечо. В сквере по левую руку от Дюка слонялся молоденький солдат в зеленой, как памятник, гимнастерке. Я спросил у него дорогу к авиакассам и тот поспешно согласился проводить – как будто этого и дожидался. По пути он рассказывал про службу в инженерных войсках.

Они, говорил солдат, глотали гвозди.

Я купил место на утренний рейс, турецкие авиалинии. Для ночлега мне посоветовали гостиницу «Красная». Дорогу до «Красной» опять показывал солдатик.

Когда-то гостиница «Красная» считалась самым шикарным заведением Одессы. Видимо, в память об этом с меня содрали сотню за ночь. «Вы же иностранец» – криво улыбнулись бровастые девки за стойкой. Поднимаясь по ступенькам, обернулся – за стеклом на улице маячила гимнастерка.

Все это время солдат ждал на улице и уходить не собирался.

Я лег в ботинках на койку, расстегнул ремень. Не помню, сколько пролежал в темноте. Может быть пять минут, может час. За стеной сифонил унитаз, под потолком скрипела лепнина.

Кажется, я задремал, когда у дверей раздался короткий шорох. Это были полароидные снимки, которые кто-то сунул под дверь.

Я присел около снимков на корточки. Чернобровая девица с белым одутловатым лицом, на обороте имя «Изабелла». Номер внутреннего телефона.

Две другие девицы Лидия и Земфира мало чем отличались от Изабеллы. И я отправил винный набор обратно в щель.

Выглянув через пять минут, обнаружил, что они исчезли.

Кое-как ополоснувшись холодной водой, встал на коврик и снова огляделся. Комната как комната, ничего особенного. Осунувшийся шкаф, тумбочка, салфетка в чайных разводах. Кособокий абажур. А между окон под стеклом в рамке – карта. Старая карта Черного моря с промерами глубин и рисунком береговой полосы. Я долго изучал ее, пока наконец не заметил отражение собственного лица. Острова, заливы, дельты – вся география разместилась на моей физиономии.

Плохо выбритая Болгария, родимое пятно Крыма, турецкая борода.

Поставив будильник на семь утра, я закрыл глаза и понял, что меня снова укачивает. Обхватил край дивана. Где-то в порту голосил траулер, хлопнуло окно, послышался звон посуды.

Я засыпал в Одессе, которая была эпизодом моего безмятежного детства, а теперь стала эпизодом зрелости. Между этими городами уместилась жизнь длинною в тридцать лет.

Спал без сновидений и лишь под утро мне приснился короткий сон. Я увидел гостиничный номер с диваном и картой моря.

Но кто лежал на диване, разглядеть не удалось.

Зачем люди снимаются с места? едут куда подальше? Говорят, путешествуя, люди бегут от себя. Не знаю. Я всегда считал, что эту фразу придумали домоседы. Мне казалось, что путешествуя человек приближается к себе. Просто с другой стороны.

Последний год мне стало казаться, что жизнь вокруг и я сам перестали существовать во времени. Как-то незаметно, неслышно время кончилось. Свернулось в трубку.

Люди, вещи, все перестало меняться, застыло в пустоте.

Или я потерял почву под ногами?

На тридцатилетие друзья подарили мне «Историю османской архитектуры». Я купил Коран, стал штудировать книги, записался в библиотеку. Ходил на курсы арабского на Татарской улице.

С удивлением и каким-то восхищением я обнаружил, что искусство ислама идеально выражает современный мир. Пестрый и единый. Поверхностный. Замысловатый.

Мир, в котором кончилось время.

Я работал журналистом в интерьерном журнале. Как и все журналисты, мечтал написать книгу. Увлекшись архитектурой, я понял, что это будет книга о мечетях, которые построил Синан. Книга о золотом веке Османской империи, где жил великий зодчий.

«Турция», «архитектура» – эти слова с детства не давали мне покоя. И, может быть, позже я расскажу, в чем тут дело.

К тому же моя девушка вдруг объявила, что едет в Америку. Стажировка в университете, один семестр. Но кто возвращался из Америки в срок? И я понял, что решение принято. Последний год она все чаще намекала, что нам надо менять отношения; что она устала жить одна, да и мне пора кончать с моим затворничеством.

Я же все медлил, сомневался.

И вот она уехала. Что мне оставалось делать? В журнале, где я работал, шло сокращение штата. Руководство с опаской смотрело на мои исламские увлечения и моя кандидатура числилась среди первых.

Чтобы избежать унизительной процедуры, я взял отпуск за свой счет и тоже отправился в путь.

Только в другую сторону.

Спал я урывками, то и дело вскакивая проверить, сколько осталось. За пять минут до звонка выключил кнопку.

Ресторан, задрапированный малиновым бархатом, пустовал. На завтрак принесли кривую сардельку с репчатым луком – и подсохший кетчуп цвета драпировки.

В аэропорт пришлось ехать натощак.