Страница 2 из 9
Ну да Бог с ней, с их душой. С душой было Лопухнину все понятно. Так же как и с любовью регламентированной. А что понятно, то не волнует и не трогает. Волнуют обычно загадки природы и тайны мироздания. И вот именно такой загадкой явилась для Лопухнина левая грудь
Брунгильды пресловутая. Вернее, загадкой был вопрос “почему?”.
Почему она имела отличную от правой – эталонной, так сказать, груди
– конфигурацию? И загадка эта не давала Лопухнину никакого умственного покоя. Он силился ее разгадать и не мог. А когда он что-нибудь не мог, его это беспокоило. И бесило.
И вот однажды, как говорится, в один прекрасный день недели Лопухнин совершенно случайно и неожиданно для себя присмотрелся попристальнее к другим женщинам города Крайсбурга. Присмотрелся и чуть не оторопел: практически все эти женщины – если к ним хорошо и тщательно присмотреться – имели ту же самую отличительную черту, тот же самый небольшой дефект груди. Ну разве кроме самых молоденьких и упругих, а также эмигранток из бывшего СССР.
– Ни черта себе эврика! – сказал Лопухнин, сделав это, попахивающее расовой теорией, открытие. – Офигеть!
А в прошлом своем был Лопухнин ученым и почти кандидатом наук, и он хорошо знал, что всякое великое открытие требует тщательной проверки и перепроверки. И Лопухнин свое открытие проверил и перепроверил.
Эмпирически. Что стоило ему немалых усилий. “Плевать на усилия, – думал он. – Вдруг это судьба моя индейка? Может, я жизнь свою перевернул, сдуру эмигрировав, чтоб это загадочное явление живой природы разгадать. Прославив род Лопухниных и заодно себя лично в веках”.
Итак, значит, сначала Лопухнин в качестве научного опыта и втайне от
Брунгильды склонил к мимолетной близости трех подряд немецких женщин. При его знании немецкого языка и отношении большинства немок к безродным иностранцам из России на пособии – это был поистине титанический труд. А учитывая их выдающуюся, не умещавшуюся ни в какие, даже немецкие, рамки внешность, так и вовсе подвиг разведчика. Но харчами перебирать не было у Лопухнина ни времени, ни возможности. И он довольствовался тем, что Бог послал и что попалось под горячую руку само. То есть Лопухнин под видом безопасного секса произвел подробные в нужных местах замеры, подтвердившие его открытие. Конечно, четыре (включая Брунгильду) положительных результата на все женское население страны – слишком мало. Но не мог же Лопухнин склонить для проверки к сожительству всех женщин ФРГ. Да у них и возраст не у всех это позволяет.
И, чтобы лишний раз убедиться в отсутствии ошибки, Лопухнин трижды, в трех разных немецких землях, сходил с Брунгильдой за ее деньги в баню. Благо, германские бани – общие в самом широком смысле слова.
То есть женщины моются и парятся совместно с мужчинами, стариками и детьми. Даже шапочно не знакомыми.
– Вот до чего дошла германская демократия! – восхищался Лопухнин, путешествуя в BMW по стране и разглядывая мокрые женские тела
Тюрингии, Баварии и Норд-Рейн-Вестфалии. – Вот что значит по-настоящему открытое общество свободы, равенства и братства.
Забегая недалеко вперед, надо сказать, что открытие Лопухнина подтвердилось и в банях. Впрочем, это не прояснило ему причин самого явления. Причины предстояло еще найти. И он искал их, не покладая рук и не останавливая мыслительный процесс ни на минуту.
“Что, если они тут все, – мыслил Лопухнин, – от амазонок происходят мифологических? Тех, которым одна грудь мешала из лука стрелять.
Правда, те, кажется, правую грудь себе отрезали. Если левшами не были. Или все-таки левую?.. А может, немецкие матери одной правой грудью детей выкармливают и на ноги ставят. По какой-либо их технологии или традиции древнетевтонской. И правая грудь молоком растягивается, а левая, наоборот, остается прежних размеров”.
Однако тут Лопухнин сам себе возражал – что не все женщины матери. А дефект имеют в той или иной степени все. Но и это он пробовал чем-то объяснить. Тем, что, возможно, их с детства приучают спать на левом боку. Для какой-нибудь пользы их женскому здоровью. Естественно, это было уже полной чушью, поскольку слева у женщины находится сердце и спать на нем для здоровья не полезно, а вредно.
Да, а решение пришло к Лопухнину откуда не ждали. Как это часто бывает с первооткрывателями чего бы то ни было. Просто случилось озарение, вспышка могучего ума.
Поздним немецким вечером – часов этак в девять – Лопухнин переходил улицу на красный сигнал светофора. Ему показалось, что машин нет ни справа, ни слева. И он как нормальный человек, не получивший в детстве классического немецкого воспитания, пошел не спеша через дорогу. До середины дошел без приключений и помех, потом слышит – визг тормозов приближается. Повернулся к визгу лицом, а на него авто прет неумолимо. Точно такое, как у Брунгильды, только синее и
“Пежо”. И за рулем, как обычно, женщина. Страшная, что твоя смерть: глаза выпучены, руки в руль уперты и рот бубликом. Наверно, орет что-то вне себя. Но главное, видит Лопухнин сквозь лобовое стекло ремень безопасности, и он, ремень этот, женщину фактически перечеркивает от левого плеча к правому бедру. И одна грудь прямо
Лопухнину в глаза смотрит целенаправленно, а другой под ремнем как будто и нету.
“Вот она, разгадка, – успел подумать Лопухнин. И еще он успел подумать: – Все тайное и загадочное – просто. Просто и постижимо”.
Но это еще бабка надвое сказала. Что просто, а что загадочно.
2. Старичок Брунгильды
До Лопухнина ходил у Брунгильды в друзьях-любовниках один старичок – сразу после короткого романа с городским антисемитом она его осчастливила. Натуральный пожилой одуванчик, с белой головой, бородой и усами. Он, когда Брунгильду на погребении антисемита увидел, у него откровенно слюни потекли. И Брунгильда за это сразу его полюбила. Нарушив профессиональное кредо не заводить отношений с потенциальными клиентами. Совет директоров компании служебных романов между персоналом и клиентурой не одобрял. Боясь, что последняя скидку может попросить, пользуясь своим ложно-приближенным к фирме положением. Но и на старуху бывает проруха. Как известно.
– Ты у меня прямо дед Мороз, – сказала старичку Брунгильда в грустный день их встречи. Но в считанные часы произвела переоценку вечных ценностей и сказала: – Нет, ты не дед Мороз, ты дед Огонь!
И старичку это определение понравилось невероятно и польстило до такой степени, что он обещал купить Брунгильде мотороллер “Хонда” с коляской и оставить дом свой после смерти. На вечную память и чтобы в нем жить.
– Правда, умирать в обозримом будущем я не планирую, – говорил старичок. Но дом на южной окраине Розенбурга был у него действительно большой, не дом, а целая недвижимость. Двенадцать комнат на трех этажах, не считая санитарных, подсобных и гаражных помещений. И отопление не печное, а центральное.
Во всяком случае, так сам старичок описывал. Брунгильда видела его дом исключительно снаружи, из машины – когда заезжала, чтобы взять старичка и увезти. Он же к себе не приглашал ее категорически. Даже на порог не приглашал. Сам всегда выходил и нервно, как ждет любовник молодой, ее поджидал. Прохаживаясь. И любовь их обычно проистекала на ее суверенной территории или в городских общедоступных заведениях. Типа ресторанчиков маленьких и уютных, где можно пива выпить с сосисками и посидеть, отдыхая всеми членами от повседневной жизни.
Брунгильде было же, от чего отдыхать. Ее в этот Розенбург командировали открыть филиал трансевропейской похоронной компании
“Heimkehr” и работать в нем ненормировано. И старичку, хоть он не трудился никогда в поте лица, будучи по матери графом, тоже отдых требовался. Все же устал он за долгие годы, и груз прожитых лет его томил.
“H e i m k e h r” – “Возвращение домой (на родину)”.
А то, что близкий Freund не пускал Брунгильду к себе, в сферу ее понимания, конечно, не умещалось. Он, правда, говорил: