Год провокаций

Вокруг поднялся шум.

– Слышали?..

– Тихо… тихо!..

– Впрочем, товарищ майор, – звенел безжалостный голос обвинителя, – осознав, что стал орудием в руках этого человека, вчера госпитализирован с приступом ишемии в первую клиническую больницу.

Но то, что он побывал почти у всех присяжных, я надеюсь, они подтвердят.

У Никиты пол под ногами поплыл. Зачем, зачем этот придурок Андрей

Николаевич взялся, видите ли, помогать?! Это же медвежья услуга!

Люди в самом деле поверят, что Никита тот, за кого его выдают милиция и прокуратура.

Кстати, от имени следователей МВД явился лишь усатый безумный капитан, который сверкает сейчас белыми глазами и не скрывает улыбки. А Тихомирова нет! Почему, почему не пришел старший оперуполномоченный?! Или ему стыдно, что вписал в уголовное дело строки про ушедшую жену? Или он и не должен присутствовать на суде?

“Меня, конечно, посадят, – озноб пронизал Никиту. – Но все равно я должен рассказать”. Ему показалось – он даже потерял на несколько секунд сознание. Вокруг перешептывались, работница прокуратуры продолжала говорить.

Обернувшись, адвокат Светлана Анатольевна, округлив глаза, максимально артикулируя губами, участливо что-то шептала Никите. Он не слышал.

– Есть ли вопросы? – спросил судья.

Адвокат Светлана Анатольевна вскинулась, подняла руку.

– Могу ли я обратиться к присяжным?

– Категорически возражаю! – заявила представительница прокуратуры.

– Но разве мы боимся правды? Если к ним приходил майор, пусть скажут. – И поскольку судья кивнул, она повернулась к присяжным: – Можно? Правда ли, что к некоторым из вас приходил майор

Егоров с просьбой оправдать моего подзащитного?

– Да, – закивали три женщины.

А один мужчина, грузный, седой, тяжело вздохнул:

– Конечно, при всем этом я никак не могу быть уверен, что подследственный уполномочивал товарища майора…

– Это не важно! – выкрикнул, вскакивая, капитан. – Ходил – ходил.

– Ваша честь, почему он прерывает? – спросила адвокат у судьи.

Судья хмуро посмотрел на офицера милиции. Светлана Анатольевна тоже уставилась на него.

– А если завтра окажется, что кто-то, – продолжала она, – и не по вашей просьбе, нет, господин капитан… а просто, желая сделать вам приятное, подбросит вам в окно пачку ворованных денег… или зарезанного чужого барана… вы будете виноваты?

– Что за шутки?! – взревел, крутясь на стуле, капитан. – Если бы да кабы… А майор ходил и просил! Мы проследили!

– Но мой-то подзащитный не просил! – возразила адвокат. – Он об этом скажет.

– Конечно, он скажет… еще бы… Но сначала я скажу, – прервала ее заместительница прокурора. – Вот письмо директора ВЦ, Катаева Олега

Сергеевича, где гражданин Катаев извещает, как наш подсудимый на его глазах изрезал ножом картину известного художника Деева… и он,

Катаев, оказался свидетелем того, как упомянутый художник называл подсудимого ничтожеством! И дал ему прилюдно пощечину! Позвольте присовокупить документ.

– Он не давал мне пощечину!.. – не удержался Никита. Надо же, и этот бред хотят вменить в вину! – И вообще, около картины мы оказались случайно… речь шла о метафизике, о смысле жизни…

– Ну-ну, давай-давай… – забормотал, наслаждаясь его смятением, усатый капитан и демонстративно поник под взглядом судьи. – Извините! Всё, всё!..

Далее все шло, как во сне. Это уже было на третий день? Или в понедельник? Никита почти не слушал – ждал момента, когда ему предоставят слово. Надо же, всё валят в кучу! При чем тут Деев, с которым как раз Никита-то и дружил… и дядя Леха к нему хорошо относился… а то, что сорвалось у него с языка, сорвалось случайно… И даже если не случайно, то это никак не доказывает, что именно Никита порезал картину… наоборот, он тогда пытался пальцем загладить порезы и трещины на разрисованной стене… а этот бледный сморчок подглядывал…

А женщина из прокуратуры, сверкая скрещенными мечами на грудях, звонким уверенным голосом требует, учитывая злодеяния Никиты, подпадающие под действие статьи сто шестьдесят пять, “Убийство, совершенное неоднократно – пункт „н”, совершенное с особой жестокостью – пункт „д”, а также сопряженное с изнасилованием или насильственными действиями сексуального характера”, определить ему наказание – двадцать лет лишения свободы в колонии строгого режима.

– Двадцать лет! – кто-то ахает испуганно.

– Двадцать лет! – кто-то хмыкнул удовлетворенно. – А лучше бы вышку!..

“Они шутят?! Скорей бы мне дали слово! Или я с ума сойду!..”

И наступила эта минута.

И показалось Никите: словно в небесах захихикал дядя Леха Деев, притопывая валенками: говори, говори! Говори, смеясь.

– Спасибо!.. – буркнул Никита и, стараясь улыбнуться, с кривыми губами, еле слышно поведал, как его задержали в парке. И как единственный сотрудник МВД Тихомиров заподозрил неладное в связи с его арестом. И как безграмотно и нагло капитан выстраивал доказательную базу – с своими солнцезащитными очками и исстрадавшимися женщинами, готовыми узнать маньяка в любом высоком парне в темных очках.

– Ваша честь, милицию надо как бы чистить. – И тут же смутился: это проклятое молодежное “как бы” влезло. – Просто чистить! В СИЗО со мной парень сидел, он пошел пожаловаться на провокационные действия милиции в отдел их собственной безопасности – и его же посадили. А вот такие опера, как старший лейтенант Тихомиров, в милиции редкость. Не удивлюсь, если его принудят уйти со службы.

– А он уже уволен, – обернувшись, тихо шепнула адвокат.

– Если говорить про мои семейные дела, это никого не касается. Я никого не уполномочивал за меня хлопотать, я и адвоката не просил заниматься моим делом. Хочется надеяться, что и господа присяжные сами составят собственное мнение об услышанном… – Никита забыл все, что хотел сказать, потер кулаком лоб. – Хотя… готов к любому решению суда. Осудите – буду там заниматься самообразованием. Надо через всё пройти. Только вот убивать и воровать не учен. – И снова запнулся. – Но… но если спросите: виноват ли я? Я скажу: да, виноват.

– Слышите?! – радостно прошелестел голос капитана.

Адвокат Светлана Анатольевна, присяжные, да и все в зале удивленно уставились на Никиту.

– Виноват в том, что до сих пор, в свои двадцать семь, ничего пока хорошего не сделал. Отсюда мои проблемы. – И вдруг вспомнил. – Да… только вот что… скажите, ваша честь, список присяжных напечатан?

– Конечно. Наверно, – вдруг слегка смутился старый судья. Он повернулся к сидевшей слева носатой, в очечках, заседательнице, выслушал ее шепот и кивнул Никите. – Будет завтра в газете. Все нормально. – И пристукнув молотком, поднялся. – Объявляется перерыв на час.

Тут же поднялись и присяжные, пошли гуськом в левую дверь заседать.

Никита вцепился пальцами в стальную решетку.

“Зачем я сказал „виноват”? Вот и влепят, если виноват. Я же не в этом смысле виноват! Или правильно поймут?.. Может быть, следовало все-таки рассказать про дружбу с Алексеем Ивановичем! Что его горестные слова, прогремевшие тогда в холле ВЦ, ничего не доказывают! Хотя нет, они доказывают… доказывают… он разочаровался, в какой-то миг понял: я – ничтожество… Но насчет того, что я никак не мог поднять руку на произведение искусства, присяжные-то догадаются? Или нет? Тем более сам признал, что ты малограмотная дубина. Программист. Герой нашего времени, так сказать. Мурло с каменным лицом”.

Никто не покидал зал. Ждали.

Светлана Анатольевна подбежала к решетке, нахмурилась:

– Напрасно вы… – О чем она? – Но ничего! Ничего! Шанс есть!