Страница 7 из 35
По дороге со станции я зашел, естественно, в поселковый,
“Надюшкин”, магазин, собираясь приобрести гостинец. Передо мной в очереди оказались знакомые мне солдатики, служившие теперь уже при Кузином “штабе”. Гордый, но бедный Кузя их, естественно, содержать не мог. Зато практичный Зиновий обнаружил в них иные таланты – и теперь один из солдатиков работал у них садовником-огородником, другой каменщиком- строил гараж, потом флигель. Хозяйство их, как помещичья усадьба девятнадцатого века, поражало интеллектуальным блеском. Подобно тому как хорошенькая холопка после расчесывания льна вечером могла поразить цвет аристократии исполнением роли Джульетты, так и тут
– каменщик с грубым лицом и руками в растворе, зайдя на минутку в гостиную к интеллектуальным гостям, поражал их цитатами из
Кьеркегора и Дерриды.
Правда, здесь, в магазине, солдатики отдыхали от интеллектуальной нагрузки и выражались на прежнем солдатском сленге:
– Три пузыря берем… нет – четыре! В этой… Германии нормальный поддавон ни… не купишь!
В Германии? Я не ослышался? Садовник и каменщик едут в Германию представлять “современную литературу Петербурга”? Видимо, чтобы своим робким ученичеством оттенить Кузину интеллектуальную мощь?
– Да брось ты, на…, дергаться! С закусью там все нормально!
Надеюсь, на конференции они изменят слог? А сколько вообще мест в нашей делегации? Впервые вдруг тревога стала капать в мою лучезарную душу, как ржавые капли из крана на сверкающую поверхность ванны. Да не может такого быть!.. Кузя, друг! Ведь вместе же пробивались наверх – хотя несколько разными путями.
Неужели эти “разные пути” так сказались?
Я пошел за солдатами, даже забыв купить бутылку, и получил “удар по голове” значительно более сильный, чем тогда, когда били бляхами.
– А почему тырешил,что именноты представляешь собойвсю
петербургскую литературу? – вдумчиво расчесывая пальцами кудлатую бороду, произнес Кузя.
Обвинение сразу по трем пунктам – причем все три явно несправедливые: ничего я не “решал” и не говорил, что только
“именно я”, и не утверждал никогда, что “всю”. “Всю”, я думаю, не представит никто – но хотя бы себя самого я представляю?
– Значит, я не еду? – выговорил я.
Кузя в ответ ушел в молчаливое самосозерцание. Солдаты нагло развалились в креслах… Ну, если бы они выступали с новеллами из солдатской жизни – я был бы за! Но они ни с чем не выступали!
Так почему же они? Возвышенный ход Кузиных мыслей мне не совсем был понятен… Кто угодно – лишь бы не я? Тоже странно! Но в жизни, однако, много странного – просто ты не хочешь это
“странное” осознать!
И потом – это ведь уже не солдаты! Это уже теперь – каменщик и садовник. Но все равно – представлять ими петербургскую литературу? Ятупо молчал. Потом встал. Вышел из хаты. Никто за мной не побежал – даже с целью избиения, как когда-то… Теперь я, видимо, никакой опасности не представлял.
Может быть, из-за того, что Кузя самонадеянно привез на столь важную конференцию лишь своего садовника и каменщика, его акции на Западе стали падать? Правда, что еще добавило мне обиды, Кузя вдруг пригласил на конференцию друга Ваню, чей незамысловатый солдатский шедевр “На посту я поссу” был объявлен Кузей – и его
“учениками” – шедевром эгофутуризма. Вряд ли Ваня способен был выговорить это слово. Однако оказался эгофутуристом и был приглашен. Но загулял и не поехал- что делает ему честь.
Может, именно садовник и каменщик, явившись в Европу, и подорвали Кузину репутацию? Так, видимо, и было – хотя подрывали оба по-разному. Садовник, оказавшись впервые за рубежом, среди столь разнообразной выпивки и закуски загудел по-черному и даже самых простых терминов не мог выговорить. С каменщиком вышло иначе. Тот неожиданно блестяще вписался и даже всех поразил многозначительной загадочностью выступлений – и с ходу, в отличие от Кузи, получил предложение преподавать на нескольких заграничных кафедрах. Вот это взлет! При этом, говорят, в своих лекциях он отзывался о Кузе все более пренебрежительно… В общем-то, безапелляционный стиль уничтожения соперника он усвоил от Кузи, так что тому вроде бы не на что было обижаться… Тем обидней! В общем, Запад Кузя потерял. Как Кузя мне жаловался за бутылкой (мы снова сблизились), настоящей интеллектуальной новизны никто не ценит.
Но зато у него была семья. В смысле – батя. Такого батю, как
Зиновий, надо было еще поискать. Он не дал впасть своему отпрыску в уныние и пьянство, а энергично занялся его судьбой.
Сложность была в том, что Кузя по-прежнему ничего не написал.
Но, может, это и хорошо? Зиновий как раз занимал место “умного еврея при губернаторе” – при тогдашнем председателе Союза писателей, бывшем кавалеристе. Кавалерист и сам был не прост
(хотя тщательно выпячивал свою простоватость), но некоторые тонкие вопросы он целиком перепоручил Зиновию и был за них спокоен. И умный Зиновий поставил Кузю заведовать литературными отношениями с республиками Союза. Кузя был оскорблен. Вместо блистающего Запада его ткнули харей в пыльный Восток! Но что было делать, раз неблагодарный Запад сам отвернулся от Кузи и перестал его куда-либо приглашать?
Помню, как я однажды зашел к Кузе в его крохотный кабинетик в
Союзе писателей, сел на прорванный кожаный диванчик. Кузя посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью: мол, чего зашел?
Какое отношение имеешь к делам республик? Просто так, поиздеваться? Но высказаться он не успел – телефон заверещал длинной междугородной трелью – Кузя тут же ухватил тяжелую трубку и, кидая на меня ненавидящие взгляды, подобострастно загундосил:
– Да, да! Заказывал! Спасибо! – (зачем перед телефонисткой-то так заискивать?) -…Аксарбек Татарханович? Кузьма Кузнецов вас приветствует…да, из Северной Венеции, – подобострастно захихикал. Один глаз Кузи налился сладостью, другой еще продолжал метать в меня молнии. – Да, с Кабиром Тахировичем я все согласовал! Да! Отлично! – Сладость наконец заполнила оба глаза. – Хорошо! Значит, я звоню Сарвару Алимджановичу, уже от вас! Лады! Да, Чингиз Торекулович в курсе. – Молодец, Кузя, ни разу не сбился на трудных именах! – Да, сабантуй ваш помню! Кузя подхалимски захихикал и с новой ненавистью глянул на меня.
А вот теперь я это ему и припомнил! Раз он занимается дружбой народов, пусть он эту дружбу теперь и расхлебывает! Проще говоря, сохранил же он связи с Аксарбеком Татархановичем и
Кабиром Тахировичем, которые были конечно же никакими не секретарями крайкомов или местных союзов писателей, а главами разных там родов, кланов и тейпов – просто назывались тогда так.
Так пусть теперь Кузя попросит их, с их авторитетом, повлиять на
Очу, моего безответственного жильца, занимающего батину квартиру и высокомерно отказывающегося платить. Может, хоть законы и авторитеты Востока на него подействуют? Короче, я имел на Кузю вполне конкретный план – но с ходу заявлять об этом не следует,
Кузя сразу же горько улыбнется: “Да, ты настоящий друг!”
Постепенно, только постепенно… чтобы все вышло как бы само собой. В мягкой манере – иначе Кузю не возьмешь!
Вот так! Мы тоже не лыком шиты!
Тем более, когда Советский Союза (эта “тюрьма народов”) развалился и снова повеяло “запахом свободы”, Кузя, как освобожденный узник “тюрьмы народов”, снова радостно ринулся к
Западу: наконец-то я окончательно раскрепостился, берите меня! – но неожиданно снова получил отлуп. За что же его так не полюбили там? Может, за полную бесполезность? Но вроде бы он знает эти дела? Тем не менее известный своей щедростью всемирный фонд
Пауэлла ответил Кузе: будем поддерживать материально только программу “Восток – Восток”. То есть продолжайте дружить между собой, как и раньше дружили, а на Запад не суйтесь: готовы вам за это даже платить! Кузя, конечно, снова обиделся… обида была почти что постоянным его состоянием… но что остается делать?
Надо дружить и снова звонить Аксарбеку Татархановичу и Кабиру