Страница 30 из 35
При его-то аппетите!
– …именно с помощью этой мушки… – потрогал рукою бок чайника, неторопливо налил. – Он сделал величайшее!.. Величайшее открытие!
Пауза. Громко прихлебывает чай.
– На ее примере он впервые в истории человечества – определил
карту генов: как разные гены размещаются в хромосоме! Отбирал мутационные, уродливые особи…
Среди этих почти невидимых крохотулек, больше похожих не на живые создания, а на рябь в глазах, которая вот-вот должна исчезнуть?
– Уродливые особи! – аппетитный, громкий хлебок из кружки. – Ну там… с загнутыми крылышками! У всех прямые – а он находил загнутые!
У этих невидимок?
– Или другое брал – с опушенным брюшком… У всех – голые брюшки, а он находил опушенные…
Да, явно не торопится… Хорошо встречает ее из больницы!
Громкий прихлеб.
– И скрещивал их, – громкий прихлеб. – С нормальными особями!
Свечечку держал – при спаривании этих… песчинок?
– И рассаживал по пробиркам… Почему дрозофила? – вперился взглядом в меня. – Потому что у нее самый быстрый срок воспроизведения потомства… Десять дней. Через десять дней можно уже видеть, что произошло. Сколько процентов получило опушенное брюшко… А значит…
Уже сейчас можно видеть, что произошло: Нонна почти без сознания!
Это он нарочно? Или просто привык, пусть даже со скрипом, но доводить каждую мысль до конца?
Нонна вдруг поднялась, закрыв ладонью глаза, и, покачнувшись, ушла в темную комнату.
Я кинулся за ней. Она сидела на диване, отчаянно зажмурившись.
– Извини, – тихо сказал я.
Лицо ее разгладилось, но глаза не открывались. Помедлив, она подняла ладошку, что, видимо, означало: ничего!.. все в порядке!.. я сейчас.
Разгоряченный, вернулся я к бате.
– Неужели ты – ученый, наблюдатель – не заметил еще, как на нее твои лекции действуют?! – вскричал я.
– А почему это? – воинственно произнес батя.
– Не знаю – почему! Тебя просто результат не убеждает?
Обязательно надо рассказать – почему?! Теория нужна?! Ну так мы не доживем… до твоей теории!
Мы яростно глядели друг на друга.
– Я думал об этом, – заговорил наконец отец. – Видимо, объяснение такое: это нужно мне. Должен я чувствовать, что не совсем старик. Чувствовать еще свое упрямство… если не правоту. Побеждать кого-то должен… если не убеждать! Конем еще себя ощущать… хотя бы с вами. Па-ны-маешь? – Виновато улыбаясь, он взял меня за запястье.
– С ней-то зачем? – сказал я. Мы посмотрели в сторону комнаты.
– Эх, товарищ Микитин! – произнес он свою любимую присказку. – И ты, видно, горя немало видал! – Он полуобнял меня за плечи.
– Хорошо! – Я вывернулся из его полуобъятья. – Если ты побеждать хочешь – побеждай меня!.. Слабо?
Мы, улыбаясь, смотрели друг на друга. Послышались легкие шаги, и вошла Нонна. Села.
– Извините, – проговорила она. – Я виновата. Все будет в порядке.
Мы весело дообедали. И лишь когда я воровато притянул к себе арбуз, эту бомбу, подкинутую диверсантами, чтобы немедленно выкинуть его подальше, и полетели вновь эти полуневидимые мушки, батя все же не удержался:
– Да… дрозофила мелеогастер… Много генетиков через нее пострадало! – проговорил он и глянул на меня орлиным оком: все-таки сказал!
Но тут и Нонна уже набралась силенок для реванша. Она встала, задорно подбоченясь, напротив отца:
– Вот ты все время рассуждаешь о высоких материях. А помидоры – и не очень, кстати, хорошие – из Аргентины везут уже! – Она подняла тоненький пальчик. – Ты не согласен с этим, наверное… но ведь ешь! – Она воинственно уставилась на него.
– Конечно, не согласен… после того, как съел! – добродушно пошутил батя, и мы засмеялись.
Перемирие! Теперь можно заняться чем-то другим. Не купанием – такое даже представить дико!.. Работой!
Изрядно уже обессиленный, я плюхнулся за стол. Вот где сейчас действительно жарко! Семейные неприятности, интриги, обманы, нищета – все это мелочи по сравнению с тем, как тут тебя бьет!
Дикая кошка, русская речь, так треплет, швыряет, кидает! Какие там кавказцы! Какой там Кузя с его хитростью… Это все – милое дело! А вот тут – это да! Дикая кошка, русская речь, – вот та треплет так треплет! Все последние ночи поднимала меня, кидала к столу: запиши, сволочь, а то забудешь! Пытаюсь спрятаться в сон, бормочу: “Не забуду, честное слово!” – “Нет, запиши!” Утром встаешь, покачиваясь, – и снова Она: что тут накорябал, что за ночной бред? Разбирайся! Вот кто уж действительно бьет так бьет!
Уже солнце всю комнату прошло – не отпускает она! Привинтила к стулу! Наконец вроде бы оторвался, пошел, покачиваясь, к мосткам, хлебнуть озона… К-куда?! За шиворот – и к столу!
Сиди. А то вот эту фразу записать забудешь!.. Какую, спросите вы, фразу?.. А вот эту, которую вы сейчас читаете!!
Уже солнце тонуло в озере, когда я выполз на скамейку, отдыхивался. Смотрел, как Нонна разговаривает с маленькой собачкой, коротконогой, с сосками, метущими пыль. Собачка снизу вверх задумчиво смотрела на Нонну, а та, грозя пальчиком, говорила ей:
– Сейчас я дам тебе немножко, но больше ты сюда не приходи – видишь, Анчарик волнуется!
Огромная башка Анчара моталась над изгородью, в глазах были боль, недоумение: что же это? Измена их любви?
С умилением я наблюдал эту идиллию – но, похоже, время идиллий ушло навсегда! Подняв глаза от маленькой собачки, я увидал, как по песчаному нашему переулку чопорно шествует строгая женщина в очках… явно по мою душу! Что там еще? С Настей теперь что-то случилось? Я встал.
– Пойду немного прогуляюсь! – пробормотал я и, выйдя за калитку, быстро пошел навстречу судьбе. В калитку, во всяком случае, не стоит ее впускать!
Мы пересеклись на середине переулка. Она уже вполне благосклонно кивнула мне:
– Вас к телефону!
Да будь проклята и эта пруха – благосклонность ко мне женщин!
Сидел бы тупо, отдыхал!
– Не сказали кто? – осведомился я светски. Мол, наверняка откуда-то из высших сфер, замучили своей лаской, надоели.
Она многозначительно пожала плечом, улыбнулась… “Услышите!”
Что может быть? Я мысленно развернул перед собой веер возможных неприятностей… Эта?.. Или эта?.. Какая получше? Боюсь, что-то с Настей теперь!
Мы шли, мило улыбаясь, через проходную ДРСУ, через широкий асфальтовый плац, заставленный бездействующими скреперами и бульдозерами.
– Вы видели вчера этот ужас? – слегка кокетничая, возмущалась она.
– …М-м-м… Что вы имеете в виду?
– Ну, по телевизору… У Сванидзе!
– О да! – понимающе улыбался я.
Не видал я никакого Сванидзе и даже забыл немножко о нем – своих ужасов хватает!
– О да!
Мы, интеллигентные люди, должны поддерживать друг друга, говорить и улыбаться… даже по дороге на казнь! Какая именно меня ждет?
– Прошу вас!
– Благодарю вас!
Она тактично, интеллигентно вышла. Да уж, моей реакции ей лучше не видеть! Трубка-двустволка, отражаясь, лежала на полированном столе. Чем вдарит?
– Аллеу? – вальяжно проговорил я (наверняка подслушивает).
– Здорово, пузырь! – сиплый голос… Господи, да это Иван! Уже легче. Особых бед от него вроде не жду… кроме тех, что уже случились.
– Да… слушаю, – проговорил я строго. Чтобы не поняла дама, что звала меня из-за какого-то пустяка.
– Соскучал я по тебе!
– Я тоже! Куда ж ты пропал? Когда приедешь?! – кричал я.
Отличный разговор, особенно на фоне того, что пугало раньше.
– Да ну, – зевнул Ваня, – надоело мне там!
А как же дети Юга?.. Жгут в его усадьбе костры, слегка приворовывают. Не важно?
– Слышь, у меня дело к тебе…
Я уже радостно, с облегчением сел на стул, вытер счастливый пот… Любое его дело – это не дело!
– Случайно узнал – тут на какую-то премию выдвигают меня…
“Крашеный ангел”, что ли… не слыхал? Ты вроде все знаешь?
Я-то знаю. Но как-то неохота рассказывать ему.
– “Чернильный ангел”, – все же выговорил я. – “За творческий вклад в дружбу народов”.