Страница 28 из 35
– Грустить можно никого не обижая! – резко задрала голову, но слеза уже выкатилась и из другого глаза.
Я заглянул на кухню: отец задумчиво пьет чай. Как же мне сделать тут нормальную жизнь? Невозможно. Хоть я пытаюсь. Но окромя меня
– никто! Я почему-то должен все терпеть и улыбаться – а больше никто даже и не пытается что-то улучшить, наоборот – все норовят сделать как можно хуже! Неужели так надо?
– Ну, понимаешь, – заговорил я, – пришли к нему тяжелые мысли…
– А у меня, – она резко повернула ко мне заплаканное лицо, – у меня, думаешь, нет тяжелых мыслей? Может, только такие и есть! И все равно я приехала к вам, улыбалась, как дура, все делала – перемыла вековую вашу грязь… А он… руку не может протянуть за кружкой… сразу обвиняет!
– Ну… он не нарочно!
– И я не нарочно!
– Ну ладно… пошли помиримся! – Я обнял ее за плечи.
Когда-то и моя выносливость кончится!
Настя вывернулась из-под руки:
– Нет! Все! Сейчас схожу на озеро, немного успокоюсь – и уезжаю!
Ушла. Я заглянул в кухню. Батя тоже ушел.
Я заглянул к нему – раскорячась над столом, увлеченно пишет и даже чему-то улыбается. Забыл, видимо, все, о чем только что говорилось. Молодец! Мне бы так выучиться! Но – не выйдет…
Да-а… А мы еще обвиняем во всех наших бедах кавказцев! А мы сами себе кавказцы! Впрочем, я вспомнил недавний бой в гараже… и кавказцы “сами себе кавказцы”!
Заглянула Настя, уже аккуратно причесанная, с рюкзачком на спине.
– Уезжаешь все-таки?
Она весело кивнула: вся уже в предвкушении.
– А… – Я показал глазами в сторону бати.
Она отрицательно мотнула головой.
И действительно, ее можно понять – он пишет себе, ничего не слышит, – ничего не помнит, что только что было. Захочешь напомнить ему- он удивленно сморщится: “А чего было?”
– Ладно… – Я вышел с ней на крыльцо.
Неужто действительно – “нет в жизни счастья”? И правы те, кто пишет это у себя на груди? Неужели же нельзя ничего сделать.
– Слушай, не уезжай! Зайди к нему… он все уже забыл, уверяю тебя! Нормально поговорите! И все пройдет.
– Нет. Я когда ехала, действительно думала, что все будет хорошо. Аон…
– Ну, слушай… Хватит уже! – не выдержал я.
– Это тебе хватит! – выкрикнула она. – Все!
Она сошла с крыльца на дорожку.
– Но пойми… мать же в больнице! – кинул я последний аргумент.
– Кматери я заеду, – с достоинством произнесла она, нажимая на слово “матерь”, как бы желая подчеркнуть, что “матерь”-то она не забудет- а вот такого отца!.. про него что-то определенное сказать сложно.
Ну и ладно! Моя выносливость тоже не бесконечна!
– Ну хорошо. Пока, – сказал я по возможности сухо.
Она мрачно кивнула и пошла.
Да, с ее крутым характером нелегко. Ей и самой с ним нелегко!
Хотя, может, для дел – такой лучше?
Я смотрел, как она поднимается по песчаному нашему переулку.
Вернется ли сюда еще? Это очень важно. Это очень многое в ней покажет! А пока… я смотрел ей вслед. Она поднялась до поворота на шоссе. Обернется ли перед тем, как исчезнуть? Обернулась, улыбнулась, помахала рукой… Ну слава богу!
В блаженстве, вытянув ноги, я посидел на скамейке, погрелся на солнышке. Заслуженный отдых. Но надо вставать и идти! Устал?
Ведь день только начался! Ждет уже следующий объект. А ждет ли?
Я встал, огляделся… Хоть бы пейзаж запомнить, а то потом и не докажешь себе, что было лето! Во всех садах шикарные цветы – кроме, разумеется, нашего.
Так. Я отпечатал картину в мозгу… Это я как бы отдыхаю на даче.
Батя писал не поднимая головы. Не реагирует. Никакой реакции! Но постепенно я додул, что это отсутствие всяких реакций и есть реакция, причем довольно резкая. Мол, вам на меня плевать – и мне на вас тоже!
Неслабо. Остается и мне уйти в себя. Но не стоит. Все равно за обедом (который, видимо, мне предстоит готовить) мы помиримся. В крайнем случае – за ужином. Поэтому не стоит занимать мрачностью день. Помиримся с ходу.
Я с громким дребезжаньем подвинул к его круглому столу второй стул, уселся. И положил руку на рукопись. Он испуганно вскинул глаза.
Похоже, я все сочинил про него: он действительно ни о чем постороннем не думал, все забыл. И сейчас удивился: чего это я?
Постепенно в его глазах проявилось узнавание: а… вот это кто?
И что же?.. Минута близости отца и сына?.. Ну давай. Только недолго! – не удержавшись, он кинул взгляд на часы. Да, крепок батя – ничем его не собьешь!
– Что… уехала Настя? – проговорил он.
Мол, раз хочешь о душевном – давай.
– Уехала.
Мы вздохнули. И у меня мелькнула мысль о работе: надо бы прощание с Настей записать!
Нет уж! Сиди! Общайся! Должны мы хоть когда-нибудь с ним по-человечески общаться? Или нет? Батя нетерпеливо заерзал.
Слегка шутливо я вытянул ручку из его пальцев… ну и ручка, все пальцы его в чернилах!
Мы, улыбаясь, смотрели друг на друга… И что?
– Может, на лодке покатаемся? – брякнул я.
И тут же чертыхнулся про себя: на лодке? в рабочее время? Ну и чушь! Ничего глупее не мог придумать? Кроме того, пора бы понять из последних событий, что катание на лодке, как правило, ни к чему хорошему не приводит.
Точно такую же мысль я прочел и в глазах у бати: ничего глупее не мог?!
…Глупо, но надо!
– Вставай! – скомандовал я.
Отец греб мощно, размеренно, но – я почти уверен – не знал, где он находится и что делает. Да, трудно перебить привычный поток мыслей даже резкой сменой обстановки. Он думал о своем, научном.
Я – о своем. Точней, о своем я пытался не думать. И, вольготно развалясь на корме, на берег даже не оглядывался: а ну его! На дальнем, песчаном, крутом берегу резвились, шлепали по воде, визжали. Справляли святую Аграфену, как положено: купание с играми. Хорошо бы туда уплыть, оставив задумчивого отца в лодке.
Но боюсь, он куда-нибудь врежется – вперед должен смотреть я.
Проплыли мимо первого острова. Какие чудесные на нашем озере острова – песчаные, с соснами. Когда мы сюда вселялись, я ликовал. Думал, что на этих островах буду проводить все дни! Ни разу не высадился!
Я оглянулся на берег. Пока все спокойно. На мосту Ужасов через
Чернильный ручей ни души: ни гостей с Кавказа, ни словоохотливой почтальонши. Ура.
– Это не тебя там ищут? – проскрипел вдруг батя, указывая мощным своим перстом в берег.
– …Где?! – Я затравленно обернулся.
На мостках, от которых недавно мы отчалили, стояла женщина, удивительно как-то не гармонирующая ни с летом, ни с озером… А с чем? Втемном деловом костюме, в строгих очках она резко выделялась среди окружающей ее дачной расслабухи – ярких шортов, мелькающих полотенец. Из города явилась? За мной? Откуда же? – сердце заколотилось. Из мэрии? Из Управления культуры? Судя по ее облику, что-то в этом духе. Зовут? Понадобился, значит!
Отец подгреб к мосткам удивительно быстро – мог бы более тщательно изобразить упоение природой, но он на такие вещи не тратит сил. Стукнулись о доски. Придерживаясь о борт, я выпрыгнул. Отражая очками озеро, веселый летний разгул на водной глади, она неподвижно смотрела на меня.
– …Попов? – строго проговорила дама.
Вот она, слава!
– …Да.
– …Вы что – совсем уже обнаглели?
– …Пач-чему?
– Всем даете наш телефон!
– Чей?
– Звонят прямо к нам в ДРСУ, в приемную директора, требуют вас!
– …И кто же?
– Понятия не имею!.. Говорят, чтобы вы срочно в больницу приехали- там что-то стряслось!
Автобус катил мимо песчаного косогора. Там, за розовыми соснами, уютнейшее Сестрорецкое кладбище – сухое, песчаное. Там лежит
Зощенко – помню, я даже завидовал ему: хоть после смерти в хорошем месте! Потом появился замечательный памятник, и вот недавно – кто-то его разгромил. Зачем? Зощенко-то перед кем виноват? Да, и после смерти, оказывается, нет покоя!
Проехали!
Я ворвался в больницу, легко сдвинув загораживающего двери дюжего омоновца… здесь-то что охранять?