Страница 23 из 35
Я вошел, чуть скрипнув дверью, посидел, зажмурясь, на опустевшем диване жены… О господи! Как она плясала! Переплясывала всех!
Все уже лежали в изнеможении, а она все летала! Помню, одна тетка-врачиха, кстати, сказала: “Ну у тебя и жена! Сбрось ее с шестого этажа – отряхнется и пойдет плясать!..” Шестого этажа не понадобилось – понадобилось всего пять лет!
Вдруг дом сотряс грохот! Взрыв?.. Наконец-то!
Я выскочил на улицу.
Битте-Дритте, сорвавшись с лестницы, ведущей к нему наверх, хладнокровно готовился к следующему штурму.
– Что происходит вообще? – поинтересовался я.
– …Праздник клубня! – сообщил он.
Я пошел к себе, лег… Перед глазами замелькало. Ну и денек!
Надеюсь, у святого Мефодия нет братьев-близнецов?
БИТВА ПРИ ВАЛЕРИКЕ
…Надеюсь, у святого Мефодия нет братьев-близнецов?
С этой фразой я уснул, с ней и проснулся. Слава богу, не забыл, хоть записать вчера поленился.
Я сладко зевнул, понес руки к глазам, чтобы как следует их протереть,- и руки застыли… Надо же! Вчера Левин, расщедрившись, поставил мне на запястье круглый штампик -
“вечный пропуск”, как он выразился, в “Золотой блин”… и он, оказывается, еще и светился! Я плюнул, протер простыней… Не сходит! Навечно заклеймен! Я потянулся… Вставай, проклятьем заклейменный!
Я сел. Да, в доме тишина! Обычно батя рано утром, чуть рассветет, выходил на кухню, нетерпеливо брякал посудой, как бы собираясь готовить завтрак… на самом деле – тонко намекая, что
Нонне пора вставать и готовить.
Да, ест он так же страстно, как и работает. Но сегодня он понял, что готовить некому. Тишина.
Натянув порты, я заглянул к нему в комнату… Нету бати!
Рукопись топорщится на столе – а бати нету. А был ли он ночью, когда я пришел? Побоялся заглянуть – а теперь не знаю! Может быть, Очины штучки?
Я выглянул наружу. Большой светло-зеленый куст спаржи, наполовину поделенный тенью от угла дома, сиял мелкими капельками. Очи тоже не было видно. Выехали на батину квартиру?
Решил батя покомандовать? Хоть бы спросил! Я метнулся было назад, чтобы окончательно одеться, – и тут увидел отца.
Вдумчиво, размеренно ступая, он шел по тропинке от озера. Тучи, тут пронесшиеся, не омрачили его высокого, сияющего чела! Очень способствуют его гармонии темные очки – ничего не знает, ничего не видит. Зарядка, прогулка и – научные труды! Я бы так жил, если былоб возможно.
Даже улыбается чему-то! Силен! Тоже почему-то улыбаясь, я двинулся навстречу. Столкнувшись со мной в калитке, он сначала недоуменно смотрел, словно не узнавая (давно не виделись?), потом вдруг озабоченно сморщился:
– Слушай, почему-то Нонны нигде нет. Она что – купается?
Да. Купается!
Мы молча вошли на террасу.
– Извини, мне надо срочно тут мысль записать! – Я сел к своему столу.
Завтрак подождет… пока Нонна купается!
Он тоже низко склонился над своей рукописью. Скрипело перо, стучала машинка. Кто кого пересидит? В животе урчало. Потом из чьих-то штанов – из его или из моих – донеслась звонкая трель.
Абсолютно не различается звук – даже это он мне полностью передал… а еще пишет, что условия, а не наследственность важнее в селекции… Хотя наследственность-то покрепче – тут не поспоришь. Так мы задумчиво переванивались часа полтора.
Посмотрим, будет ли сыт одной наукой! Что-то такое же гневное он думал про меня. Наконец я отвлекся, улетел и вернулся, услышав бряканье на кухне… Ага! Сломался! В таких борениях прошла наша с ним жизнь – и, думаю, на пользу! Понял наконец, где Нонна купается… сколько раз уже говорил ему, что Нонну надо госпитализировать! Просек- но с явным гневом, судя по громкости бряка. Понял наконец, где хозяйка, потому и лютует.
– Иди! – Его сияющая, словно отполированная, огромная голова появилась вместе с полосой солнца.
Лаконичное приглашение!.. Презирает? Я вышел.
Он молча, тряся большой ложкой – прилипло! – наложил мне крутой манной каши. Мы молча ели, глядя в разные стороны. Не прожевать просто! Резина!
– Ну, как каша? – не выдержав, спросил он азартно.
Я с трудом (может, несколько демонстративно) вырвал ложкою кус каши из упругой массы.
– Мамалыга, – пробормотал я как будто про себя.
– Что-о?! – взвыл батя, даже приподнявшись.
– Мамалыга, – уже слегка испуганно, но все же повторил я. -
Очень густая.
– Ну, это… знаешь! – Отец возмущенно откинулся. – Хочешь – сам вари! – грохнул котелок снова на плитку. Горяч батя… Потом немного остыл. – Я делал все точно, как Нонна показывала… Сама она ни черта не знает! – снова вскипел.
Бедная Нонна! Одна в огромной палате – маленькая, тощенькая, с крохотным узелком в тумбочке: штанишки, платочки. Нашел на кого напасть!
Но – спокойно… если я не буду спокоен – кто же тогда? Для раздоров всегда найдутся люди, а вот для успокоения… Тильки я.
– Какую она тебе показывала чашку – крупу насыпать? – спросил я спокойно.
– Вот эту! – Совсем уже разгневавшись, он брякнул чайной чашкой, едва ее не разбив.
– Она показывала маленькую! Вот эту – кофейную! – торжествовал я.
– Нет, эту!
Уперлись два барана!.. Понятно, он, особенно в теперешнем возрасте (почти девяносто), должен бороться и побеждать… за себя борется. Но и у меня душа зудела и чесалась… Не могу больше – улыбаться и терпеть!
– Ты же ученый,кажется, – проговорил я с язвительной усмешкой.- Так почему же на результаты опыта не обращаешь внимания? – Я подвинул к нему свою миску с окончательно застывшей мамалыгой. – Не интересует тебя? Только то интересует, что твои теории подтверждает? – Я победно откинулся на спинку стула.
Сволочь! Ведь знаешь прекрасно, что сейчас батя и мается как раз над своей новой теорией, сомневается в ней!
Вдарил под самый дых! Но – драться так драться… Батя сам так меня учил… когда я еще в школе был. Но, видно, придется разучиваться… Не в фильме ужасов живем!
В нем еще крестьянская жадность взыграла – из двух чашек, ясное дело, выбрал большую. Но эта жадность, нахрапистость и держит его в форме! А разве я сам не такой? Всегда большую выбираю!
Даже двум одинаковым людям не поладить, а что уж там про разных говорить?!
Мы ели, демонстративно отворотясь друг от друга – даже ложками промахивались мимо рта! Но вдруг поневоле наши взгляды сошлись.
От озера, с полотенцем через плечо, важно шествовал Оча. Откуда у парня испанская гордость? Врожденное?
– Да-а! – вздохнул батя. – В войну я урожай проса втрое увеличил! Армию накормил! Калинин орден вручал! Весь
Северо-Запад до сих пор мой ржаной хлеб ест – лучше не создали!
А я в итоге всего питаюсь… каким-то кавказским хлопцем!
Если бы! Давно уж не им!
– Кстати! – Он вдруг стремительно и гибко пригнулся ко мне, горячо зашептал: – А деньги-то он привез? Нет?! – (Это “нет” он прочел в моих глазах). – Так надо поговорить с ним! – настырно и, как я понимаю, уже ко мне.
Вот сам и говори! Вслух я этого не сказал – но по глазам он понял!
Грохнув, как говорится, чашкой о чашку, мы разошлись.
Через час я заглянул к нему в комнату… Пишет и чему-то улыбается. Да-а-а… Корень-то покрепче! А я как-то не мог перейти к углубленной работе… Ручонки трясутся. Ну ничего. Как он учил: лучший отдых – перемена работы. Достал из шкафа пакетики… Вот это сварганим: быстрорастворимый рассольник!..
Сглотнул слюну. Божественный запах.
– Иди! – заглянул к нему в комнату, как он утром – ко мне.
Он вышел, улыбаясь. Видно, приготовил заранее какую-то шутку. Сел.
– Знаешь, – заговорил он, – когда я в молодости работал агрономом в Казахстане… часто приходилось в караванах на верблюдах ездить… с казахами. Помню, однажды долго ехали!
Много дней. На привале вечером – каждый раз одно и то же.
Слезаем с верблюдов. Они ложатся. Казахи костер разводят, в казане воду кипятят. Я в стороне, с моими сухарями. Потом, когда все у них готово, вода закипела, посылают ко мне маленького чумазого мальчишку. Тот подбегает, сияя, каждый раз с одним и тем же словом: “Чай!” Вот и ты меня так же зовешь!