Страница 64 из 73
"ЗОЛОТОЕ КЛЕЙМО НЕУДАЧИ"
На 300-летие нашего города Невский, где я живу, вылизали и выкрасили. Но я уже знал, что, когда народ валит после праздника с
Дворцовой, наш дом на углу Невского и Большой Морской на осадном положении. Так было и тут: цепь на воротах распилили, выбили парадную, затопили лестницу, а посреди ночи выбили зачем-то и мою квартирную дверь – услышал треск, поймал ее, падающую, выглянул наружу – хохочущая молодежь.
– Вон эти хулиганы – убежали только что! – веселясь, сообщили они.
Ну что делать?
Таким образом я, ликуя как горожанин, пострадал как конкретный жилец. На следующий день я дозвонился мастерам дверных дел, найдя телефон по газете, – обещали прибыть. Но тут как раз перекрыли центр, ожидая глав правительств. И три дня повозка плотников не могла прорваться ко мне. У меня был в юности рассказ "Вход свободный", как герой живет без двери и черт знает кто заходит к нему. Расплата? Несколько дней просидел, охраняя дверь. Город-то перекрыт, но мало ли кто просочится? Город закрыт, но моя-то дверь открыта. На третий день, утомленный, свалился со стула на пол. Но зато праздник удался! Впрочем, зависимость бедного люда от торжества царской воли проницательно заметил еще Пушкин в "Медном всаднике", но это вовсе не значит, что тех или других быть не должно. Куда денешься? Я только напечатал статейку – "Медный всадник опять победил". Потом, когда было обсуждение прошедшего праздника по телевидению, я, сидя в студии, вспомнил статью.
– Но почему именно у вас выбили дверь? – подозрительно произнес телеведуший.
А с писателем и должно быть так!.. Нелегко, конечно, осознавать это, но я осознал.
Нет, я неплохо живу – на лучшем в мире углу, в квартире Ирины
Одоевцевой, ученицы Гумилева, летом – в "будке" Ахматовой, его жены.
Единственное, чего я боюсь, что вдруг появится сам Гумилев с винтовкой, с которой он охотился в Африке на львов, и рявкнет:
"Отстань от моих баб!"… А так все неплохо. Выпустил тридцать книг.
Но дверь – причем абсолютно случайно – выбили все же у меня, хотя столько дверей красуются рядом.
Дверь наконец заделали, и, сыграв свою роль в новейшей истории, я собрался увезти семью – в ту самую "будку"… Но! Перед самым отъездом мне позвонил Саша Кабаков, который когда-то меня спас, предложив в
"Вагриус".
– Есть что-нибудь неопубликованное? Открываем новый журнал!
– Нет, пока ничего.
Слава богу – в стол не пишу. Рукописи не горят. Но гниют.
– Для тебя постараюсь! – сказал я.
– Ладно – позвоню еще, – сказал Саша.
– Да как вы смеете въезжать сюда? – очкастая женщина, раскинув руки, стала у крыльца.
– Вы откуда? – со вздохом опуская тяжелую сумку, спросил я.
– Из Краматорска!
– Ясно… Серега, заносим!
Экскурсантки эти достали еще в прошлом году! Только хочешь вмазать жене, хвать – стоит экскурсия!
Возмущенно оглядываясь, ушла по аллее. Мы с Сержем вернулись к его машине, воровато оглянувшись, вытащили из багажника электрообогреватели. Два. На фоне исторической "будки" это выглядело вообще уже кощунственно. Но что делать, если нашей семье в "будке" великой поэтессы досталась только терраса – комнату с печкой занимает другая семья.
Из-за нападавших на крышу сосновых сучьев, свисающих на стекла,
"будка" глядела хмуровато. А что бы она без нас делала: только мы как-то и холим ее.
– Ну спасибо, Серж! – вздохнув, я протянул ему руку. Он с удивлением смотрел на меня.
– А ты… разве не едешь? – произнес он.
Потому и согласился он отвезти мое многотрудное семейство, что мы через три дня с ним должны стартовать в Италию – на конференцию, посвященную, кстати, Хозяйке "будки". Уж я-то тут натерпелся… Право заслужил. "Золотое клеймо неудачи" конференция называется. Уж по неудачам я спец!
– Минуту, – проговорил я и, набрав воздуху, вошел на террасу.
Отец, сидя у ободранного стола, который я ему раздобыл в прошлом году, резко по очереди выдвигал ящики и смотрел в них, недовольно морщась. Чем опять недоволен? Ему не угодишь. Нонна сидела на большой террасе, испуганно прижав к животу свою сумку, и, отвесив губу, с ужасом смотрела в какую-то свою бездну. Да. Ведет себя адекватно больнице, в которой недавно была. Развязно, вразвалочку
Серж вошел: "Да – прэлестно, прэлестно!" – обозначая роскошную дачную жизнь, запел он. Но никто, даже я, на него не прореагировал.
Серж обиделся: столько сделал, и хотя бы поблагодарил кто… включая меня.
– Так ты едешь, нет? – рявкнул он.
Нонна стеклянными своими очами глядела вдаль. Да – к отъезду моему они явно не готовы.
– Пойдем, провожу тебя, – пробормотал я и, подхватив надувшегося, как рыба-шар, Сержа, почти выволок его.
– Не понял! – сразу же сказал он.
– Завтра, – прошептал я. – Завтра я приеду к тебе – и мы
"подготовимся"! Понял? – Я подмигнул.
Серж так надулся от обиды, что я с трудом затолкнул его в автомобиль. Недовольно фыркнув выхлопом, он укатил.
Ну вот, обидел друга, который так выручил меня – кто бы еще согласился на этот рейс?
Ну все – надо теперь возвращаться в дом, холодный и затхлый после долгой зимы, "надышать" постепенно в нем жизнь, поладить с духом властной Хозяйки, которая по-прежнему главная здесь.
Я медленно взошел по крыльцу. Ступеньки мягко пружинили под ногой, что вовсе не следовало им делать. Прогнило тут все, последняя ценность – табличка возле крыльца: "С 1955 по 1965 год здесь жила и работала Анна Андреевна Ахматова". Жив еще ее дух – который я, возможно, выдумываю, но как же не выдумывать, если живешь здесь?
Надо же как-то поддерживать это.
Отец, поднеся какой-то листок к своему крепкому степному лицу, страстно вглядывался, азартно морщась… что-то нашел… Нонна не двигалась, глядя в бездну. И что характерно – никто из них и не думал даже начать распаковываться: это увлекательное занятие, как и все прочие, досталось мне – надо выгнать нежилой, тленный холод отсюда. Я воткнул вилку отцовского обогревателя в его отсеке, потом, на нашей части террасы, обогреватель побольше, потом нырнул под кровать, вытащил электроплитки, сдул с них пыль – Нонна безучастно сидела. Потом из свалки на отцовской террасе выдернул красное пластмассовое ведро… Жизнь налаживается! Бодро размахивая ведром, шел к колодцу. Да, исторический колодец больше всех пострадал за зиму: зеленая от гнили крышка отломалась и валялась в стороне. Кто только не черпал из этого колодца! Мне же, как всегда, достаются руины. Да еще возмущение вампирш – поклонниц поэтессы: как я мог появиться здесь? Другие же у Нее появлялись! Теперь я, запоздалый… должен тут поддерживать некую жизнь! Ворот крутился теперь с рыдающим звуком, ведро шло из глубины, качаясь и расплескиваясь.
В воде плавали иголки и листья. Хорошо, что сверху, – выкинул их, перелил воду в мое ведро.
Батареи уже веяли теплом, все громче, как приближающийся поезд, шумел чайник… Ну… что-то налаживается. За сутки мы тут пообвыкнем… и я улечу!
Щелк! Нонна на диване испуганно вздрогнула, уставилась на меня: что это? Вообще, это выстрел в меня, означающий: никуда ты не поедешь!
Побыв неподвижным, как и полагается трупу, я тяжело поднялся и, волоча за собой дребезжащий стул, вышел в вонючий коридорчик у исторического сортира. Приглядевшись ко тьме, поднял голову. Ну, привет! Из черной электрической пробки над дверью в уборную, в паутинном углу, выскочила белая кнопка из предохранителя, как фига.
Фиг тебе! Не будешь ты тут нагревать чайники, электробатареи… вообще – жить!
Ладно. Посмотрим. Я вернулся на террасу, подумав, выключил наш обогреватель: надувшаяся алым, как пиявка, спираль, медленно бледнела. Пусть пока! Все равно Нонна не реагирует. Тряхнул ее.
– Смотри – вот лампочка на плитке. Если зажжется – кричи!
Вяло кивнула. Я вышел в коридор, потянулся к фиге – протянул к белому ее "пальчику" свой пальчик. Резко воткнул.