Страница 3 из 12
Мысли, однако, получались все больше невеселые. Посмотрев на себя из
Крыма, Петров заметил, что он все последние годы жил для того, чтобы работать. За работу он получал деньги, которые куда-то незаметно растекались, и уважение своих подчиненных, выражавшееся в том, что его постоянно звали куда-нибудь выпить. “И это все?”, – спросил себя
Петров. И был вынужден ответить себе утвердительно. Ему стало грустно, он заскучал и поплыл к берегу.
Меланхолическое настроение Петрова не проходило. Вечером он, выпивая с соседом по санаторию, завел разговор о том, что теперь стало его идеей фикс: зачем жить после сорока? А если непонятно, зачем жить после сорока, то ведь непонятно, для чего стараться жить и раньше.
Сосед, которому едва ли исполнилось тридцать и который начал рано лысеть, изложил ему свою философию. Он жил ради впечатлений; одно из главных впечатлений – посмотреть мир, другое из главных впечатлений – попробовать всё; а поскольку мир большой, вещей же, которые можно потрогать, выпить, съесть, понюхать или почувствовать каким-то иным образом, просто бесконечное количество, то и жить нужно и можно бесконечно долго. Сосед Петрова любил Париж и был там этой весной уже в третий раз; теперь там было всё совсем не так, как при Шираке. В последний приезд ему на каждом шагу попадались всё негры да арабы, а город стал гораздо грязней, чем раньше. “Я не хочу выказывать никаких политических пристрастий, я лишь хочу отметить, как это все совпало с тем, что мэр теперь у них социалист, то есть розовый. И еще вдобавок голубой. Что можно ожидать от такой комбинации?” И, помолчав, сосед Петрова заключил: “Какой город испортили, жабоеды проклятые!”
Петров прикончил свой стакан вина и пошел в номер. Южная темнота упала на город, как кирпич на голову: на террасе бара было по-прежнему душно; в здании самого санатория было немного прохладней. Жена Петрова лежала на двуспальной кровати почти обнаженная. Она смотрела телевизор, изредка прихлебывая вино: в телевизионных бликах все вместе выглядело очень соблазнительно.
Петров принял душ, радуясь тому, что есть вода – эта проблема в
Крыму не обходила стороной дорогие санатории, – и присоединился к жене. В результате телевизор пришлось быстро выключить.
Они ласкали друг друга, почти не разговаривая. Юг делал их страстными, но страсть вела лишь к близости тел. Другая близость, к которой они оба неосознанно стремились, так и не возникла. Бывало, что они плакали поочередно и говорили друг другу, что это просто накопившаяся усталость. Наверное, так оно и было.
Евпатория стала надоедать Петрову. В очередной момент критического восприятия действительности он заметил, что здесь, как и во всех бывших советских курортных городах, местные жители уже перестали смотреть на приезжающих как на бесполезную нагрузку, мешающую им жить в райском месте. Раньше правительство платило им за сам факт жизни, как и другим советским людям. Теперь взгляды местных beach boys, каковыми по духу было большинство крымских аборигенов, стали более прагматичными: приезжающие стали источником дохода, который поступал непосредственно в их карман. Это привело к появлению множества точек общепита и мест развлечений, качество которых практически не различалось. Но работать в своем большинстве городскому населению Крыма по-прежнему категорически не хотелось.
Водители частных такси могли стоять под палящим солнцем целыми днями, заламывая цены, отпугивающие клиентов. Фрукты на здешних рынках выглядели и стоили так, как будто их привезли сюда из
Новосибирска, поэтому большая часть урожая ежевечерне отправлялась домой к базарным торговцам.
Разбитый асфальт, мусор, собачьи и человечьи испражнения на улицах старого турецкого Гезлева довершали картину исторических достопримечательностей. Кое-где строились особняки – сосед Петрова, любитель путешествий, объяснял ему, что это строятся крымские татары. В это лето в Судаке, который находился на противоположной стороне Крыма, татары взяли в заложники двух русскоязычных граждан и требовали выкуп в две тысячи долларов. Заложников нашли, бандитов арестовали, но слухов было гораздо больше, чем официальных сообщений. Информированный сосед Петрова объяснял, что крымских татар очень мало, что даже если они со всего мира вернутся на историческую родину, их количество не превысит пяти процентов от общей численности населения, но что они все ходят с оружием при себе и поэтому местные их боятся. Петрову было все равно. Он поехал на экскурсию за экзотикой в Бахчисарай. Особых впечатлений не приобрел, зато татары в Бахчисарае действительно были. Никто его, впрочем, не украл, и он вернулся в санаторий, где его жена вела прежний размеренный образ жизни.
Близился конец второй недели. Меланхолия стала посещать Петрова чаще. Они с женой решили отправиться в Ялту и сделали ошибку, выбрав морской путь передвижения. Катера на подводных крыльях с космическими названиями – метеоры, ракеты, кометы, составлявшие некогда гордость отечественного гражданского судостроения, – были уже давно проданы местными пароходствами за рубеж. Почему-то там их эксплуатация была рентабельной, а на Украине и в России – нет. Они сели в речной трамвайчик, называемый в народе “чих-пых” за соответствующую этой фонетике работу дизеля. Кораблик ужасно качало, а до Ялты они плыли весь день. Многих пассажиров начало тошнить, и в целом вся поездка вышла весьма утомительной. В очередной раз переплатив за гостиницу, семейство Петровых окончательно пришло в себя уже ближе к вечеру, переходившему в сумерки. В концертный зал они уже опоздали, поэтому, поужинав в гостиничном ресторане, решили пройтись по набережной.
На набережной, как всегда, было людно. Но ялтинская публика гораздо более серьезно относилась к променаду и показу себя, чем временно проживающие гости города Евпатории. Петров всерьез вознамерился поизучать вечерние туалеты и загорелые физиономии – ему начало нравиться это зрелище, напомнившее балы из романов Александра Грина.
Но его жена заметила светящуюся надпись казино и потащила его туда.
Петров, ни разу не бывавший в казино, не сразу понял, где он оказался: разница в нарядах на набережной и в стенах казино была небольшой. Пока он соображал, его жена уже заняла место у рулетки и начала делать ставки.
Жена Петрова выигрывала. Петров смотрел на нее во все глаза – он не помнил ее такой; разве что очень давно, в молодости… которую теперь он тоже не помнил. Его жена играла в рулетку совсем не так, как показывали в зарубежных фильмах: она часто пропускала ставки, иногда ставила на цвет, иногда на комбинации номеров, никогда не рискуя большой суммой. Внешне она просто хорошо проводила время, занимаясь игрой как бы между прочим. Петров, которому сравнительно простые правила рулетки представлялись темным лесом, даже не пытался смотреть за игрой – он смотрел на молодую незнакомую женщину, которая знала какую-то тайну жизни, неизвестную и непонятную ему.
Глаза ее то вспыхивали, то подергивались поволокой. Казалось, она совсем забыла о Петрове.
Через полтора часа игры она по-прежнему продолжала понемногу выигрывать. Наблюдать за игроками было едва ли не интересней, чем за самой игрой, но Петров постепенно отошел от гипноза новизны, и ему захотелось вернуться в номер гостиницы. Он обратился с этим предложением к жене, но она его не слышала. Петров решил, что отрывать ее от стола бесполезно, и начал не торопясь продвигаться к выходу, приняв вид усталого дедушки. Ему казалось, что все на него смотрят, как на идиота.
Выйдя на набережную, он вздохнул с облегчением. Неожиданно его схватила под руку жена. “А, Петров, хотел удрать!” – скорее сообщила, чем спросила она. От нее несло радостным возбуждением;
Петрову показалось, что запах ее духов усилился в несколько раз.
“Как же твои супружеские обязанности?” – продолжила жена, негромко, но волнующе засмеявшись. Около нее притормозила машина. Машины притормаживали рядом с ней еще несколько раз, пока они шли до гостиницы пешком.