Сэр

“- А когда вы впервые вообще вошли в отношения с русской эмиграцией?

– Не вошел, никогда. С эмиграцией как таковой – никогда. То есть мои родители знали разных рижских евреев, которые тоже жили недалеко от них в Хемпстеде, и этих от времени до времени я видел, но с русской эмиграцией как таковой у меня не было никаких отношений.

– Вы рассказывали о Святополке Мирском, как он читал у вас лекцию о Пушкине…

– Другие люди отрицают это.

– … может быть, исполните на бис?

– С удовольствием. Хотя это отрицают – не знаю, кто отрицает, но, помню, кто-то, который был там в Оксфорде, говорил, что этого не было. А я помню это очень, очень, для меня это яркое воспоминание, страшно было смешно. Он был абсолютно пьян, это было главное. Это была встреча в Oxford University Poetry

Society, Общество поэзии Оксфордского университета его пригласило. Это было в каком-то небольшом доме моего колледжа, и хозяин был некий сэр Томас (фамилию я не расслышал – Дарнет?) – и его ожидали. Он вошел, шатаясь, в комнату, было абсолютно всем ясно, что он пьян. Он не мог найти стула – к которому его подвели, к креслу – и посадили его туда. Потом было гробовое молчание. Потом председатель сказал: мы очень рады и горды, что князь Мирский нас посетил, он будет читать доклад о Пушкине. Но опять полное молчание. Нет – Мирский сказал, что он будет потом отвечать на вопросы. Председатель сказал: “Пушкин. Великий поэт”. Он сказал: “То, что Данте был для итальянцев, Гете был для немцев, Шекспир англичанам,- Пушкин!..” Он выпалил это слово, как пушка. “…Pushkin was for the Russians. Был для русских. Да, великий поэт”. Молчание. Председатель сказал:

“Пользуется ли… Does he use many similes?” Как similes по-русски?

– Сравнения.

– “Yes! Да – он пользуется очень многими сравнениями. Все его сравнения очень, очень хорошие”. Точка. Больше не было ничего.

Встал. Председатель произнес: “Благодарим за замечательную лекцию, которую князь Мирский так любезно нам прочел; надеемся, что в следующий визит к нам его выступление будет столь же ярким”. Потом он бродил по комнате, я слышал: “Вы только прочли четыре книги Маркса, а Маркса – сорок томов”. Он тогда уже сделался марксистом.

– Кому это он сказал?

– Кому-то в углу. Кто-то сказал что-то, а он ответил – “вы только четыре прочли, а их сорок”.

– А с кем-нибудь из русских философов, так называемых религиозных, у вас были отношения: Бердяев, Лосский, Шестов?..

– Да, я встретил Бердяева, он к нам приехал в Оксфорд. Он был другом такого господина, я вам скажу, его ученик, он все еще жив, его имя… Лямперт. Это был русский еврей по происхождению, то есть полурусский, полу-нет, что-то другое, и он учился в

Парижской духовной академии, и он о нем как-то заботился. Не особенно приятный человек, по-моему. Другое дело – он мне посвятил книгу, из-за чего мне было очень неудобно. Во всяком случае, он приехал…

– Какую книгу?

– Первую книгу, о русских революционерах. У него две книги было.

Он был стопроцентно просоветский человек. Евгений Лямперт, Женя

Лямперт. Жена была англичанка… Бердяев приехал в Оксфорд, меня пригласили обедать, потому что глава моего колледжа, который писал русскую историю и прекрасно читал по-русски, не говорил на этом языке.

– Кто это был?

– Самнер. Он был довольно знаменитый английский историк России.

Написал биографию Петра Великого, написал самую лучшую книгу о

России между тысяча восемьсот семидесятыми и тысяча девятьсот десятым годом, в этом роде. Политика России и так далее. Он был настоящий ученый… Потом я сидел около Бердяева и переводил ему

– главным образом. Потом мы пошли гулять. Вдруг на дорожке появился профессор философии Райл, был знаменитый философ, он увидел Бердяева: Бердяев носил такой beret, берет, маленькую сигару и бородку. Райл прошел и сказал мне: “Fraud?!” Подделка?!

Я сказал: “В общем, да”. Потом ему дали степень в Кембридже,

Бердяеву.

– А Бердяев не понимал по-английски? Поэтому вы могли шутить, да?

– Да.

– И вы ему ответили по-английски, Райлу?

– О да. Миновали друг друга, в саду, и так перекинулись друг для друга: “Fraud?” – “В общем, да”.

– “More or less”.

– Бердяев был очень умный человек, умный и довольно интересный человек, но к этому времени он сделался шарлатаном.

– В общем, да?

– Этот Лямперт, его друг, рассказывал странные вещи, которые были с Бердяевым: “Я с ним ехал в Париже, мы были на пароходе, там был такой местечковый еврей, явный местечковый еврей. Он посмотрел на меня и сказал: “Тот господин, он как будто какой-то восточный человек?” – “Думаю, это еврей”.- “Нет, восточное что-то. Я думаю, он восточный человек”.

– А вы это как-нибудь объясняете?

– Ну, он был до известной доли антисемитом. Это наверное.

– И он хотел немножко по своему собеседнику пройтись на этот счет?

– Да, по Лямперту, своему ученику. Лямперт удивился. Он не обиделся, но он удивился: какой восточный человек? Ясно: местечковый еврей. Он наивно как-то удивился: как это могло быть?.. Я знал, как это могло быть, а он нет.

– А Шестов?

– Шестова не видел. И Лосского я не знал, но видел где-то, да, он прочел лекцию какую-то.

– И вас это не вдохновило.

– Нисколько. Он был очень скучный человек. Скучный философ. А как было имя настоящее Шестова?

– Шварцман…”

“- Вы были знакомы с Александром Кожевым.

– О, да – Кожевников его имя.

– Вы были близки?

– Нет, нет. Я его раз в жизни встретил. Один раз.

– Яркая фигура была?

– Н-ну нет, ярким он не был. Но интересный человек. Он был русский русский – я думаю, не еврей. Кожевников, по-моему, не может быть еврейским именем. Это довольно мещанское имя, да. Он был… он учился… Я вам сейчас скажу, главное, что он сделал, это то, что есть книга о Гегеле. Которая имела много учеников, много последователей. Которую он произнес как лекции, в Париже.

Его история простая: он родился в России, и почему-то они уехали в Германию – вероятно, от большевиков. И там он учился истории искусств, и потом он там не остался. Потом он… С чего начать, с него или с меня?

– С вас.

– С меня, хорошо. Я читал эту самую книгу о Гегеле, довольно – полумарксистскую. Левую книгу о Гегеле, забавную, умную, интересную, немножко не совсем, так сказать, солидную, но он имел много воображения. Понимал, о чем писал. Есть, был во

Франции такой человек, которого знала моя жена, он был глава

Французского Банка Национального. Потом он сделался послом, в

Германии. Еврей. Не помню, еврейское имя. И он невероятно уважал, восторгался этим человеком. Он сказал мне: “Вы должны с ним встретиться. Вы же говорите по-русски, он тоже говорит, ему будет интересно и вам будет интересно”. Он устроил свидание.

Когда я поехал в Париж, я к нему зашел.

– В каком году?

– Этого не помню.

– Ну – так…

– Н-ну, я думаю, вероятно, в пятидесятых. Зашел, очень хорошо, мы разговаривали обо всем. Он оказался забавным человеком, который сказал, что – “вы знаете, я объясню вам, вы хотите знать, почему Советский Союз, почему Сталин. Я за Сталина”. Я спросил: “А почему вы за Сталина?” – “Потому что русские – невозможный народ, они ленивые, они ничего сделать не могут. Их оставить в покое – значит, все рушится. Единственный метод сделать из России что-то новое и настоящее – это раздавить все.

Сделать из этого гипс. Сделать глину. Из этого потом можно что-то делать. Поэтому Сталин был абсолютно прав: он обвиняет людей в преступлении, которое они не сделали. Если бы были просто строгие законы, если б был закон стоять на голове полчаса в двенадцать часов, люди бы стояли. Тогда бы они выжили. Но нужно так устроить, чтоб все боялись, все боялись всего, чтобы была полная деморализация. Тогда можно выстроить”. Это была его теория.

– Что и говорить, забавно.

– Забавно. Потом он сказал: “Вы знаете, я об этом писал