Подменыши

Повстанцы рассчитывали молниеносным броском достигнуть левого крыла

Капитолия, взорвать дверь или окна и прорваться внутрь. Поначалу все шло гладко и ничто не нарушало тишины, кроме топота сотен копыт по стриженой лужайке. Взмыленная конская лава неслась к ослепительно белому, словно выстроенному из мела, зданию под горячими лучами гордого и жестокого африканского солнца. Эльф оглянулся на друзей.

Белка сидела на коне, немного наклонясь вперед, и не мигая смотрела перед собой. Лицо ее заострилось, на открытый лоб легли тонкие, как лезвия, морщины. Локтем она прижимала к себе автомат. Во всем теле чувствовалось напряжение сжатой пружины. Сатир был, как всегда, спокоен и даже немного расслаблен, словно выехал на полуденную прогулку, а не на штурм президентского дворца.

Неожиданно из одной подвальной амбразуры жестко и упруго заколотил пулемет. На его призыв откликнулся другой, и вскоре навстречу коннице железной саранчой уже неслись сотни пуль. Лошади падали наземь, как подбитые на лету птицы, кувыркались, ломая себя и всадников. Воздух наполнился криками, треском и предсмертными хрипами. Полетели в небо багровые брызги, на землю потекли красные ручейки, ухоженная трава лужайки умылась пурпурными каплями.

Атака захлебнулась. Остатки конницы повернули назад и бросились под прикрытие трех небольших домов, стоявших метрах в ста от Капитолия.

В них находились кухня, прачечная и другие вспомогательные службы дворца. Повстанцы загнали обслугу в подвалы и быстро разместились на новом месте. Вскоре туда же подтянулась пехота из автобуса.

Эльф сидел у стены и никак не мог прийти в себя. У него тряслись руки, а сердце колотилось так, что груди было больно. Ему хотелось смеяться, словно он сошел с ума, но это было не сумасшествие и не истерика. Еще никогда в жизни он не испытывал такой бешеной, рвущей радости. Всего несколько минут назад он летел на коне навстречу рою пуль, каждая из которых легко могла убить его, и тем не менее он остался жив. Смерть – кривая старуха в тысячелетних лохмотьях – ушла ни с чем, значит, снова можно было дышать, смотреть на небо и смеяться. Вскоре Эльф немного успокоился и лишь тогда почувствовал, что по щеке его, извиваясь, ползут тонкие ручейки крови. На виске он обнаружил глубокую царапину, оставленную пулей. Он снял фуражку и, чувствуя, как по телу разбегается неуютный, трезвящий холодок, стал стирать кровь.

Пулеметы заливали домики потоками свинца, не давая повстанцам высунуть носа. Руги два раза пытался поднять своих людей в атаку, и оба раза наступление проваливалось. Плотность огня была невыносимой.

Потеряв в этих трех попытках еще около сорока человек, повстанцы поняли, что дела их плохи. И это даже при том, что Руги заранее договорился с армией, что она какое-то время не будет вмешиваться.

Вооруженные силы проводили большие учения на севере страны, и радиосвязь с ними была затруднена. Повстанцы могли не беспокоиться за свои тылы, но задача от этого легче не становилась.

Сатир сидел возле окна, мрачно качал на коленях автомат и слушал, как бьют по стенам пулеметные очереди. Рядом рослый негр в армейской кепке, сдвинутой козырьком назад, спокойно и деловито заряжал гранатомет. Сидя на корточках, положил его на плечо, поводил головой, устраивая поудобнее, потом резко выпрямился и выстрелил в сторону дворца.

Граната еще не успела сорваться с места, а под глазом бойца уже кровавилась уродливая дырка, словно прогрызенная в одно мгновение большим молниеносным червем. Стена здания на уровне второго этажа окуталась пыльным облаком. В чудовищном грохоте, корежившем воздух,

Сатир услышал, как негр всхлипнул и осел на бетонный пол. Бессильно и жалобно звякнул о бетон пола пустой гранатомет. Сатира передернуло. Он бросился к упавшему, но, увидев на его затылке дыру величиной с детский кулак, отошел в сторону. Негр еще с минуту сучил ногами, лежа на спине, ботинки его задевали лежащий рядом автомат, и тот противно скрежетал по полу. Потом глаза бойца остекленели и замерли. Где-то неподалеку через равные промежутки времени громко и высоко вскрикивал раненый. От поднятой пыли было трудно дышать.

Кисло пахло порохом.

Гвардейцы, расположившиеся на крыше дворца, забрасывали повстанцев гранатами из подствольных гранатометов. Большая часть гранат не причиняла никакого вреда, но те, что попадали в окна, выбивали всех, находящихся поблизости. Лазарет быстро пополнялся. Положение ухудшалось с каждой минутой.

Белка и ее помощник не успевали делать перевязки. Отовсюду слышались непрекращающиеся стоны, непонятная речь, в каждом звуке которой сквозили боль и страх смерти. Со всех сторон на Белку умоляюще глядели глаза раненых. Она металась от одного бойца к другому, вводя обезболивающее, наспех накладывая жгуты и повязки. Одежда ее напиталась кровью и, подсыхая, становилась похожей на наждачную бумагу. Иногда она неосторожно поворачивала какого-нибудь тяжело раненного, и тот кричал так, что она сама готова была забиться в судорогах. Чужие страдания рухнули на нее невыносимой тяжестью.

Потоки чужой боли стегали, как электрические разряды. От запаха крови и нечистот к горлу подкатывала тошнота, голова кружилась, хотелось потерять сознание. В глазах рябило от застывающих кровяных сгустков, костяных крошек в открытых переломах, похожих на кокосовую стружку или выбитые зубы. Белка никогда бы не подумала, что можно по своей воле упасть в обморок, но сейчас чувствовала, что стоит ей на секунду расслабиться – и она рухнет меж ранеными.

– Сейчас, сейчас, мальчики, – как в бреду, повторяла она, переходя от одного к другому. – Потерпите, мои хорошие. Надо терпеть, вы сильные, вы солдаты. Потерпите, мальчики…

Эльф, с трудом ступая подрагивающими ногами, отправился на поиски

Сатира. Нашел его беседующим с Йоном и Ассаи Руги.

– Мне кажется, я знаю, что нужно делать. Можно рассказать? – спросил

Эльф дрожащим от волнения голосом. Получив согласие, начал объяснять. Чем больше он говорил, чем больше вживался в изложение плана, тем спокойнее становился, словно переплавлял страх в уверенность.

План состоял в следующем. Повстанцы швыряют в сторону дворца дымовые гранаты, ставя своей целью создать как можно более непроницаемую завесу. Это на время ослепит пулеметчиков, и огонь станет не таким плотным. Потом в одном месте собираются все гранатометчики, какие есть, и под прикрытием дымовой завесы стреляют по дворцу, стараясь бить в одну точку. В итоге несколько решеток на окнах будут взорваны, а если повезет, даже обрушится часть стены, куда должна ринуться вся оставшаяся конница и постараться закрепиться во дворце.

Другие тем временем будут усиленно обстреливать огневые точки противника и, если дело пойдет успешно, последуют за штурмовой группой. Перебьют, конечно, многих, но другого выхода нет. Под таким сумасшедшим огнем ничего другого все равно предпринять было нельзя.

– Может, это глупость, я не знаю… – закончил Эльф рассказ.

– В стране слепых одноглазый – король. Других мыслей все равно нет.

Попробуем, – решил военный совет.

Надымили здорово. Благо ветер ослаб. Особенно старались в том месте, где предполагался прорыв. Стрельба пулеметов немного успокоилась. По команде гранатометчики высунулись из окон и выстрелили по дворцу, потом быстро перезарядили оружие и выстрелили повторно. Еще не стих грохот взрывов, как кавалеристы стегнули коней и исчезли в пыли.

Хуже всего было то, что никто не знал, с чем они там встретятся.

Выбиты ли решетки на окнах? Как много гвардейцев уцелело после обстрела?..

За минуту до начала операции Эльф пристал к Сатиру, который вошел в группу прорыва и сидел в седле, ожидая сигнала к атаке:

– Я пойду с вами.

– Даже не думай.

– А я сказал, что пойду.

– Нет, – твердо ответил Сатир.

– Вместе эту историю начали, вместе и заканчивать будем. Так что пошел ты… – отмахнулся Эльф.

– Пойми, там хорошо если половина доживет до подхода подкрепления. И в любом случае у тебя нет лошади.