Подменыши

Где мы жили, как мы жили,

Улыбаясь и печалясь,

Мы сегодня позабыли,

Потому что повстречались.

Навсегда, навсегда,

Навсегда…

Мы не знаем, кто откуда,

И забыли, кто мы сами,

Только знаем – это чудо

И случилось это с нами.

Навсегда, навсегда,

Навсегда…

Ночь подходит к середине,

И поет ночная птица,

Только знаем, нам отныне

Невозможно разлучиться.

Никогда, никогда,

Никогда…^3

^

Сатир чувствовал, как обжигает его лицо Белкино дыхание, как по его щекам ползут ее горячие слезы, и что-то просыпалось в нем, какие-то родники открывались в груди, толкаясь изнутри, размывая коросту, запекшуюся на душе от долгого одинокого путешествия в пустоте. И все вокруг словно бы становилось невесомым, будто бы Белка клялась ему, что счастье возможно, и он верил ей.

Под утро Серафима возвращалась обратно, насухо вытерев лицо, чтобы никто не догадался, что с ней происходило ночью.

До начала весны жизнь шла неторопливо и немного скучно.

А вот когда на московских улицах потянуло влажным будоражащим ветром, когда сосульки на крышах вдруг стали расти не по дням, а по часам, когда в мелких лужицах детскими голосами заверещали купающиеся воробьи, произошло несколько событий, после которых жизнь неудержимо рванула вперед, словно прорвавшая плотину горная река.

На одну из встреч с Йоном Белка пошла в одиночку. Тимофей немного приболел, а Эльфа одолела непробиваемая меланхолия, и он, несмотря на все уговоры Серафимы, решил остаться дома. С прогулки Белка вернулась в необычно задумчивом настроении, но никто на это внимания не обратил.

– Как Сатир тут себя вел? – поинтересовалась она.

– Тихо. Стоял посреди кухни, шевелил пальцами, смотрел куда-то в землю.

Белка села на край дивана, черные иглы ее волос закачались медленно и немного устало.

Когда все уснули, она снова пришла к Сатиру, и они до самого рассвета простояли обнявшись.

За окном шумел упругий сырой ветер, сбивал в стога серые облака и тут же раскидывал их. Всю ночь высоко над землей носились клочья небесного сена. Весна наступала на город. Набухший влагой снег сползал с покатых крыш, опасно нависал над тротуарами рыхлыми белыми языками.

Воздух был пронизан ожиданием. Что-то должно было случиться.

Однажды утром Белка проснулась от слабого прикосновения к своему плечу. Она открыла глаза и пружинисто, будто и не спала вовсе, приподнялась на локтях. На полу возле кровати, сгорбившись, бессильно положив руки на колени, сидел Сатир. Из ушей его больше не торчали клочья ваты, не было и повязки на глазах. Белка оглядела его помятую и высохшую фигуру. Сатир был похож на водолаза, поднявшегося из самых гибельных океанских глубин, где провел во много раз больше времени, чем может выдержать человеческий организм. С бледным лицом и ввалившимися глазами, он приветствовал Серафиму слабой улыбкой.

– Я вернулся… – хрипловато прошептал он. – Вот…

Лицо Белки осветилось радостью. Она смотрела и не могла наглядеться на его всклоченные волосы, на серый, с дырой на плече, свитер, который висел на нем как на вешалке, на черные пятна глазниц, из глубины которых горели такие же яркие, как и раньше, зеленые уголья глаз.

– Ну, как, ты узнал? – спросила Белка. – Есть смерть?

– Узнал. Нет, – ответил Сатир.

– А что есть?

– Все есть: жизнь, красота, солнце, море, небо… Одной смерти нет.

– Ну вот видишь…

Они помолчали, глядя друг на друга. За окном что-то заскрежетало, потом раздался шумный удар и следом за ним громкие шорохи, словно по асфальту протащили множество бумажных мешков с чем-то тяжелым. Сатир вздрогнул, повернулся к окну, на лице его проступили острые скулы.

– Это снег с крыш падает, – успокоила его Белка. – Весна…

– Весна, – улыбнулся Сатир. – Слушай, покорми меня, пожалуйста. Есть хочу, просто помираю, – попросил он слабым голосом и положил руку на ее ладонь.

– Помираешь? – улыбаясь, переспросила Серафима. – Так ведь смерти нет.

– Да, смерти нет, а жрать охота. – Он попытался засмеяться, но только закашлялся.

– Пойдем, Магеллан внутренних пространств. – Она легко и весело встала с дивана.

Время шло. Сатир понемногу приходил в себя. Вскоре его тело снова обросло канатами упругих мускулов, в движениях появилась свобода и сила. Иногда он хватал Тимофея и начинал легко, словно плюшевого зайца, подкидывать под самый потолок. Мальчик и Сатир хохотали,

Ленка оглушительно лаяла, Белка, сидя на вершине пирамиды из телевизоров, выкручивала до упора громкость магнитофона с чем-нибудь вроде “Iron Lion Zion” Боба Марли и пританцовывала на месте. Эльф, лежа на диване, оглушительно дудел в Белкину флейту. В ушах у всех звенело.

На улице было промозгло и слякотно, нахохлившиеся галки выклевывали из серого снега красные пятнышки крови, оставшиеся после пробегавшей мимо дворняги с порезанной лапой. Сырой ветер огромным ватным комом катался по улицам, ухал в подворотнях, сорил моросью. Редкие прохожие старались побыстрее нырнуть в автобусы и подъезды.

А в полуподвале старого, предназначенного для расселения и сноса дома было тепло и весело. Там беззаботно смеялись люди и играла музыка. Там вечно молодой Боб Марли пел о мелком, прокаленном солнцем песке, о пальмах, сонно склонившихся над подвижной кромкой прибоя, о лазурных океанских волнах, которые лениво, словно тюлени после брачных игр, выползают на берег и лижут его пенными языками.

Вскоре после прихода весны у наших друзей кончились деньги. Эльф вывернул наизнанку бумажник, и на пол со звоном выпало несколько монеток. Ленка, прихрамывая, кинулась их ловить, но те проворно раскатились по темным углам. Пришлось спешно созывать общий совет, чтобы решить, как заработать на хлеб насущный.

– Какие будут предложения? – спросила Белка.

– Я могу деньги на вокзале просить, – тут же радостно сообщил

Тимофей. – Я уже пробовал, мне давали. Правда, бомжи отобрать могут…

– Ох уж мне этот ребенок с прошлым! – осадила его Белка. – Успокойся.

– Ну, можно курьерами пойти работать, – задумчиво сообщил Эльф, вставая на мостик на диване. – Или на стройку какую-нибудь.

Разнорабочими.

– Горбатиться на кого-то? – спросила Белка. – Нет, это неинтересно.

– Эльф, помнишь, когда тебя последний раз с работы уволили, я сказал, что работать нужно только на себя? – подал голос Сатир, неторопливо пересчитывая сигареты в пачке.

Друзья глубоко задумались. Белка быстро пробежала глазами диктант, который недавно написал Тимофей, исправила три ошибки и отложила листок в сторону.

– Нормально, – пробормотала она себе под нос и добавила уже громче:

– Ну что, больше нет предложений? Тогда у меня есть.

Она посмотрела на разом заинтересовавшихся друзей.

– Да, есть, – повторила она. – Для начала мне нужен деревянный клей.

– Мы будем делать из деревянной головы Сатира спички, а потом клеить из них домики? – догадался Эльф. – Я угадал, да?

– Я всегда знал, что как бизнесмен Эльф – полный ноль, – с сожалением изрек Сатир. – Но то, что у него еще и легкая олигофрения… Для меня это удар.

– Silence, kids!^4 – прикрикнула она. – Возьмите гитару, ну, ту, что мы в хламе нашли, и чтоб к утру она была как новая. Настраивать не обязательно. Все. За работу. – Она подвинула к себе листок с диктантом. – Тимофей, тебя ждет работа над ошибками. Объясни мне, с чего ты вообще взял, что “лейка” пишется через “э”?

– Мне так показалось… – неуверенно ответил мальчик.

– Показа-а-алось ему… – слегка поддразнивая, протянула Серафима. -

Визионер… Бери листок, ручку. Поехали.

Совместными стараниями Сатира и Эльфа гитара была склеена. Белка осмотрела ее, немного покрутила колки, настраивая, затем кивнула, видимо удовлетворившись результатом. Бережно, словно ребенка, завернула инструмент в одеяло и стала одеваться. Остальные без лишних вопросов последовали за ней. На улице за ночь подморозило, асфальт спрятался под корочкой льда и все время норовил выскользнуть из-под ног. Белка шла осторожно, прижимая гитару к груди – боялась упасть и повредить инструмент. На предложение Эльфа помочь она лишь отрицательно замотала головой.