Гид

Место проведения круглого стола: Москва, Институт развития СМИ.

Адрес: Тверской бульвар, 40.

Приглашаем присоединиться к проекту российских и зарубежных участников – представителей политических и деловых кругов, деятелей науки и культуры – всех тех, кто способен формировать будущее.

(“То есть людей с мошной”, – подумал Коренев.)

Первая телепрограмма „Выбор человечества: диалог или столкновение цивилизаций” выйдет в эфир 4 декабря 2003 г. на телеканале

„Культура” в программе В. Третьякова „Что делать?”. Серия публикаций и других мероприятий будет осуществлена организаторами проекта в порядке подготовки к Всемирной конференции „Диалог цивилизаций: к новым горизонтам””.

На каждой остановке, когда открывались двери, по радио суровый баритон произносил (и это уже много месяцев подряд):

“С целью предупреждения террористических актов при обнаружении в вагоне подозрительных предметов и бесхозных вещей, не трогая их, сообщить по переговорному устройству машинисту, а при обнаружении подозрительных предметов и бесхозных вещей на станции сообщить об этом сотруднику милиции или дежурному по станции”.

Иногда текст слегка менялся:

“При обнаружении подозрительных лиц…”

Константин резонерски подумал: “Медленное отравление голов. И без того не крепких”.

Что-то в сочетании имен не нравилось ему, более того, тревожило.

Конечно, прежде всего – Владимир Борзиков и отчасти фон Рюбецаль.

Он-то думал, что это уже давно ушло, быльем поросло… А если Алена там будет?..

Он повел глазами по сторонам. И вдруг заметил человека, которого не видел много лет, – Бориса Кузьмина, работавшего в Институте всеобщей истории, доктора наук, но считавшего себя писателем и в силу неудачливости на этом поприще становившегося с каждым годом все более и более скептическим, желчным и мизантропичным. Борис был бородат, что тщательно брившемуся Косте казалось неряшливостью. Они были почти ровесники, но из-за седой уже бороды Кузьмин казался много старше. С портфелем на коленях, в очках, он листал какие-то сшитые степлером бумажки.

Костя знал, что в его возрасте нет больше друзей, а в России никогда не было ни “трех мушкетеров”, ни “трех товарищей”. Но есть те, общение с которыми скорее приятно, чем неприятно, те, у которых ум работает. Кузьмин был, как ему казалось, из таких. Константин тронул его за плечо. Тот поднял глаза и сразу без вступления сказал:

– Ничего другого больше не могу. Все вырезки из газет, почти без комментариев. Вот посмотрите хоть это, – и он сунул в нос

Константину компьютерную страничку со следующим текстом:

“10 февраля 2004. Пропал 5 февраля кандидат в президенты Зыбкин.

Пять дней искали. И – безрезультатно. Разговоров и слухов было полно. Пиарит или убили его? За то, что критиковал президента? Вдруг обнаружился в Киеве, гулял-де и пьянствовал с друзьями. Жена осудила, сказав, что не должно доверять таким политикам. Начальник избирательного штаба заявила, что подает в отставку. Наверное, не сумасшедший же кандидат в президенты, чтоб так себя вести накануне выборов. Как говорят блатные, „опустили” его. Чем же пригрозили?

Сделали из него шута горохового. Теперь ни одному его слову никто не поверит. Как у Булгакова: „Брысь!” – сказал Бегемот. И Степа

Лиходеев очнулся в Ялте. Сам при этом на издевательский вопрос корреспондента об отдыхе Зыбкин ответил мрачно: „Не желаю никому такого отдыха””.

– Погодите, – сказал Костя, – но сейчас ноябрь две тысячи третьего.

Февраля следующего года не было.

– Не было, так будет, – мрачно сказал Кузьмин. – Пожелаю вам терпения, и надолго. Все же еще недавно манила надежда, чудилось что-то… Впрочем, надежда была и у тех, что делали Октябрь. Манил свет, а оказался болотный огонек, который привел к гадости и мерзости. Вот и в наше время все восстановилось, советская система регенерируется. Теперь опять нужно запастись терпением, но уже без надежды. Исправить эту страну невозможно. Я написал статью о постоянно понижающемся антропологическом уровне народа с первой революции. Для себя написал, печатать ее негде. Сейчас уже и без лагерей все возможно, просто неугодные исчезают.

Костя не отвечал, с недавних пор старался он снова в общественных местах таких разговоров не поддерживать. “Проживи незаметно” – прав был Эпикур, уж он понимал толк в жизни. Но Кузьмин и не ждал ответа.

– Я прозу больше не пишу. Не вижу, про что можно, что за пределы газетной статьи могло бы выйти. А вы куда направляетесь в этой утлой лодчонке? Впрочем, все ездим – до очередного взрыва. – Он даже головы не поднял, просто хмыкнул в свою тетрадку, продолжая ее листать. Что-то в этом когда-то даже красивом и сильном мужике стало напоминать городского сумасшедшего.

– Я-то еду на какую-то тусовку. – Он протянул Борису приглашение. -

Директор просил посетить.

Кузьмин взял из его рук бумажку и, приблизив ее почти к носу, прочитал.

– Что ж, может, и забавно будет. – Он поправил портфель на коленях, портфель, прикрывавший его растолстевший живот. – Этот Борзиков, говорят, совсем с ума сошел. – Кузьмин поднял изжатое морщинами лицо. – Слышали о его последней идее? То славил Сталина, а теперь решил лягушек уничтожать, чтоб спасти нас от Запада.

Про лягушек Косте не понравилось, он уже привык к лягушечьему царству, оно успокаивало его, и он, считая его своим, полагал своим долгом защищать его. Аргумент ad hominem в таких случаях всегда самый удобный.

– Я немного знал Борзикова, – сказал он, – в Германии познакомился.

Когда он еще в диссидентах ходил. Человек уже тогда был крайне неприятный. В сущности, остался деревенским хулиганом, а воображал себя повелителем людей, нет, не богом, а именно повелителем.

Понимаете разницу?

– Понимаю прекрасно, – буркнул Кузьмин, – что раз не от Бога, то от его соперника. Но я не верю больше ни в Бога, ни в дьявола. Ищите другого объяснения. Идея Бога работать перестала.

Костя глянул по сторонам, соображая, кто здесь думает о том, работает идея Бога или нет. Если метро – часть московских джунглей, то все эти звери, сидевшие широко раскинувшись, эти пользовавшиеся всякими достижениями цивилизации тоже избирали тропу под названием метро. Но думанья не было в глазах. Просто эта подземная самодвижущаяся тропа была самой удобной для передвижения в чаще домов и машин.

– Очень подходящие разговоры для метро, – возразил было Борису

Коренев, но в это момент к нему обратилась прилично одетая молодая женщина, лет не более тридцати пяти, темноволосая, в оранжевой куртке, словно посыпанной зеленым горошком, глаза были печальные, но не дикие. Она тронула Костю за плечо, протянула руку, похожую на нежную лягушечью лапку, искательно улыбнулась широким лягушечьим ртом, глядя на него круглыми коричневыми глазами, и произнесла при этом странную фразу:

– Потеряла мужа, осталась без всяких средств к существованию.

Помогите деньгами на телефонную карточку. – Наклонилась и добавила:

– Видела вчера Бога, одет скромно, выглядит прилично.

“К чему бы это? – подумал суеверный Константин. – И Фроги всюду мерещится. Но она же не Фроги. Просто странная, да еще и с приветом”. А молодая женщина не отставала, толпа ее прижала к

Константину, и она все так же теребила его рукав, искательно заглядывая в глаза:

– Ведь это же Бог все разрешил. И ЧК и ГБ. Помните анекдот.

Анекдоты-то раньше боялись рассказывать. А тут командированный попадает в гостиницу в Мухосранске, номер, понятно, на троих. Двое уже по койкам разлеглись и политические анекдоты травят.

Константин молчал, самое лучшее было молча выслушать.

– А приезжий, интеллигент, москвич, вроде нас с вами, испугался, – продолжала женщина. – И говорит им, чтоб перестали, что ГБ всюду слушает. Те в хохот, мол, в Мухосранске болтай что хочешь, никто не услышит. Никому дела нет. Тогда приезжий вышел, вроде по нужде, а сам вниз к официанту, червончик ему дает и просит ровно через десять минут войти в их номер с чашкой кофе для него. И тогда второй червонец получит. Вот возвращается приезжий в номер, а те два постояльца пуще прежнего хохмят. Тогда вошедший и говорит им: “Чтобы доказать, что все прослушивается, я могу прямо в пепельницу заказать себе чашечку кофе”. Поднимает пепельницу, приближает к губам и произносит фразу, что, мол, заказывает через десять минут чашечку кофе. Соседи в хохот. А через десять минут входит официант с чашкой горячего кофе, получает свой червонец и уходит. Соседи примолкли, в одеяла завернулись и к стенке повернулись. Уснул и приезжий. А под утро, часов в пять, в дверь постучали, вошли сотрудники