Гид

Будущий строй нашей страны ждет того, кто, обладая интуицией и волей, не побоялся бы открыто порвать с путами представительства, партийности, избирательных прав и отдался бы влекущей его цели. Все права на власть избирательные (по назначению) – старая ветошь, которой место в крематории. Есть одно право – сила гения, сила творить этот строй. Право это одно только не человеческого происхождения и потому заслуживает название божественного”. Можно добавить и другие имена, вы сами их знаете. Но гений этот, разумеется, должен обладать великой нравственностью, а не звать к сомнительным правам человека, которые подсовывает нам Запад.

Он сел, потирая руки и поправляя галстук-бабочку. А козлобородый старик, который радел о преодолении патологии, воскликнул:

– Вы сказали самое главное – о божественном происхождении нашего лидера и о Церкви, которая должна нашу патологию преодолеть. Ведь я открыл, что такое православие. Вы вслушайтесь только в это слово!

Правь и славь! И наш драгоценный Владимир Георгиевич должен не забывать об этой великой силе! Вы – правьте, а мы будем вас славить!

Только с верой мы победим все патологические отклонения. А противников просто будем кастрировать! Чтобы деток негодных от них не было.

Это немного напугало его соседа Романа Борисовича Новича:

– От такой жеребятины лучше подальше. Ведь не зря говорили, что попы

– жеребячья порода!

Вдруг поднялись два похожих друг на друга молодых человека в темных костюмах – по виду из детей бывших партийцев – и, рассеянно глядя мимо всех, вышли, ровно держа портфели, не помахивая ими, как делали другие, из комнаты. Камуфляжные за ними не последовали. Костя хотел было следом шагнуть, но крутоплечий в пятнистой форме взял его за руку и шепнул густым шепотом:

– Рано спешим. Еще не вечер!

Скандалить не хотелось. Надо было ждать, когда эта словесная суматоха закончится. Он вспомнил, как в детском саду воспитательница решила наказать всю их группу. Она приказала им, четырехлетним, раздеться догола, поставив в коридоре мальчиков и девочек друг против друга. Кто-то хихикал, кто-то прикрывал ладошкой стыдное место, а Костя стоял, опустив руки. Ему было противно самого себя, казалось, большего унижения на свете не бывает. И сейчас он почувствовал такую же противность. Сердце заныло, отчетливая тоска и грусть заполнили грудь, как бывает после близости с нелюбимой женщиной, когда коришь себя и не понимаешь, зачем это сделал.

Он глянул на Борзикова: было очень заметно, что тот расстроился и даже разозлился, особенно когда ушли молодые люди в стильных костюмах и хороших галстуках, с глазами, смотрящими мимо собеседника. Была у него какая-то надежда на молодое волчье поколение, на детей бывшей партноменклатуры. Но Борзиков привык к ударам, держал их, как хороший боксер, а потому и улыбнулся всем, показывая острые зубы, облизывая языком губы и вглядываясь в сидевших в зале. “Да, не совсем тот формат встречи, какой хотелось бы иметь. Ну да ничего, будем считать это пилотным проектом. Или даже предпилотным”.

И крашеная хозяйка Дома позволила себе вдруг политическую некорректность, явно перебрав в пафосе. Она воскликнула, обращаясь к публике:

– А вы как полагаете, кто правит сейчас Америкой? – с идеологическим напором вдруг спросила она.

Борзиков насторожился, но промолчал. “Еще этого мне не хватало! – думал он. – Мало того, что херню несут, Толмасов молчит, так она еще в политику полезла. Не надо мне этого!”

– Антихрист! – ответила она сама. – А мы давно уже под их дудку пляшем. С самого конца войны. С ЦК КПСС еще, еще с Никиты, а потом

Горбачев, а потом Ельцин, а уж теперь, что нашим демократам скажет

Буш, то и делают. Для того и землю они скупят, чтоб еще больше мы от них зависели. Когда царь был, он не позволял страну раскрасть. А теперь что? Я хочу, чтоб снова была монархия. Она одна нас спасет.

Недоуменно пожал плечами Кумыс Толмасов, но лицо было непроницаемо, а Фуят Мансуров, генерал, кивнул, мол, тогда и красную кровь обуздаем. Специалист по научному коммунизму Семен Вадимов, человек с одутловатым лицом, слова за весь вечер не сказавший, тут даже помрачнел. Козлобородый же захихикал и потер ручки. Журкин, разглаживая почему-то атласный воротник пиджака, был спокоен. Зыркин же хлопнул Костю по колену:

– Вот так, старик. Слушай, что народ думает.

Блондинка перевела дух, оглядела зал, плакат на стене “Выбор человечества: диалог или столкновение цивилизаций” и выпалила главное:

– Только Россия, а не Запад, во главе мировых цивилизаций сможет преодолеть их конфликт. Но Россией надо управлять! Вы, вы будете нашим монархом, царем, всемирным императором! – Она вдруг наклонилась и поцеловала Борзикова в плечо. – Вы – наш вожатый, наш фюрер, как говорили немцы! Наше все, как писал Аполлон Григорьев.

“Бесенята какие-то! Что за форум? – думал Костя. – Кто за ним, кто финансирует? И чего Борзиков хочет в итоге? Что он может предложить?

Истребление лягушек? Хотя почему нет? Чем это глупее крови и почвы в

Германии или истребления мух в Китае? Рюбецаля почему-то здесь нет, а он, – как уже догадывался Костя, – мотор Борзикова”. Где его густые усы, которые свисали, как у Ницше? Где сумрачный лик?

Хотелось бы увидеть, как, иногда сдвигая брови, смотрит он на своего сверхчеловека, и непонятно, радуется или печалится, глядя на него.

Такой взгляд он поймал в Гамбурге, когда Борзиков звук издал.

И Борзиков думал, что отсутствие Рюбецаля на совещании – плохой симптом. Прямо-таки зияющее отсутствие, это, по сути, была зияющая высота, как назвал бы такое Александр Зиновьев. Но Борзиков, если и нервничал, все же надежду еще сохранял. Рюбецаль обещал сегодня с ним решающий разговор иметь. “Давно пора. А не придет – напьюсь.

Сколько в завязке можно быть?! Какие все идиоты! – вдруг с тоской подумал Борзиков. – И Коренев, эта сволочь, так меня обрезал, помолчать не мог. Я и по-другому могу резать, на фронте научили, – добавил он про себя, хотя во время войны служил он в интендантском обозе. – За интеллигенцию обиделся, потому что сам интеллигент сраный! Плохо, если смутил он всех этих Толмасовых и Мансуровых!

Журкин-то никуда не денется, я ему нужен, кажется. А Коренева убить мало! Но надо подводить итог, вожжи не выпускать!”

И, подняв кверху руки, он возопил:

– Придурок я! Что за судьба – при дураках жить! Люблю я вас всех, иначе не взвалил бы на себя такую тяжелую ношу! Но разве политической власти я хочу?! Разве славы я добиваюсь? Славы у меня и так немало! Пригоршнями, пригоршнями готов всем вам раздать! Не в почве дело, а в корнях, которые скрепляют самую пустынную, самую бесплодную почву, перерабатывая ее в нечто, способное к продуктивной деятельности. Почему не принимаю я Запад? Да потому, что корни у него иссохли, что не сдерживают уже берега западной цивилизации, которые, расплываясь и расползаясь, превращаются в болото. И на этих болотистых берегах сидят и квакают лягушки, обквакивая нашу великую страну. Зато у них разложение, раздрызг, а у нас единство. Я не о президентстве речь веду. “Он управлял теченьем мыслей и только потому страной”, как сказал модный поэт Пастернак об одном из выдающихся людей прошлого столетия. Все говорят, что я великий человек. Не спорю. И потому моя задача – чтобы все русские люди стали такими же великими людьми. Но нам не нужны псевдоумники-интеллигенты, которые живут чужими мыслями и продают нас Западу! И сегодняшний разговор о лягушках просто пилотный проект, прощупывание важных тем. Что-то дальше будем искать!

Конечно, без Церкви нам не обойтись! Я уверен, что почтенное собрание…

Он закончил речь, и раздались несильные аплодисменты.

– Аплодируй, – зашептал Косте снова уже рядом сидевший Зыркин. – А то тебя неправильно поймут. Ведь не гордец же ты какой-нибудь!

Лидеру всегда аплодируют.

Но Костя покачал головой и для верности спрятал свои ладони под мышки. Дико ему было, и чувствовал он себя, как в кошмарном детском сне, где кто-то чужой пытается им управлять. Борзиков через весь зал очень неприязненно глянул на Костю и сдвинул брови.