Люда

Вот и сегодняшняя роковая гроза Борьку, похоже, только раззадорила.

При виде ведра со жратвой он приходит в неистовство; даже, уже запустив рыло в корыто, он продолжает волноваться и скандально взвизгивать. От Борьки Люда с Лешей идут к курам, посмотреть, как у них дела, и находят в курятнике четыре свежих яйца – жизнь продолжается… Люда по одному вынимает из гнезда теплые яйца и складывает в Лешины широкие ладони. Обойдя внимательно двор, они об руку возвращаются в дом.

Люда с Лешей входят из сеней на кухню и… от неожиданности замирают. Дверь в комнату Анны Тимофеевны открыта; оттуда доносятся шум и чье-то злобное бормотание. Не без трепета молодые люди заглядывают в комнату и видят женщину, которая, перевернув покойницу на бок и придерживая ее одной рукой, другой шарит у нее под матрасом. Люда узнает “гостью”, и лицо ее вспыхивает гневом:

– Чего тебе здесь надо?!

Женщина, не оборачиваясь, что-то невнятно бурчит.

– Вас, кажется, спрашивают! – вступает Трушин. – Что это за мародерство?

Женщина отпускает покойницу, отчего та безвольно падает снова на спину.

– Ты еще кто такой?

Она оборачивается. Немолодое лицо ярко, но неаккуратно накрашено; на верхних веках ее “тени” искусственные, а под глазами, не менее густые, – натуральные. Эта женщина – Людина мать.

– Какого пса пристали? – Мать вытирает руки после покойницы. -

Деньги я ищу. У старой должны быть деньги.

– Но… при чем здесь ты и ее деньги?! – От возмущения у девушки истончается голос. – Какое ты имеешь отношение?

– Ну как же… – Мать отвечает спокойно, с едва заметной ухмылкой. -

Хоронить-то ее будем на какие шиши?

Люда сильно дышит, чтобы совладать с нервами; потом без крика, но твердо заявляет:

– Тетю Аню я похороню сама. Ясно? И убирайся отсюда сию минуту!

Но мать продолжает ухмыляться – теперь уже откровенно.

– Мала еще мне указывать, сопливка… – Она озирает комнату, собираясь продолжить поиски.

Леша смотрит на Людину мать светлеющим взглядом, желваки играют на его скулах.

– Вывести ее, что ли? – спрашивает он у девушки. – Ты только скажи.

Мать, услыхав, взвивается:

– Ах, вот как! У ней теперь защитник нашелся! – Но в голосе ее к злобе примешивается испуг. Не дожидаясь Лешиной помощи, она начинает пятиться к двери.

– Щщас… щщас… погодите! – шипит мать уже от порога. – Щас я

Генку-то позову! Он вас всех отсюда выведет!

Но Трушин только поводит могучим плечом.

– Давай, зови своего Генку, – усмехается он недобро. – С ним мне будет сподручней беседовать.

Конечно, никакой Генка сегодня уже не появлялся. Пришел, как обычно, вечер, но ему не было дела до тети Аниных денег: он посидел, тихо погрустил на участке и уступил место ночи – такой же обязательной гостье, как и сам.

Чуть колышутся занавески на выбитых окнах, но комары не летят в комнату к Анне Тимофеевне. Тетя Аня лежит в своей кровати обмытая, в чистой рубашке; она не шевелится и не храпит. Она лежит… быть может, и впрямь на своих денежках, сбереженных разумно за годы воздержанной жизни… Кто знает? Сама она не расскажет, потому что челюсть ее подвязана косынкой и уста навечно замкнуты.

В соседней комнате окна тоже без стекол и тоже ночь легко и неслышно дует снаружи на занавески. Только здесь почему-то теплее – возможно, от человеческого дыхания или от лампы на столе, глядящей в блюдце с окурками. Лампа тянет в себя дымную прядку из незагашенной сигареты и выдыхает через светящиеся жабры наверх, где сквознячок подхватывает дым, и распускает, и треплет, делаясь видимым. Свежий ночной воздух мешается с табачным ароматом – такие новые запахи для девичьей комнаты…

Люда смотрит на карту Советского Союза, ищет на ней Черное море и

Крым, но глаза ее туманятся… Сон совсем близко, только девушке жалко сейчас засыпать.

– Леша… – бормочет она уже непослушными губами.

– Я тут, – отвечает он.

Тут, конечно, он тут – ведь голова ее лежит в эту минуту на широкой

Лешиной груди. Девушка удовлетворенно улыбается… и с улыбкой на лице все-таки засыпает.

Люда спит; Леша тоже задремал. Погасла в блюдце сигарета – выгорела сама собой. Только что это? Уже не ветерок пустил волну по занавеске… Вот ее край отгибается, и в щель просовывается кошачья голова. Дуська замерла: она пристально и недоверчиво смотрит на спящих.