Страница 3 из 8
О пиве и бутерброде он вспомнил, когда сюжет прервался.
После ужина отправил брата делать уроки. Минут через тридцать заглянул к нему в комнату. Мальчик сидел сгорбившись под светом настольной лампы. Он читал английское упражнение, и губы его шевелились. Парень вошел в комнату, и брат повернул к нему лицо.
– У вас есть завтра математика?
– Да.
– Сделал?
– Еще нет.
– Передай учительнице.
– Что это?
– Что надо.
Брат взял запечатанный конверт без всяких надписей, посмотрел на просвет и положил в сумку.
Была большая перемена. Гам, топот. Даша распечатала конверт. Мальчик сидел на своем месте – предпоследняя парта в третьем ряду – и смотрел на ее лицо, пока она читала. Ему очень хотелось узнать, что в записке. По лицу казалось, Даша с трудом разбирает написанное.
“Я вспомнил этого человека, сегодня показывали. Он пришел с ключом в семь. Я сказал, что мы закрываемся. Напарник уже ушел, я был один.
Он раскрыл кошелек, спросил, сколько я хочу, чтобы сделать прямо сейчас, быстро, в пять минут. Я рассмеялся и сказал, что хочу сто долларов. Он вынул бумажку, я сделал дубликат, он мгновенно ушел.
Был конец первой четвери, я как раз думал, что не купил брату зимние ботинки, а из старых он вырос. Стоит позвонить по телефону, который по телевизору, как считаете?”
НЕ ЗНАЮ
Такую записку во время урока Даша положила мальчику на парту. Она даже не обратила внимания, что весь класс это заметил.
Некоторое время ребята думали, что у Даши и старшего брата мальчика
– любовь.
Часть вторая
Ранней весной, почти за полгода до описываемых в начале нашего повествования событий, в небольшой старинный городок въехала машина.
“Жигули” последней модели с московским номером. Разбитая дорога освещалась скудно, машина пробиралась тихо, переваливаясь, как по волнам окаменевшего моря.
Район умирал. Населяли его в основном старухи, некоторые дома пустовали вовсе. В печных трубах гудел ветер, крыши протекали, деревянные стропила гнили, фундаменты проседали. Летом огороды возле домов зарастали бурьяном, в зарослях, как брошенные младенцы, вопили кошки.
Близилось к восьми вечера – час для Москвы непоздний, но здесь все улочки и переулки уже опустели, и только кое-где на огородах белело вдруг чье-то лицо.
Проехав по разбитой дороге не больше пяти минут, машина вдруг очутилась в темноте. Окна и смутные фонари погасли разом. Водитель остановился и вышел. Дул сырой ветер. Водитель огляделся. Кое-где затеплились огоньки, это старухи в своих домах зажигали свечи и керосиновые лампы. Вдоль дороги росли громадные библейские тополя. В небе чернели вороньи гнезда, устроенные на самых вершинах старинных деревьев.
От этого места исходила мертвая тоска. Покосившимися крестами стояли над крышами антенны. Водитель поскорее забрался в машину и пустился в путь.
Умирающий район остался позади. Дорога вильнула налево, выпрямилась, вытянулась.
В центре города сияли огни, работали магазины, парочки прогуливались, под их ногами хрустел замерзающий ночной ледок. Днем взойдет апрельское солнце, и лед растает, к полудню асфальт кое-где просохнет. Водитель ехал медленно, вглядываясь в названия улиц. У рынка он свернул во двор. В окнах кирпичного дома горели цветные огни, слышались из открытых форточек голоса, музыка, осколки, обрывки звуков. Водитель опустил стекло и без преграды смотрел в вечерний сумрак.
За гаражами – скверик. За колючей акацией – здание с колоннами, – призрак античного храма. Водитель остановился. Было тихо, звезды перемигивались. Над колоннадой выступали из кирпичной кладки слова:
“КЛУБ СТРОИТЕЛЕЙ”. Водитель вышел из машины, поднялся на крыльцо. За колоннами было темно, холодно, гулко. На дверях чернела квадратная вывеска. Водитель щелкнул зажигалкой, поднес маленькое пламя.
Вспыхнули золотые буквы: “СПЕЦПОЛИКЛИНИКА”.
Он вернулся в машину, выключил двигатель, свет, задраил окно, завел маленький будильник на приборном щитке, уселся поудобнее, закрыл глаза, зачем-то потрогал закрытые веки. Будильник его разбудил.
В регистратуре молча и терпеливо стояла толпа. Много старух.
Наверно, пришли пешком из своего мертвого района, еще хотели просить пожить. Мужчин мало. Лишь несколько молодых лиц. О еде, завтраке, горячем кофе даже не думалось.
Очередь продвигалась тихо. Спешили мимо румяные с улицы врачи и сестры. С ними из очереди здоровались. Они бодро отвечали, не задерживались, торопились в свои кабинеты. В очереди перешептывались, – это, мол, Анна Викторовна, очень хороший терапевт, а это Григорий Иванович, окулист, я у него была, невнимательный, нет, будто ему скучно.
Водитель слушал, смотрел, держался очереди, иногда проваливался от усталости в безмыслие. Не заметил, как из последнего стал первым.
Из окошечка смотрело на него круглое женское лицо. Он протянул паспорт, страховой полис, три тысячи рублей.
– Мне к Андрею Андреевичу на прием, пожалуйста.
Женщина взяла документы, а деньги оставила.
– Оплата после, в кассе, вам врач выпишет.
Она ухватила целую стопку бумажек и принялась заполнять одну за другой. Писала, ставила лиловые печати. Заполнила и передала ему.
– Я не понял, что это?
– Направления.
Он разобрал на бумажках: окулист, хирург, лор…
– Но зачем? Я только к Андрею Андреевичу!
– Андрей Андреевич принимают после общего осмотра. Не задерживайте, пожалуйста.
В хвосте очереди водителю объяснили:
– И анализы придется сдавать, и, пока не будут готовы, не примет. То есть, если сегодня всех успеете пройти, дней через десять попадете к
Андрей Андреичу.
– Но как же? Десять дней! Где-то надо жить десять дней. У вас гостиница есть? Дорогая?
– Зачем вам гостиница? Снимите у частника.
– Самое смешное, если он вас возьмется лечить в своей клинике, то там опять все анализы заново.
– Где?
– В клинике, за городом, в сосновом бору. Говорят, красота необыкновенная, лучше, чем в Швейцарии.
– На свете много мест лучше Швейцарии.
– Дело не в этом. Там такие условия, у каждого отдельная палата, врачи сами приходят, больные вообще друг друга не видят, даже на прогулке.
– Откуда вы знаете?
– Соседу счастливый билет выпал.
– Подопытное счастье.
– В смысле?
– Говорят, он там опыты ставит, Андрей Андреич.
– Главное, чтобы польза была.
Они говорили. Водитель переводил глаза с одного на другого.
– Я боюсь много потратиться, еще неизвестно, какой мне счет выставят в конце концов. Я далеко не миллионер, далеко. Десять дней, что я тут буду делать? С ума сойду. В Москву? Бензин, дорога, я и так устал как собака, и не хочу я в Москву, пока здесь не решу, не хочу возвращаться.
Так он сказал, покраснев от досады. Обычно он был бледен, почти прозрачен. Ему жена – было время – говорила:
– Мне кажется, сквозь тебя свет виден.
Она шутила, но впечатление прозрачности действительно существовало.
Он был тонкокостный, худой, высокий, со светлыми, мягкими волосами, темневшими, тяжелевшими от воды. Они и видны становились отчетливо только мокрыми. Щетина не росла на лице; если не брился, пушок обвивал паутиной. Глаза – как лед, почти без цвета, с черными точками зрачков. Сейчас, от усталости, белки порозовели, вены на руках вспухли. Хотя руки никакой тяжести не держали, кроме бумажек.
– Ничего, – сказала румяная, жаркая, точно из печки выпрыгнувшая тетка, – не горюй, я тебя у своей бабки поселю за бесплатно. Если только есть у нее захочешь, тогда плати.
– Это где, далеко?
– На Казанке.
– Где?
– Район так называется. Бывший рабочий поселок. Деревянные дома, удобств нет, зато огороды. В основном старухи живут.
– Понял, понял. Я его проезжал вчера.
– Если из Москвы, то, наверно, проезжал. Ты ничего не завтракал сегодня?