Рассказы

Он все быстро и толково нам объяснил, девушка замахала нам рукой, но

Норвегов сделался печален. * И почему только они выходят замуж за таких уродов? Не знаешь?

А я знаю. Потому что мы на них не женимся. Они хотят замуж. А мы хотим гулять. Ну куда нам жениться? Какой из меня или из тебя муж? Разве что фиктивный.

Мы плыли до поздней ночи, и приставать к берегу не хотелось, ночь была теплая, звездная, какие редко случаются в начале мая. Вода тихо плескалась возле бортов лодки, соловьи в прибрежных кустах пели, как сумасшедшие. Мы бросили весла, курили и смотрели, как нас уносит течение. В темноте мерцали огни бакенов, иногда нас обгоняли большие баржи с сигнальными огнями, и снова становилось тихо.

– А давай не вернемся? – предложил Норвегов. – Ока впадает в Волгу.

Волга в Каспийское море. Через пару месяцев мы приплывем в Персию и, когда приедем домой, расскажем такое, что все девушки будут нашими.

– У нас нет денег и еды. * Неужели ты думаешь, что на русской ферме нам откажутся дать молока?

С русской фермы нас прогнали на следующий день матюками. Я шел вслед за Норвеговым по нарядной приокской деревне, где дома, свежепокрашенные в веселые голубые и желтые цвета, удивительно контрастировали с разбитыми дорогами и не высыхающими лужами.

Вожатый мой не унывал – он зашел в один дом, в другой, третий, и мало-помалу мы набрали себе на пропитание. * Дойдем до Мурома, – объявил Норвегов. – Пошли матери телеграмму, пусть высылает деньги на обратную дорогу.

За Рязанью лиственные и хвойные леса отступили, Ока текла в пустынных глинистых берегах, кое-где из них выходя и заливая луга.

Вокруг было множество птиц, они летали высоко над землей, носились низко над водой, плавали, ныряли, сидели на островках, кричали. Все зеленело и распускалось вокруг, воздух накатывался волнами и тек, как еще одна громадная, разлившаяся в половодье река. Иногда встречались деревни или одинокие избы, в которых жили бакенщики, но часто мы не видели за день ни души. С дровами было плохо, зато хорошо с комарами. Мы стали черными от солнца и опухшими от укусов.

Перед Касимовом погода испортилась, задул ветер и пошел холодный дождь. Мы лежали под полиэтиленом, курили, раздражая дымом пустой желудок, и хотели домой. А потом так же стояли и мокли на шоссе со своими рюкзаками и лодкой. Однако никто не останавливался. Холодно, голодно и плохо было так, что, мне казалось, это не кончится никогда и на этом месте я умру. Не шевелиться было невозможно, а стоило пошевелиться, как мокрая одежда от носков до воротника рубашки прилипала к телу. Норвегов махал руками, одной и двумя, вытягивал кулак с оттопыренным большим пальцем вниз, переворачивал его наверх, но ничего не помогало. Обдавая нас брызгами, тяжело груженные машины проезжали мимо.

– Вот суки!

Уже смеркалось, когда из притормозившего “Камаза” высунулась чернявая рожа и, сверкнув зубами, сказала:

– Здэс нэ стойтэ, рэбята. Здэс рядом ГАИ. Далше, далше идытэ.

– Фигня! – воскликнул Норвегов и двинулся в сторону молодого белобрысого мента, должно быть, нашего сверстника. – Браток, помоги до Москвы добраться.

Гаишник в брезентовом плаще махнул палкой и остановил первого попавшегося дальнобойщика. * Да куда я их двоих с хотулями в кабину посажу? – возмутился водитель:. – Сейчас автобус пойдет. Пусть на нем едут. * Залезайте, хлопцы. Остановят – скажешь, я разрешил, – лениво приказал служивый. Ему нравилось показывать свою власть.

Шофер ругался и говорил, что ни в какую Москву он не едет * А нам, батя, хоть куда – только б под дождем не стоять. Ты же не с “Икаруса” московского, посреди дороги людей не высадишь, правда?

В кабине ьыло сухо, тепло, дворники смывали воду, водитель постепенно успокоился и стал рассказывать, как в маленьком городе за

Окой к нему в машину попытались запрыгнуть на ходу двое шалопаев. * Вроде вас шляются, не пойми кто. Я остановился. Выхожу из машины: мать честная, а весь борт у меня в крови. Ну все, думаю, хана, сдаваться надо. Самого дрожь бьет. Мент машину обошел, посмотрел на меня и говорит: ну дыхни! Я дыхнул, он так разочарованно: “Не пьяный”. Это, говорит, арбузный сок… Вы чего бороды-то отрастили? Думаете, умнее будете казаться? * Мы, дядя, в поиске, – сказал Норвегов меланхолично. * В розыске? – Шофер скосил на него ясные голубые глаза.

Руки у шофера были толстые, жилистые, а из-под сиденья торчала монтировка.

Ночевали мы в городке строителей возле Спас-Клепиков. Дальнобойщик накормил нас консервами, положил спать в вагончике, а утром довез до

Рязани и дал денег на дорогу домой. Норвегов тотчас же потащил меня в привокзальный ресторан, и в Москву мы поехали зайцем и на рогах.

Последствия нашего путешествия были нехороши. Мне объявили в лаборатории строгий выговор и отправили на месяц на овощную базу в

Солнцево. А Норвегова из его экскурсионного бюро выгнали. Он слонялся без работы, а потом исчез, и долгое время я ничего о нем не слышал.

Опять настало лето. Жара в квартире была невыносимая. Каждый час я залезал под холодный душ, потом, не вытираясь, ходил по комнате и пил воду. Однажды в сумерках мне в дверь позвонили. Я открыл как был, в трусах, и увидел Леночку Северинову.

– Не ждешь? – спросила она строго.

Я пожал плечами:

– За холодильником пришла? Бери, он мне не нужен.

– Не ври, он у тебя не работает.

– Ты откуда знаешь?

– Он уже сто лет не работает. Мы не знали, куда его девать.

– А зачем же тогда, ты его…

– Да надо было куда-то оттащить.

Она стояла и никуда не уходила. Лицо у нее было такое же красивое, только глаза погрустнели, и я чувствовал, как заколыхнулось у меня сердце. * Ну и развел ты грязи! Тащи ведро с водой и тряпку.

На следующий день Леночка пошла в “Лейпциг” и купила желтые занавески.

– Шторы в квартире, как туфли на ноге женщины – это половина дела, – объявила мне она весело.

А через месяц поздним вечером заявился хозяин квартиры. Был он выпимши.

– Все, парень, жилплощадь я больше не сдаю, – объявил Гена мрачно. * Ты бы хоть заранее предупредил, что придешь, – сказал я, и все заныло у меня внутри. * С чужого коня среди грязи вон, – ответил он и потопал на кухню. – Меня моя баба тоже не предупредила, что хахеля в дом приведет.

Я был уверен, что Леночка этого не переживет и снова исчезнет из моей жизни, но она спокойно сняла шторы и поехала со мной на Курский вокзал. Мы успели вскочить в последнюю захаровскую электричку. “Сто тридцать третий километр” оказался “Тридцать третьим”, и ехать до него было меньше часа.

Мы долго ходили по ночному поселку и искали норвеговский дом. Ночь была ветреная, Леночка озябла, но, должно быть, прошедший год, о котором мы не обмолвились ни словом, дался ей не легче, чем мне, и она заметно присмирела и не говорила мне больше о моей никчемности.

Застекленная терраса светилась на краю мрачного поселка так же, как светилось одинокое окно слепой старухи на верхнем этаже.

С террасы на нас безо всякого смущения глядела краля с “Беговой”. И глаза у нее действительно были совсем другие, чем в прошлый раз.

– В жизни всегда есть место для подвига, – сказал Норвегов, доставая с подоконника большую бутыль самодельного вина из черноплодки. – А я, брат, съезжаю.

– Куда?

– Разводимся мы c ней, – сказал он, показывая на кралю. – А потом женимся.

Мы выпили вина, разожгли в саду костер и стали рассказывать двум девушкам про шофера-дальнобойщика и разбитый арбуз, про попугая на

Оке и слепую старуху, они смеялись, охали, но верить нам не хотели.

Ночь была ясная, звездная, где-то лаяли собаки, падали в саду яблоки, и было слышно, как далеко гудит электричка.