Страница 4 из 5
5
Бельведер, примыкавший к главному зданию госпиталя с южной стороны, выходил в сад, где среди оголенных деревьев по узким дорожкам уныло бродили больные. Устроившись поудобнее в плетеном кресле с сигарой и газетами, Тео иногда бросал взгляд на этих бедолаг в серых шерстяных халатах, за которыми присматривали суровые сестры милосердия.
Здесь, на бельведере, его и нашел Жак-Кристиан Оффруа, журналист, автор заметки о происшествии в “Казино де Гренель”, сотрудник газеты
“Пари матен”. Это был тщедушный юноша с острой нижней челюстью, которую он старательно выпячивал, чтобы произвести впечатление волевого человека – вроде Бенито Муссолини или Эме Симон-Жирара, исполнившего главную роль в нашумевшем двенадцатисерийном блокбастере “Три мушкетера”.
Коллеги в шутку называли его “вашим преосвященством”: даже в репортаж о поимке мелкого воришки он норовил вставить цитатку из
Священного Писания (которую редакторы, разумеется, с удовольствием вычеркивали). Господин Оффруа учился в иезуитском колледже и поэтому стал бунтарем и мечтателем. Он бунтовал против Бога и хотел соединить в своих книгах – Жак-Кристиан мечтал стать писателем – яркую вульгарность Библии с ядовитым психологизмом Достоевского, который в те годы вошел во Франции в большую моду.
Происшествие в “Казино де Гренель” поразило Жака-Кристиана. Как раз накануне этого события он наконец прочел “Братьев Карамазовых”. В этом романе один из главных героев, монах Зосима, рассказывал о человеке, который некогда совершил преступление и забыл о нем. Но спустя четырнадцать лет внезапные муки совести сделали его существование невыносимым и побудили его открыться и объявить себя злодеем. После этого признания он заболел непонятным недугом и вскоре умер. Умер он, как утверждает рассказчик, просветленным.
Старец Зосима радуется этому, “ибо узрел несомненную милость Божию к восставшему на себя и казнившему себя”.
Ученику иезуитов была понятна эта радость, хотя она и вызывала у него протест, а будущему писателю хотелось понять, что же за человек этот здоровяк, так не похожий на худосочных и истеричных героев
Достоевского. Тео произвел на юного господина Оффруа сильное впечатление. Судьба напала на него из-за угла, застала его врасплох, как царя Эдипа или апостола Павла. Он был готовым героем романа, и было бы глупо этим не воспользоваться.
Тео встретил его улыбкой и кивком пригласил садиться.
Жак-Кристиан опустился в плетеное кресло рядом с Тео.
– Как вы себя чувствуете, Тео? – спросил он, раскуривая трубку.
– Доктор Эрве говорит, что через день-два может меня выписать.
– А потом?
– Потом, мсье?
– Ну да, что потом, Тео? Не хотите же вы сказать, что ваша жизнь останется прежней? Вы только что пережили потрясение… Вы столько лет считали себя человеком, которого каждое утро видите в зеркале, и вот вдруг узнали о себе что-то новое, что-то такое, что ставит под сомнение всю вашу прежнюю жизнь… Вдруг оказалось, что внутри вас все эти годы как будто жил другой, темный человек… Разве это не потрясение?
Тео кивнул.
– С этим ведь нужно что-то делать…
– Наверное, вы правы, мсье, – сказал Тео. – Но пока у меня нет никаких планов. – Он помолчал. – Однажды в ночном лесу под Суассоном мы столкнулись с немцами. Неожиданно, нос к носу. Для немцев это тоже было неожиданностью. Ночь, туман, лес… Мы молча бросились друг на друга в штыки. – Он снова сделал паузу. – Только вообразите, мсье: несколько сотен мужчин с оружием в руках дрались в том лесу почти вслепую. Удар, удар, еще удар… Это был не бой – это была настоящая свалка. В темноте было слышно лишь громкое дыхание да удары железа о железо… и еще хрипы и вопли раненых… И вдруг над лесом вспыхнула осветительная бомба… вспышка магния… – Тео склонился к журналисту. – Что чувствует человек, который вдруг увидел, что в темноте поразил своим штыком лучшего друга? И как ему после этого жить, мсье?
– Ну да, я именно об этом и говорю, – растерянно пробормотал
Жак-Кристиан, вообще-то не ожидавший такого поворота. – Такое и
Достоевскому не снилось… Вы читали Достоевского, Тео?
– Я фотограф, мсье.
– Ну да… – Жак-Кристиан много бы дал за то, чтобы кто-нибудь вдруг сейчас вошел и позвал его, например, к какой-нибудь умирающей сестре или хотя бы к телефону. Он вдруг заметил в руках Тео газету с броским заголовком, кричавшим о “довильском деле”, и обрадовался. -
Знаете, а я как раз сейчас занимаюсь этим убийством…
– Занимаетесь?
– Ну да, вообще… – Жак-Кристиан был страшно рад сменить тему разговора. – Видите ли, месяца три назад я получил странное письмо с фотографией… – Он извлек из кармана конверт, вытряхнул из него фото и протянул Тео.
Со снимка на Тео смотрел бравый весельчак в лихо заломленной на затылок армейской фуражке.
– На нем форма Русского легиона, – сказал Тео.
– В письме сообщалось, что это убийца, хотя не было ни слова о самом преступлении. Убийца – и все. Тогда еще не было известно о преступлении в Довиле, и я решил, что это написал какой-нибудь сумасшедший…
– Вот как…
– А вчера я получил другое письмо… взгляните…
На другой фотографии был запечатлен изможденный мужчина средних лет с воспаленными глазами, заострившимися чертами хмурого лица и взглядом загнанного в угол хищника. Казалось, его губы дрожат, и казалось, что он вот-вот закричит. На голове у него был неглубокий металлический колпак.
– Это тот же самый человек, – с гордостью сказал господин Оффруа. -
Он пишет, что это он совершил убийство в Довиле. Вообразите! И знаете, что еще он написал? – Журналист сделал паузу. – Арестуйте меня! Вот что он написал. Арестуйте и казните меня, потому что у меня уже нет сил казнить себя.
Тео поднял брови.
– Ну да, – спохватился Жак-Кристиан, – звучит, пожалуй, напыщенно, но я ему почему-то верю. – И смущенно добавил: – Интуиция.
– Вот как…
– Я не знаю, почему он выбрал именно меня, да это сейчас и не важно.
Важно то, что волею судьбы я оказался в центре расследования… – Он покраснел: выражение “волею судьбы” показалось ему слишком уж вычурным. – Моя газета держит пока эти фотографии в секрете, мы пока ничего не сообщали полиции… Представляете, какая это будет сенсация, если мы первыми найдем убийцу и натянем нос полиции? Я опросил многих парижских фотографов, встретился со многими людьми, служившими в Русском легионе, но пока никто его не признал. -
Жак-Кристиан щелкнул пальцем по фотографии изможденного хищника. -
Кажется, ему здорово досталось…
– Война, господин Оффруа.
Господин Оффруа встал.
– Я его, конечно, найду, тем более что он и сам этого хочет…
– А так бывает?
– Так – как?
– Чтобы преступник хотел своего ареста… чтобы его поймали…
– Бывает, я уверен, – сказал Жак-Кристиан без особой уверенности. -
Например, когда Бог застает грешника врасплох…
– Бог?
– Продавец стыда. – Юный господин Оффруа смущенно улыбнулся. – У нас в колледже был один преподаватель, который называл Бога продавцом стыда. Некоторым людям приходится платить за этот товар непомерную цену, и иные этого не выдерживают. Я думаю, что довильский убийца как раз из таких людей.
Он вдруг подумал, что в устах человека в дорогой шляпе слова о стыде, грехе и Боге звучат неубедительно, и пожалел о том, что не надел кепку.
Он поправил шляпу.
– Пожалуй, мне пора…
– Господин Оффруа!..
– Да?
– Вы ведь не просто так приходили, правда?
– Просто так? – Жак-Кристиан растерялся. – Что вы имеете в виду?
– Я только хочу знать, с какой целью вы ко мне приходили.
– Цель… – Жак-Кристиан покачал головой. – Простите меня, Тео, я просто хотел понять, верю ли я в Бога, как прежде… извините…
Тео встал и протянул журналисту руку.
– Ну что ж, тогда помолитесь за меня, господин Оффруа.
– Помолиться?