Страница 21 из 74
Вернувшись домой, Гагарин вспоминает эти движения, и плоть автоматически набухает. Его пошатывает, он всё ещё пьян. Шампанское на посошок. Долгий, прощальный поцелуй хищного вампира с ярко накрашенными губами. Медленная дорога обратно. Холод пустой прихожей. Бормотание радио. Несколько хаотичных передвижений по квартире: не знает, чем заняться. Да и нужно ли? Лучше спать.
У изголовья – блокнотик с опечаткой, ручка. Вываливает всё, что накопилось. Поток сознания. Чистый Джойс. Увлечённо стенографирует собственные мысли. Увлекается, кажется, что фразы выскальзывают из-под пера гениальные. Стихотворение в прозе, открывающее людям новые горизонты – как и зачем жить. После чего валится и мгновенно засыпает, не сняв носки. В носках. Проснувшись, читает то, что записал, смеётся: бред сивой кобылы. Хочет вырвать листочек, но в последний момент останавливается: пусть будет. (25) Документ всё-таки. Декларация независимости. Кредо реаниматолога, записанное в ночь после профессионального праздничка.
25.
хочу свить свое гнездо хватит съемных квартир, они затерты до дыр они затерли до дыр мойдодыр анечка свали на канатчикову дачку, доченька видеть тебя не хочу чупа-чуп чупа-чупс с пузом пупс не хочу больше видеть анечку лана сними маечку лана дай мне три корочки хлеба это победа хочу в роскошном отеле танцевать танго с женщиной своей мечты хочу чтобы при этом ты была одета как королева красоты и тэ дэ и тэ пэ денег тоже хочу очень много хочу чтобы было и ту ду и ту пу спать хочу врачу иногда тоже нужно спать оленёнок марш в кровать
Потом Олег снова проснулся. Уже вечером. Решил, что заболел. Такая пронзительная тишина. Точно за городом. Нет, ничего не болело, но.
Странное ощущение. Точно заново родился. Что-то очень беспокоило. Но не в теле, в голове. Дана. Точно, Дана! Влип, что ли? Влюбился? Так не бывает. Гагарин – не мальчик-колокольчик. Ну, увлёкся. Ну, с кем не бывает. Давно не было потому что. А что, вот ещё бы раз дёрнул.
Прямо сейчас. Вот, уже стоит. Разрывает, только вспомнишь сироп между ног её стройных. Надо же…
Неожиданно телефон. Выстрелом в висок. Звенит как заведённый. Жизни радуется? Пока по частям собирался, вставал, перестал звенеть. По инерции взял аппаратик, бог-ты-мой, десять неотвеченных звонков и сообщений. Уж не конец ли света? Уж не сгорела ли пятая городская?
Кто ж такой шустрый?
Один и тот же номер. Незнакомый. Кто? Голова работает плохо, иначе бы догадался. Но позвонил на незнакомый, а там – "перезвоните позже, абонент принимает ванну или спит, короче, мужик, ему не до вас, абоненту-то, вали колбаской, по Малой Спасской…" Хмыкнул, пожал плечами, немного встревоженный, позвонил в больницу на пост.
Дежурной сестре, всё ли, на самом деле, нормально?
– Пять минут – полёт нормальный, – сострила дежурная сестра. Нет, не
Анечка, другая. Людмила Евгеньевна. Хотя дежурить должна Анечка
(Олег почему-то помнил). – Почему не Анечка?
Просто так ведь спросил. Без всякого интереса и задней мысли. На автомате. Туго соображая: мысль одна и, как транспарант, натянута от уха и до уха.
Людмила Евгеньевна удивилась, а то не знаешь, мол, Олег Евгеньевич, что Анечка наша уволилась.
– Как уволилась?
– Проблемы со здоровьем.
– Как со здоровьем?
– А крыша поехала на фоне несчастной любви.
Положив трубку, долго стоял без движения. Всё прикидывал: разговор с
Людмилой Евгеньевной (милая такая барышня, бальзаковского возраста, аккуратная, следящая за собой, кажется, НЕ одинокая) ему привиделся или был на самом деле?
То есть на работу он звонил, конечно, вот и номер служебный на мониторе мигает, как последний из набранных, но вот что говорил – убей не вспомнить. Потому что, пока говорил, про другое думал. Про другую. Смешное слово "зюлейка" всплывает в розовой влаге головы.
Между извилин. Откуда оно и что означает? Как то сердце с дерева, о котором поёт Бьорк. Как все те сердца, на дереве качающиеся (Олег видит внутренним зрением мульт с утрированными растениями и сердцем в виде пошленького сердечка), про которые тихая-тихая песня.
Влюбился, что ли? Нет, конечно. Так как столько раз убеждался: не способен. Чтобы несло без руля и ветрил? Я вас умоляю: мгновенно включается голова, и компьютер начинает просчитывать последствия.
После чего опускаются руки и всё остальное. "В нашем-то возрасте…
– любил повторять Самохин, – влюбиться невозможно…" Это точно: умозрительно Олег кивает, молча поддакивает, хотя всё ещё надеется.
И можно сказать, что эта надежда – главное, что у него осталось, что ведёт, продолжает вести его по жизни.
В нём ещё теплится чувство, что невозможное возможно. Нужно только захотеть. Нужно только как следует взяться… и горы свернёшь, покрутишь вокруг оси и поставишь на место. А если ты до сих пор один и без этой, как её там, без любви… Значит, не очень-то хочется, значит, более важные, существенные дела отвлекают, значит, занят и просил не беспокоить.
Да, время уходит, да, привлекательнее и моложе не становимся, но что нам стоит дом построить? Ну, нет и не надо. Гагарин боится признаться себе в том, что боится проиграть. Сколько раз уже обжигался. Хватит. Хотя и в своё удовольствие жить тоже не получается. А если и получается – то как-то кисло. И неубедительно.
"Стоит только захотеть – я смогу разбогатеть…" Стишок, придуманный во время утренней пятиминутки. Взялся из воздуха и навяз на губах.
Шевелит губами, словно пить хочет. Или молится. Решил записать, чтобы не забыть, вспомнил, что "худлитовский" блокнот, Мамонтовой подаренный, остался дома. Черкнул на обрывке рецепта, чтобы потом переписать, да так и забыл в кармане врачебного халата.
Денисенко грустный стоит, подпирает в ординаторской дверной косяк.
Ноль мимики, ни один мускул не шевелится. Бледный, как привидение.
Гагарин решил подбодрить коллегу.
– Подходит ко мне сегодня дедок один. – Олег заранее лыбится, предвкушая комический эффект. – Мол, за советом. А я истории болезни заполняю. Ну и говорю ему механически: присаживайтесь, мол. А сам дальше пишу. Дед или не дослышал, или слишком буквально мои слова понял. Через некоторое время отрываюсь от бумаг, а он приседает раз за разом. Совсем как на уроке физкультуры. Прилежный такой…
Денисенко молча посмотрел на Гагарина. Совершенно затравленным взглядом. Олегу не по себе стало. Пожал плечами, отошёл на другой край кабинета. Уставился в плохо показывающий телевизор, в котором выступала певица Земфира. "А у тебя СПИД, и значит, мы умрём…"
Олег смотрит в окно, за которым тихушничает город, только теперь он понимает, что всеми силами старается не думать о Дане. Потому что это не любовь и даже не похоть. Просто приключение. Но – не думать.
И он не думает, в голове – рабочий полдень, белый-белый, залитый солнцем день. Но когда в кармане халата начинает дергаться куколка телефона, Гагарин хватает его, словно это раскалённый уголь, с мыслью о Дане. Но это не Дана, это от хозяев его квартиры звонят, от ребят-медиков, уехавших в Родезию по контракту. Хорошие такие ребята, буряты, буддисты, Красный Крест. Так вот пропали ребята-буддисты, уже неделю как ищут, оставили лагерь. Сезон дождей.
Повстанцы… Гагарин молча кивает и смотрит по сторонам на коллег, которые не слышат и продолжают заниматься привычными делами.
Только потом, много позже, вечером, до него дойдёт, что ребята-буряты – единственные, кто знают о том, что он живёт в их квартире. И если их не найдут… Лучше, конечно, чтобы их нашли…