Едоки картофеля

Эту длинную, худую даму она тоже где-то видела… в телевизионной постановке про Есенина, а вот и сам Есенин, похожий на популярного артиста Олега Меньшикова из "Покровских ворот". А эта грузная дама, которая только что повернулась лицом, ну вылитая Моргулесина. А может быть, это она и есть? Хотя откуда ей тут взяться?!

Или это правда она?

Данила научил её играть в "двойников", вот они и мерещатся теперь повсюду. Не хватало ещё, чтобы…

Кстати, Моргулесина ведь уволилась из галереи – сразу же после нелепого ограбления (преступников и картины так и не нашли), вышла замуж за какого-то богача нашла жениха по интернету. В последний раз появилась на рабочем месте – в умопомрачительных соболях. Про богача-то, наврала, поди. Просто наследство получила или в лотерею выиграла…

Это Муся Борисовна, как всегда, сплетничала, что кольца обручального на руке нет, да и жениха импортного никто не видел.

Впрочем, курить, курить…

НОВЫЕ ЛЮДИ

Пока Лидия Альбертовна курила да размышляла, Марина активно общалась на стороне, смеялась, всем видом показывая, что она тут своя.

Конечно, своя, какие могут быть варианты?

Ожидая Ворошнину, никем не замечаемая, незаметная Лидия Альбертовна медленно перемещалась по залу.

В одной из групп кучкующихся иностранцев она заметила странно знакомого блондина в стильном помятом костюме, долго не могла понять, откуда он ей знаком, пыталась вспомнить, но тщетно. Отводила глаза, чтобы ничто не мешало памяти трудиться, концентрировалась, но знание не шло, не настигало.

Для разнообразия она подошла к столу, взяла ломтик сыра с плесенью, стала задумчиво жевать, ушла в процесс осязания вкусовых полутонов, потом взглянула на энергично жестикулирующую Марину, – стало неуютно, грустно, одиноко.

Решила отойти в сторону, пойти в гостиницу, да испугалась, что не сможет найти дорогу, нужно как-то решить эту "проблемку" (так любил говаривать Мурад Маратович, причмокивая губами и щурясь). Интересно,

Марина должна будет уйти вместе с ней? Или у неё здесь ещё дела?

Какие-то, помимо неё, клиенты?

В окно бился чёрный дождь. Совсем стемнело, город, подсвеченный тысячами огней, засиял, как на открытке, такой близкий (руку протяни), но и далёкий, чужой. Шампанское постепенно выдыхалось, отпускало, уже не согревая, напротив, теперь Лидии Альбертовне казалось, что от него веет холодом и безнадёгой.

Внезапно кто-то осторожно тронул её за локоток. Память услужливо отрапортовала аналогичными ситуациями из недавнего прошлого.

Встревоженная, она обернулась, расплёскивая образы и мысли, увидела того самого блондина, которого никак не могла вспомнить, смутилась, а он уже заговорил на своём языке, подобострастно залопотал, рассматривая её вежливыми глазами.

Лидия Альбертовна смутилась, стала искать глазами Марину, нашла, указала на неё незнакомцу, и они пошли вместе к переводчице, хотя высокий господин, вероятно, и не понял зачем.

Марина нехотя оторвалась от светской беседы, увидела блондина, осклабилась, что-то быстро ему сказала; тот ответил.

Лидия Альбертовна переводила взгляд с Марины на блондина, ничего не понимая.

– Он сказал, что увидел, как вы его рассматриваете, и он не может вспомнить, откуда он вас знает, – начала переводить Марина. -

Говорит, что вы похожи на леди из его снов, которые он время от времени видит.

Точно: сны. Как она сразу не догадалась! Этот артистичный блондин являлся ей во сне. И не один, между прочим, раз, этой зимой, когда она… Впрочем, неважно, не будем об этом.

– Короче, Лидия Альбертовна, познакомиться он хочет. Сильное у него, понимаешь ли, мистическое чувство, – прокомментировала она слова блондина. – А это наша Лидия Альбертовна…

– Скажите ему, что я тоже знаю его из своих снов.

– Что, правда, что ли? – Марина оставалась невозмутимой. – Он спрашивает у вас, любите ли вы Ван Гога. Я ему перевела, что, конечно, любите, иначе зачем вы тут сегодня оказались. Правильно?

Лидия Альбертовна милостиво кивнула.

– Он спрашивает, какое участие вы принимаете в этом туре. Вот что ему интересно. Как вы, значит, оказались на этой закрытой вечеринке, предназначенной сугубо для одних только спонсоров и коллекционеров.

– Скажите ему, что в нашей коллекции имеется один из вариантов

"Едоков картофеля", поэтому нас включили в мировой тур.

Иностранец от удовольствия защёлкал языком: "Едоки картофеля",

"Едоки картофеля", кажется, начала понимать его без перевода.

Хотелось курить.

– Он говорит, что это его любимая картина. – Марина скучала, но была вынуждена переводить, а что делать, работа. – И он восхищён вашим вкусом, который проявляется не только в умении выбирать картины, но и правильно, неброско одеваться.

– Мариночка, я не совсем понимаю, чего он хочет.

– По-моему, просто клеится.

– А вы его знаете?

– Нет. Но мужик симпатичный. И кажется, приличный.

И так как пауза затянулась, Марина снова стала говорить что-то по-голландски, видимо, расписывая незримые достоинства Лидии

Альбертовны.

– Значит, он хочет показать вам свои любимые работы у Ван Гога.

Только, Лидия Альбертовна, я с вами не пойду, идите сами. Это здесь, в залах, ненадолго. Ничего страшного не произойдёт, публика тут самая приличная собралась. Можно сказать, сливки общества. Высший свет. Да и полиции полным полно. Если что, возвращайтесь, я буду ждать вас здесь.

ЭКСКУРСИЯ

И он взял её за руку бережно, точно маленькую девочку, и повёл по пустым и полутёмным залам, где картины мерцали в полумгле и казались больше, чем есть, или меньше, всё зависело от размеров картин.

И она почувствовала себя маленькой девочкой, школьницей, в фартуке и с косичками, как когда-то, потому что снова стало темно и спокойно рядом с большим и сильным другом, который заряжал пространство вокруг спокойствием и уверенностью.

И она узнавала картины, которые сводили её с ума в течение последнего времени, и показывала на них, кивала им, как своим старым знакомым, улыбалась им или кивала, стараясь не очень вглядываться в то, что на них изображено, потому что знала это наизусть.

И её новый друг тоже кивал и улыбался этим картинам, как давно любимым, и говорил о них, и показывал выразительными пальцами особенности композиции, рисовал что-то в воздухе, пытаясь объяснить, передать свои чувства.

И она понимала, что он хочет сказать, хотя совершенно не понимала ничего из того, что он говорил. Но он не отпускал её руку из своей, вёл за собой от картины к картине, и было тихо, и только камеры видеонаблюдения следили за их движением, невидимые, но всемогущие.

И она чувствовала полное доверие к этой руке и к этому человеку, и ей нравилось быть ведомой, потому что до этого ей приходилось делать всё самой, и она устала всё время делать всё сама, только один раз в жизни удалось ей избавиться от ощущения ненужного первенства, когда…

Впрочем, не будем об этом, потому что он идёт в следующий зал, где пейзажи, написанные в Париже, лёгкие, воздушные, неземные паутинки улочек Монмартра, в полумгле вечерних залов практически не видные, и кажется, что всё изображённое на холстах зависает в облаках сладкой, сладчайшей неправды…

И она смотрит ему в глаза, молодые, мальчишечьи, смеющиеся глаза, с лучиками морщинок в уголках, неужели так бывает: в центре мира, в центральном музее мира, с самым приятным и хорошим человеком, вышедшим из снов, угаданный, таинственный незнакомец…

И она пытается вспомнить, как же его зовут, наверное, Джон, потому что все иностранные мужчины зовутся именно так, никак иначе, а он говорит ей, коверкая имя, "Лудийя", и им обоим становится смешно. И совершенно не хочется возвращаться в банкетный зал к говорливой и эгоистично замкнутой только на себя толпе.

И вот ей уже начинает казаться, что всё изображённое на картинах Ван